№ 9 (134), декабрь 2013

Пока в концертных залах и на театральных подмостках звучат шедевры Моцарта, Чайковского и прочих, а их создатели любовно взирают на нас с пыльных портретов, в недрах консерваторий взращиваются десятками и сотнями молодые, пока еще безызвестные композиторы. Вероятно, через пару столетий портретные галереи пополнятся их умудренными ликами, слава увековечит их имена на исторических скрижалях, а курс обучения в музыкальном вузе разрастется до десяти лет, дабы студенты смогли изучить их творчество. Но пока что это – обычные молодые люди. Точнее, как раз таки необычные, ибо из музыкантов они – самые непостижимые и уникальные. Героиня моей статьи катается на роликах, а еще она рисует, играет на гитаре, нанизывает на тесьму серебряные макароны и украшает ими комнату, поет, пишет стихи, раскрашивает футболки, выращивает петрушку, обожает бутерброды и своих племянников. И своих соседей по комнате в общежитии. То бишь – меня (здесь должен стоять смайлик, но его не напечатают!).

Татьяне Астафьевой для получения почетного статуса «композитор», выгравированного в дипломе, осталось меньше года. Но композитором без статуса она стала лет этак с восьми, когда в совершенстве освоила нотную грамоту. Первый Танин опус имел красноречивое заглавие: «У меня сегодня такое настроение». С тех пор «такое настроение» приходило часто: маленькая Танечка сочиняла и сочиняла, а родители с умилением взирали на собственное чадо, радовавшее их домашними концертами.

Учась в двух школах, Таня порхала с олимпиады на олимпиаду по географии, математике, английскому и с легкостью завоевывала награды. А в четырнадцать лет «дарование» вдруг заявило: пойду в музыкальное училище. Заявление сопровождалось звоном бьющейся посуды: у мамы от неожиданности тарелка выпала из рук…

И вот Таня очутилась во Владимирском музыкальном колледже на фортепианном отделении. Она сходила с ума по Скрябину, мечтала стать пианисткой, ходила на выставки современных художников, импровизировала с друзьями, ежедневно посещала фонотеку и библиотеку, общалась и влюблялась. И продолжала сочинять в стиле позднего романтизма. А перед самым выпуском вдруг поехала на московский конкурс композиторов, и это решило судьбу. Перспектива обучения на фортепианном факультете в Нижегородской консерватории вдруг показалась скучной и неинтересной, и Таня потянулась к сочинительству: за год экстерном окончила второй, теоретический, факультет, занялась композицией с профессором Т. А. Чудовой, поступив затем в ее консерваторский класс.

Музыка Татьяны отличается редким для нашего времени качеством: она красива. Красива не как произведения всех, подражающих романтикам, и не той «умной» красотой, которая предполагается, но не ощущается. Привожу отзыв анонима: «Музыка Тани отображает саму Таню. Я никогда не спутаю Танино произведение с каким-либо другим. В этой музыке слышны Танины мысли, Танин смех, походка. В ней много света и солнца. Музыка Тани – стихи Маяковского. Это свой путь, это выражение себя».

Собственный, неподражаемый стиль – это то, к чему стремятся все творческие люди. На вопрос: «В каком стиле ты сейчас сочиняешь?» – отвечает: «Сложно сказать. Я не увлекаюсь ультрасовременным авангардом, пытаюсь работать с мелодией, с гармонией. Мне бы хотелось, чтобы музыка, как бы она ни развивалась, все-таки воздействовала на чувственное восприятие и вызывала в людях хорошие эмоции, навевала добрые воспоминания. Сейчас музыка в основном медленная, тянущаяся, депрессивная. Отсутствуют быстрые темпы и ритмы. А ведь люди хотят слышать разнообразие, например, тембровое. То есть я пытаюсь искать что-то, что не пугало бы, а вдохновляло, побуждало думать о мире, о жизни, о красоте»… А в ответ на другой вопрос: «Чего бы ты пожелала подрастающему поколению?» – размышляет: «Пожелала бы трудиться, заниматься любимым делом, любить природу. Быть частью нашей реальности, но при этом представлять прекрасную сторону жизни. Я вот сужу по своим ученикам: ведь есть дети, которым хочется заниматься творчеством, у которых в голове так много идей. Для большинства из нас успехи наших учеников, их интерес к музыке – самая большая радость»…

И в этом – вся Таня. Девушка, которая созидает, а не разрушает, которая любит людей и особенно детей, умеет смотреть на деревья и становиться от этого счастливой, талантливый композитор, стремящаяся сделать наш мир хотя бы немножко лучше.

Татьяна Любомирская,
студентка IV курса ИТФ

№ 7 (132), октябрь 2013

Мы познакомились совсем недавно, в читальном зале. Раньше я, как и все, конечно, про него слышал, но в основном как-то со стороны, издалека. В принципе, его было легко встретить и в других местах, да и в читальном зале с ним можно было бы столкнуться раньше, но все как-то не приходилось. И вот, мы, наконец, встретились.

Он не показался симпатичным. Многословный, скучноватый, заумный. Мысли его почему-то выстраивались в такие сложные предложения, что между началом и концом фразы смысл забывался. Сложно общаться с таким собеседником, особенно если у тебя есть всего полтора часа: выяснить нужно много, а на прямые вопросы он не отвечает. Моя воля – никогда бы не стал общаться с подобным человеком. К сожалению, нужно было потом рассказать другим, которые, как и я, раньше о нем только слышали из третьих уст. Пришлось терпеть и мучиться.

Уходил из читального зала с больной головой и мыслью, что, наверное, главное пропустил. Что-то непонятное осталось в голове от поспешного знакомства. Ощущение, что читал книгу, написанную симпатическими чернилами, закрытую от непосвященных. Стоит ли говорить, что доклад перед коллегами не удался и успеха не имел.

Придя домой, открыл Интернет, задал в поиске его имя, получил (преодолев желание поисковика заменить буквы в фамилии) двести тысяч упоминаний, открыл первое – Wikipedia. Стал изучать то, о чем догадывался и раньше: основоположник… академик… крупнейший… заслуженный… народный… Удлиненное лицо, глубоко посаженные орлиные глаза под низкими бровями. Брезгливо вздернутые углы губ, подпирающие щеки; подстриженные усы, немного сбившийся галстук, а справа от него – лацкан с поразительно-безмятежным, ровно лежащим орденом. Такое впечатление, что на всем портрете он один не встревожен и спокоен. Жил в Петербурге, потом в Москве, на углу Петровки и Кузнецкого моста. Похоронен на Новодевичьем кладбище (участок № 3). Длинный-длинный список сочинений: балеты, которые никто не танцует, оперы, которые нигде не ставят, концерты, сонаты, симфонии, романсы, пьесы для разных инструментов, музыка для драматических спектаклей и для хора… Все это только на экране, в энциклопедии, ни одной ноты не исполняют в концертах…

И книги, много книг. Столько, сколько за свою жизнь пишет настоящий писатель, и то не каждый. Про разных композиторов, про разные сочинения, на разные научно-проблемные темы. Интересовался всем, во всем разбирался. Вначале пользовался псевдонимом Игорь Глебов, потом стал выпускать работы под своей фамилией – Асафьев, Борис Владимирович. Кого только не встречал, с кем не общался!.. Пошел по следующей ссылке, а там – о его роли в событиях 1948 года, о том, как он предал своих друзей, Прокофьева и Мясковского, как прошел «по их головам» и стал Председателем Союза композиторов РСФСР… И расхотелось его читать, и разбираться в нем дальше расхотелось: человек, даже если он великий ученый и хороший композитор, должен оставаться человеком в любые времена. Я понимаю, что он, наверное, мучился угрызениями совести, что вскоре после своего предательства и избрания умер, но простить ему ничего этого не могу…

Однако обсуждать и осуждать его придется не как человека, а как ученого и критика. А осуждать Асафьева-ученого крайне сложно, даже невозможно. Он — автор замечательных музыковедческих работ, огромных по количеству и значительнейших по качеству. Значение его как ученого настолько велико, что пройти мимо его фигуры нельзя, это огромный пласт исследовательских трудов, интереснейших взглядов на музыку, взглядов человека очень знающего и музыкально одаренного. Так будем же относиться к Б. В. Асафьеву с подобающим его уровню уважением и чтить его память как выдающегося исследователя.

Феликс Стрельников,
студент IV курса ИТФ

№ 7 (132), октябрь 2013

Кто из музыкантов может назвать директоров императорских театров, пусть не всех, но хотя бы некоторых? Мелькают где-то в учебниках по истории музыки фамилии Всеволожского, Волконского… А ведь директор театров был важным лицом в музыкальном государстве! Он, конечно, выполнял волю царя, но и от его мнения тоже кое-что зависело. Должность эта, правда, ныне не существует. Наверное, наиболее знаком нам И. С. Всеволожский, ведь именно во время его директорства состоялись премьеры театральных произведений П. И. Чайковского и «кучкистов».

После Всеволожского, занимавшего пост 18 лет, который и после ухода со службы пользовался авторитетом в кругах искусства, директором стал его племянник, князь С. М. Волконский. Он остался в памяти многих в связи с увольнением С. П. Дягилева и инцидентом с М. Ф. Кшесинской, приведшим к увольнению уже его самого (известная прима-балерина отказалась надеть фижмы на спектакль, за что была оштрафована, – об этом можно почитать у самого Волконского в книге «Мои воспоминания»).

После недолгого правления князя Волконского директором стал Владимир Аркадьевич Теляковский. Причем директором последним. До назначения он уже в течение трех лет служил Управляющим московской конторой императорских театров, где показал себя с хорошей стороны. А до того 19 лет – в Конной гвардии, и дослужился до чина полковника. Конечно, это не могло остаться незамеченным в народе, мол, как это так, человек заведовал лошадьми, а теперь артистами будет управлять! Но военный опыт Теляковскому помогал в организации работы, а от искусства он был не так уж и далек.

В своих «Воспоминаниях» Теляковский рассказывает, что в доме его отца бывали маститые музыканты того времени, а сам он играл в 4 руки с Николаем Рубинштейном. Кстати, косвенное свидетельство его музыкального образования дал Александр Бенуа в книге «Мои воспоминания», правда, в несколько негативном ключе. Речь шла о постановке «Гибели богов» из тетралогии Вагнера, когда во время репетиции Теляковский сел за рояль и сымпровизировал на темы «Кольца» вальс. Бенуа, как истый вагнерианец, был глубоко оскорблен подобной «шуткой», и назвал Теляковского «наш солдафон-директор».

Кроме того, женой Теляковского была художница-любительница Гурли Логиновна, урожденная Миллер. Возможно, этим объясняется его стремление оформлять каждую постановку должным образом, обращаясь к помощи настоящих художников (а не «штабных» декораторов) или выписывая декорации из-за границы. Именно Теляковский привлек к работе на императорской сцене таких выдающихся мастеров, как К. Коровин и А. Головин, а затем продолжил работать с художниками «Мира искусства» А. Бенуа и Л. Бакстом.

При Теляковском остро встал вопрос о режиссуре постановок – как драматических спектаклей, так и оперных. В итоге в 1909 году Теляковский приглашает в Императорские театры не кого-нибудь, но Вс. Мейерхольда – шаг в то время очень рискованный. Не забудем и другую заслугу Теляковского: Ф. И. Шаляпин был «завербован» именно им, когда по окончании контракта в Частной опере С. И. Мамонтова он поступил на службу в Императорские театры. Напомним, что ранее Шаляпина уволили из Мариинского театра и возвращение знаменитого баса состоялось только благодаря Владимиру Аркадьевичу.

Несмотря на очевидные заслуги последнего директора, с ним жестоко полемизировали в прессе современные ему деятели искусства. И в первую очередь, конечно, Дягилев. Нельзя сказать, что в этой полемике не было личного мотива. Дягилев сам жаждал стать директором, считая, что именно на этом посту сможет принести отечественному искусству наибольшую пользу. Но сложилось иначе, и, очевидно, судьба рассудила лучше: Дягилев занял в истории искусства уникальное место – создателя «Русских сезонов» в Париже.

Кроме Дягилева в прессе усердствовал и А. Бенуа. Его основная претензия к Теляковскому – отсутствие художественного плана и… художественного вкуса. Бенуа не раз сокрушался о «падении императорской сцены», в своих статьях объяснял, какими качествами должен обладать директор императорских театров… Хотя сам он уж точно не был административным деятелем и вряд ли справился бы с таким сложным делом!

Нельзя забывать, в каких условиях работал Теляковский, как сложно давалась любая, даже самая ничтожная перемена в театральном быту. Актеры и певцы капризны, то и дело заболевают; работники декорационной мастерской не сдают вовремя свои работы, да еще все поголовно воруют… В то же время директор напрямую зависит от начальства (Министерство двора) и, конечно, Государя.

Особенность и главное отличие Теляковского от предыдущих директоров были в том, что он вел дневник. Он начал его с первых же месяцев принятия должности и закончил только с уходом со службы. 19 лет (1898–1917) Теляковский каждый день (!) делал заметки – записывал дела, впечатления. Поначалу это был чисто служебный дневник для разгрузки памяти. Но со временем записи стали разрастаться и иногда вмещать в себя довольно объемные размышления на животрепещущие темы. Долгое время рукописные 50 тетрадей дневников хранились в ГЦТМ им. А. Бахрушина, но с 1998 года началось их издание. На данный момент изданы 4 тома, охватывающие 1898–1909 годы.

Теляковский, помимо прочего, в свои записи вклеивал газетные вырезки, содержащие сообщения, так или иначе касающиеся императорских театров. В результате родился ценнейший исторический документ, практически театральная хроника тех лет. И, может быть, в этом – самая большая заслуга последнего директора императорских театров, Владимира Аркадьевича Теляковского.

Елизавета Гершунская,
студентка IV курса ИТФ

№ 7 (132), октябрь 2013

Вкус, искушенность и утонченность французской музыки – ее неизменные свойства, переходящие из одной эпохи в другую, от Рамо к Равелю и далее. Оливье Мессиан в этом смысле – прежде всего француз: у него даже среди настоящих водопадов органной звучности непременно сохраняется тонкое и прекрасное. Этот удивительный человек творил музыку из птичьего пения, древних индийских ритмов и осколков цветного стекла. И эти странные источники сливались в ни с чем не сравнимое и потому моментально узнаваемое звучание.

Витражи, огромные многоцветные витражи – одно из главных музыкальных впечатлений Мессиана и его ежедневный источник вдохновения. Ведь, как известно, он шестьдесят лет занимал должность органиста в церкви Святой Троицы в Париже. Видимо, тот факт, что он постоянно исполнял свою музыку в залитом разноцветным светом пространстве церкви, способствовал развитию врожденной способности видеть звук в цвете. С почти детским восторгом он отзывался о витражных розах Шартрского собора и, разумеется, знаменитой шартрской сини. Огромное пространство собора, залитое удивительным синим светом, матовым и в то же время ослепляющим своей глубиной, поэтика утраченной тайны получения шартрской сини дают пищу для воображения любому человеку, но для Мессиана это стало потрясением на всю жизнь.

Известно, что многие музыканты связывают тональность с цветом. Но такое явление как синестезия (способность «видеть» звук в цвете) – любопытная аномалия. Редкость. Мессиан же в цвете слышал всю свою музыку, каждый аккорд; ее течение для него неразрывно связывалось с переливами падающего сквозь витражи света.

Витражи подтолкнули композитора уже на склоне лет к созданию новой теории своей музыки (Мессиан известен привычкой описывать собственные достижения в теоретических трудах). Он посвятил этому целый том «Трактата о ритме, цвете и орнитологии». Композитор ввел понятие «звукоцвета»: он создал таблицы аккордов фиксированной структуры, и каждый такой аккорд стал для него уникальным «сияющим кристаллом» со своим набором цветов. Это настоящие поэмы о музыке, написанные непосредственно и живо, читать их легко и приятно (увы, только на французском). Какие причудливые и поэтичные характеристики аккордов-кристаллов: «яркое солнце на белом снегу», «лунно-лиловый, желтый и синий, кружащиеся на фоне бледно-зеленого», «солнечное золото и серебро, окруженное волнами красного, оранжевого, лилового и черного»! Сложно поверить, что человек способен настолько ярко и подробно «слышать» цвет звука.

Как же грустно, что обычный музыкант видит просто черные на белом линейки и ключи. Ах, если бы их раскрасить золотом, лунным светом и шартрской синью – что это были бы за ноты! А как же быть тем, кто и самих нот не видит? Вклеивать палитру в концертные программки?! Быть может, если слушать эту музыку в той обстановке, где она создавалась и где величественный поток звуков органа вливался в падающий сквозь витражи солнечный свет, – то и объяснений бы не потребовалось?..

Увы… Вряд ли это когда-либо будет возможно. Так что нам остается вооружиться нашим воображением и попытаться увидеть музыку, как видел ее Мессиан.

Кристина Фисич,
студентка IV курса ИТФ

№ 6 (131), сентябрь 2013

В Московской консерватории еще в апреле прошел Международный фестиваль «Неизвестный Ренессанс: К 450-летию со дня рождения Я. П. Свелинка». Он принес массу приятных впечатлений: это и конференция с участием интересных исследователей, и мастер-классы, и концерты, где звучала малоизвестная музыка, и прекрасные исполнители, отечественные и зарубежные… Будучи на подмоге у организаторов, я имела возможность общаться с людьми, благодаря которым фестиваль состоялся. Так, выдающийся современный органист, клавикордист, композитор и импровизатор Ян Раас (Нидерланды) предстал перед моими глазами сначала как потрясающе интересный собеседник, а затем как прекрасный, чуткий музыкант.

Вторник, 9 апреля… Чудный солнечный вечер. В нужном мне терминале аэропорта Шереметьево спокойно. Встречающих мало. Садится самолет из Амстердама, и в здании постепенно начинают появляться пассажиры. Спустя двадцать минут выходит интеллигентный человек с большим чемоданом и, увидев в моих руках табличку – Jan Raas, улыбается. Мы знакомимся, и я предлагаю пойти к поездам аэроэкспресса. «Я пойду за вами туда, куда скажете», – отвечает гость. И далее наше время пути до отеля заполняет разговор о самых разных вещах: о музыкальном образовании в России и Нидерландах, о профессии музыковеда, о клавикорде, о композиции и инструментовке, и даже о популярных именах России и Европы. С шутливой гордостью он замечает, что его отца зовут Питер и он, как сын Питера, буквально – Ян Питерсзон, подобно его ренессансному кумиру Яну Питерсзону Свелинку.

Ян Раас – знаменитый исполнитель, который занимается и исследовательской деятельностью. Победитель и член жюри международных конкурсов, почетный профессор нескольких консерваторий, всемирно известный музыкант, автор статей, в частности об истории органа и клавикорда, он говорил со мной, студенткой третьего курса, абсолютно на равных! С самого начала с большим интересом расспрашивал меня о том, какие музыкальные стили и композиторы мне близки, что я анализирую сейчас. Благодарный и внимательный слушатель, эрудированный, вежливый и скромный, он предпочитал узнавать новое о своем собеседнике, о его стране и музыке, чем что-либо говорить о себе. Хотя и сам рассказывал об исторических и современных органах, об Амстердамской консерватории, о нидерландских полифонистах, или переходил на сугубо жизненные темы, вспоминая забавные случаи из предыдущего приезда в Россию.

Воскресенье, 14 апреля… Подготовка к концерту «Ренессанс клавикорда». Стоя у входа с пригласительными билетами, вижу нашего гостя: «Надеюсь увидеть вас в зале», – говорит он, проходя мимо меня. Буквально через полчаса благодаря Яну Раасу Конференц-зал наполняется тончайшими звуками клавикорда.

Поначалу слушателям, привыкшим к московскому шуму, было сложно воспринимать инструмент, который общается мягко и тихо, словно шепотом. «Как бы эту Большую Никитскую на время концерта выключить!» – слышалось в антракте. Однако, настроившись на пониженную громкость, присутствующие явно наслаждались музыкой старинных мастеров: Г. Шайдемана, Я. П. Свелинка, А. ван ден Керкхофена, Дж. Фрескобальди, П. Бруны, – и их последователей в XVIII веке: И. С. Баха и К. Ф. Э. Баха. Перед последним номером (три сонатины Г. Бенды) всех ожидал сюрприз: Ян Раас исполнил свое сочинение «Хорошо корродированный клавир» – явную аллюзию на баховский шедевр, а затем предложил слушателям задать любые звуки в качестве темы импровизации. И тут же, совершенно ошеломив слушателей, сочинил небольшую миниатюру на заданный мотив.

Казалось, что Ян Раас действительно вышел из той старинной эпохи, когда быть композитором, импровизатором и исполнителем в одном лице являлось нормальным и закономерным. Насколько он был простым, внимательным и интеллигентным собеседником, настолько же – чутким и вдумчивым музыкантом. Его клавикорд, как и он сам, «говорил» тихо и ненавязчиво, но безумно интересно, содержательно и красиво, подбирая, подобно метким и красочным сравнениям, тончайшие нюансы и изысканные украшения…

Юлия Москвина,
студентка IV курса ИТФ

№ 6 (131), сентябрь 2013

«Я вот думаю, что сила – в правде! У кого правда – тот и сильней…» – эти строки хорошо знакомы нам по ставшему уже культовым фильму «Брат 2» режиссера Алексея Балабанова, скончавшегося 18 мая 2013 года на 55-м году жизни. Хотя эта цитата принадлежит главному герою фильма в гениальном исполнении Сергея Бодрова, можно с уверенностью сказать, что этим «девизом» руководствовался в своем творчестве и сам режиссер.

Умение Балабанова доносить до зрителей свою правду и подмечать в обыденном важное, талантливо перенося это в сценарии собственных фильмов, быть глубоким и в то же время понятным сделали его любимцем широкой публики в начале 90-х годов. Однако не сделали «баловнем». Стремительно вознеся нового кумира на пьедестал после выхода фильма «Брат», толпа так же стремительно и без сожалений сбросила его оттуда после фильма «Про уродов и людей», не простив Балабанову «такой правды». Но через два года режиссера опять возведут в ранг небожителя после премьеры «Брата 2». И снова успех, и снова самый честный и непредвзятый из ныне живущих, и снова национальный герой…

Сам Балабанов удивительно спокойно реагировал на перемены в настроениях публики. Он полностью отдавал себе отчет в том, что его искусство не может нравиться всем и всегда. И даже после самых опальных своих картин, таких как «Про уродов и людей», «Груз 200» и «Кочегар», он не пускался в споры, не доказывал, что прав – а его в чем только не упрекали: в расизме, в смаковании насилия, в предельной жестокости! В интервью Алексей Октябринович все больше молчал, не поддаваясь на провокации. Поэтому беседы с ним были немногословными, а в его молчании было подчас не меньше стóящего (а может, даже и больше), чем в ответах. И был удивительно скромен – ничего умозрительно-философского или эпатажного. А если и получалось скандально, то пенять надо было на себя, потому как Балабанов все брал из жизни (вплоть до реплик своих героев!), причем жизни русской.

Судьбы других народов его не волновали. Он был тем самым патриотом, который переживал народные драмы как свои собственные, который знал, что где-то живут сытнее и комфортнее, да только Родина здесь. А Родину он знал! Участник войны в Афганистане, Балабанов видел многое и знал цену человеческой жизни. И он рассказывал о ней, рассказывал свои истории, которые видел сам и которым верил, а на вопросы типа «какова главная идея Вашего нового фильма» любил повторять: «Фильм, который можно рассказать словами, и снимать не стоит. Я не люблю длинно рассказывать – я люблю кино снимать. Хотя вовсе не считаю, что кинематограф – это такое великое искусство, которое как воздух необходимо народу».

Каждый новый фильм становился для него сгустком судеб, которые он проживал вместе со своими героями. Их линии жизни режиссер чертил сам, когда писал сценарии. И таких жизней он прожил девятнадцать. Каждая далась ему нелегко, Балабанов говорил: «Кто-то умеет снимать кино из воздуха. А я не умею. Я снимаю кино из себя». Судьбы его героев всегда «нарисованы» свинцово-серыми цветами, возможно потому, что он всю жизнь прожил в сумрачном Петербурге, который многое ему подсказал. И прежде всего музыку, типично питерскую. Режиссер любил русский рок, насквозь пропитанный атмосферой северной столицы, ее дождями и туманом. Сыграло роль и то, что многие авторы текстов, давно уже ставшие культовыми фигурами в отечественной рок-музыке, – давние друзья Балабанова.

Окрасила жизнь в темные тона и большая личная трагедия режиссера: 20 сентября 2002 года в Кармадонском ущелье при сходе ледника погиб Сергей Бодров. Лучший друг, соавтор многих творческих идей, уникальный актер, который сыграл главную роль в экранизации «Брата» абсолютно бесплатно, когда все киностудии отказались продюсировать фильм. Но это еще не все: в тот день у Балабанова погиб не один близкий человек, а почти половина съемочной группы, с которой он снимал все свои фильмы, погибли преданные ему единомышленники, готовые работать в любых условиях, погибла его «вторая семья». Вот так один день разделил его жизнь на до и после. И это «после» нравилось ему меньше. Гораздо меньше. Он чувствовал, что его жизнь тоже закончилась в том ущелье, и не раз винил себя за то, что не погиб вместе со своими друзьями.

Но даже после этого Алексей Балабанов продолжил снимать кино, хотя все чаще говорил о необходимости ухода из кинематографа: возраст уже не тот, да и запала маловато стало. Окончательно подкосило здоровье стремительно развивающееся онкологическое заболевание. Балабанов всю жизнь отдал кинематографу, сыграв в этом искусстве удивительно цельную роль, не меняя своих убеждений и не гонясь за наградами и призами кинофестивалей. «Если честно, то <снимаю кино> для себя. Иногда для людей. Но мне очень приятно, когда мои картины нравятся, потому что, значит, я – часть того народа, в котором я живу».

Уход Балабанова из жизни был таким же правдивым, как и его жизнь. Режиссер просил не проводить гражданскую панихиду, в очередной раз упустив возможность услышать аплодисменты, которыми публика традиционно награждает актеров, певцов и режиссеров, провожая их в последний путь. Но если бы панихида состоялась, то на ней, скорее всего, могла бы звучать песня «Одинокая птица» из репертуара «Наутилус Помпилиус» – любимой группы Алексея Балабанова…

Одинокая птица, ты летишь высоко
В антрацитовом небе безлунных ночей,
Повергая в смятенье бродяг и собак
Красотой и размахом крылатых плечей.

У тебя нет птенцов, у тебя нет гнезда,
Тебя манит незримая миру звезда.
А в глазах у тебя неземная печаль…
Ты сильная птица!.. но мне тебя жаль.

Анастасия Смирнова,
студентка IV курса ИТФ

№ 5 (130), май 2013

Нам часто кажется, что нас разделяют сотни невидимых барьеров – языковых и культурных, национальных и политических – и нет одного ключа, который бы открывал все замки. Но за этими иллюзорными стенами скрываются таинственные миры чужих сомнений, радостей и печалей. И каждая новая встреча – это шаг в многогранность чужой души, едва коснувшись которой понимаешь, что границ нет…

Увидев на афише в Московской консерватории портрет одного из участников конференции «Неизвестный Ренессанс», я отметила (цитируя великого разведчика): характер северный, нордический и (от себя) человек серьезный, строгий и, наверное, деспотичный… Уж очень суровым показалось мне это лицо. Но удивительно, насколько ошибочными могут быть первые впечатления! Личное знакомство с этим человеком полностью опровергло мои «тонкие» психологические наблюдения.

Нидерландский органист Тео Йеллема один из тех творческих людей, чье сердце открыто каждому, чье радушие безмерно, а гениальность проста. Через несколько минут после встречи наша компания завела беседу «на равных» по многоохватной тематике – все обо всем. А через несколько часов мы стали друзьями.

Он, как и все иностранцы, приезжающие в Россию, удивлялся холодной погоде в самый разгар весны, огромному и шумному метро со снующими туда и обратно толпами людей. В небольшом голландском городке, откуда он родом, миниатюрное метро появилось лишь недавно, а жизнь там тихая и неспешная. На подходе к метро наш гость указывает на светящуюся прямо по курсу красную букву «M», которая ему напоминает путеводную звезду для всех проголодавшихся туристов – Макдональдс (правда, другого цвета, но все же). В сознании гостя причудливо смешиваются два противоположных символа: Макдональдс и Метро…

В рамках фестиваля «Неизвестный Ренессанс» Тео Йеллема в течение нескольких дней проводил органные мастер-классы, на которых все желающие (и умеющие играть на органе) смогли постичь тайны исполнения музыки Яна Петерсона Свелинка и его современников. Свое пребывание в Москве музыкант завершил грандиозным концертом органной музыки известных и неизвестных мастеров XVII века: Шейдта, Преториуса, Шайдемана, Букстехуде и Свелинка.

Большой исполнительский талант органиста органично сочетается в нем с чутким отношением к музыке, знанием ее стилей и жанров. Это не удивительно, так как Тео Йеллема является не только органистом-исполнителем, но и музыковедом – в консерваториях Гронингена и Арнхема он преподает анализ форм и музыкальную теорию….

В небольшом и довольно уютном кафе, где мы с ним расположились, как по заказу звучит классическая музыка разных эпох. Только услышав первые звуки, Тео Йеллема безошибочно определяет композитора – Генри Перселл. Над «романтическим» эпизодом призадумывается: может быть, Григ или Чайковский? Затем вновь прямое попадание – Моцарт (тут уже и мы догадались). Проходит еще немного времени, и наш гость возмущенно вздыхает, потягивая морковный сок: как же можно вот так «лепить» музыку подряд – без переходов, без модуляций, просто нон-стоп?!

Художественные интересы Тео Йеллемы огромны. «Люблю музыку всех эпох и всех жанров», – говорит он улыбаясь. Но предпочтения у него все же есть: это XVII век и современное искусство. Именно поэтому наш путь лежит в Третьяковскую галерею на Крымском валу… Гость восхищается игрой красок на абстрактных композициях, незамысловатыми узорами «новой простоты» и огромными полотнами художников эпохи соцреализма. «Это Ленин!.. А это Сталин!!» – указывает он на экран монитора, где в это время «вождь» произносит очень важную речь, сопровождаемую «залпами» аплодисментов ликующей публики. И нас приятно радует такое знание советской истории… С неменьшим восторгом Йеллема отзывается и о русской музыке. Среди его любимых сочинений струнный квартет Бородина, симфонии Чайковского и, конечно, «Картинки с выставки» Мусоргского.

Интерес к русской культуре подкрепляется и определенными «знаниями» русского языка. В очередной раз благодаря нас, музыкант произносит непривычно-знакомое слово «спасибо!». А после наших (не без гордости будет сказано) некоторых усилий его словарный запас пополняется еще одной непереводимой игрой слов – «елки-палки!»…

Общение с Тео Йеллемой произвело большое впечатление. И теперь с той самой афиши в одном из консерваторских коридоров на меня смотрит совсем другой человек – простой, открытый, добродушный, веселый и… очень интересный!

…Отправляясь в новое плавание к глубинам человеческой души, пройдя шторм сопротивления и тихий благодатный штиль, закрепив якорь у самого сердца, вдруг осознаешь, насколько прекрасен этот новый мир, границы которого открываются как на ладони. И, собирая осколки впечатлений в единый образ, боишься потерять неуловимые штрихи и тончайшие нити, без которых портрет не будет жить.

Ксения Старкова,
студентка III курса ИТФ

№ 3 (128), март 2013

Когда Московская консерватория совместно с Государственным центром современного искусства проводила фестиваль к 100-летию со дня рождения Джона Кейджа, его почтил своим приездом коллектив современной музыки из Нью-Йорка. Пять выдающихся мастеров в течение двух вечеров играли сочинения американских авангардистов, поражая публику изысканным выбором репертуара и бесспорным профессионализмом. От продюсера коллектива мне удалось случайно узнать, что скромный альтист из нью-йоркского квартета Дэвид Фулмер – молодой и известный в США композитор, получивший в прошлом году американскую престижнейшую композиторскую премию ASCAP (Американское общество композиторов, писателей и публицистов). Личное общение с Фулмером меня окончательно убедило о нем написать.

30-летний Дэвид Фулмер окончил Джульярдскую академию по специальности скрипка и композиция. Сейчас он концертирует по всему миру как скрипач, альтист и дирижер, а также ведет класс композиции в Колумбийском университете. Дэвид уже сотрудничал с такими известными оркестрами, как Бостонский симфонический оркестр, Шотландский симфонический оркестр BBC, Словенский филармонический оркестр.

Композиторский стиль Дэвида Фулмера я бы охарактеризовала как радикально-авангардный. Тональной музыки он не пишет в принципе, экспериментирует с метром, ритмом, возможностями струнных инструментов. В музыкальном письме Фулмера также проявилась его страсть к математике и точным наукам, стихийные композиции ему чужды – музыкальные формы строго продуманы и просчитаны.

Мировую известность Фулмеру в композиторских кругах принес его Скрипичный концерт, за который он и получил премию ASCAP и с которым выступал в качестве солиста в Европе, Японии, Китае, Северной Америке и Австралии. В этом концерте композитор использует экстремальные технические возможности скрипача: солист играет в очень высоком регистре, во всех без исключения партиях присутствуют безумные ритмы.

Другое известное сочинение Фулмера «Ночью» («On Night») представляет собой большой цикл, написанный для сопрано, саксофона и камерного ансамбля. В нем композитор создал богатый образный мир, акцентируя внимание слушателя на контрасте «света и тьмы». Яркое и красочное произведение воссоздает звуки ночи где-то в далекой восточной стране, предположительно Японии. Оно состоит из пяти частей: «Восхождение в глубокой ночи» («Ascending into the Depths of the Night»), «К вспышке ночи» («Toward a Spark in the Night»), «Флуоресцентная ночь – Туманность №3» («Fluorescent Night/Nebula No. 3»), «Тушение огня» («Extinguishing»), «Ночной циферблат» («Night’s Dial»). Фулмер разнообразен в сочетании тембров: в каждой части меняется инструментальный состав, благодаря чему пьесы не похожи друг на друга.

Фулмер много пишет для струнно-смычковых инструментов, поскольку сам прекрасно владеет скрипкой и альтом. Единственный жанр он обходит стороной – оперу, которую, как не раз признавался, не любит. Его удел – инструментальная музыка.

Камерную музыку Фулмера широко исполняют в США и за их пределами. Несмотря на загруженный концертный график, расписанный на год вперед, Дэвид обещал снова посетить Москву – уже в качестве композитора.

Ольга Ан,
студентка IV курса ИТФ

№ 7 (123), октябрь 2012

Театр – мир волшебный, удивительный – место, тайну которого дано постичь не каждому. Когда мне предложили встретиться с актрисой Чувашского государственного театра юного зрителя имени М. Сеспеля, народной артисткой Чувашской Республики Валентиной Суриковой, чей юбилей праздновала в этом году наша столица, я с радостью использовала возможность пообщаться со столь уникальной личностью.

У дверей кабинета меня встретила энергичная обаятельная женщина, оказавшаяся очень интересным собеседником. Она призналась, что решение стать актрисой было принято ею уже в первом классе. Со второго она участвовала в номерах художественной самодеятельности, пела в хоре, читала стихи, в основном Маяковского. Сегодня ее кумиры – Анна Ахматова и Сергей Есенин. Во время учебы в республиканском культурно-просветительском училище девушка практически не покидала стены театров, посещая все постановки. Она начала работать в 1973 году и с тех пор постоянно на сцене.

В. Сурикова играет не только в русских, но и в чувашских спектаклях. Как призналась актриса, ей легче выступать на родном чувашском языке, хотя значимость и принадлежность ролей к какой-то определенной культуре для нее не имеет значения. «Считаю, что актеру необходимо уметь играть и комедийных, и драматических персонажей как на русском, так и на чувашском языке» – таковы слова актрисы. Ее основные амплуа – социальная, романтическая и комедийная героини. Она играет таких персонажей, как Каплалова в пьесе Мурзакова «Где живет домовой?», Мать в пьесе «Соколик ты мой», Угарина и Мать из «Последних» Горького. Также она известна как Маша в спектакле «В добрый час» Розова, мещанка в «Шторме» Билль-Белоцерковского, Софья Петровна в «Антонине» Мамлина, Харита Огудалова в «Бесприданнице» Островского, Эльзевира Ренессанс в «Клопе» Маяковского. Сейчас Валентина Сурикова работает над «Грозой» Островского, где играет Кабаниху.

Всем известна фраза «талантливый человек талантлив во всем». В полной мере ее можно отнести к Валентине Суриковой, которая сочиняет музыку, стихи и снимается на телевидении. Писать песни и слова к ним она начала относительно недавно, хотя поэзия всегда жила в ее душе. Свой первый сольный альбом Валентина Сурикова составляла в течение 5 лет – сейчас на три песни из него сняты клипы. На телевидении она принимала участие в съемках более десяти фильмов, среди них «Как быстро молодость проходит», «Сыновья», «Нарспи» режиссера В. В. Иовлева.

Актриса призналась, что во время выступлений для нее особенно важна поддержка публики. «Бывали случаи, когда зритель как бы подсказывал, что следует делать актеру. Очень важна энергия, исходящая из зала. И когда ее нет, приходится тяжело, быстро устаешь и утомляешься», – говорит актриса. Сейчас ее главная цель – сыграть много новых ярких ролей, которые бы понравились и запомнились зрителям.

Анастасия Андреева,
студентка IV курса ИТФ

№ 7 (123), октябрь 2012

Минуло уже больше года, с тех пор как нас покинул выдающийся музыкант современности – пианист Николай Петров. Он ушел на 69-м году жизни и еще был полон сил и творческой энергии, чтобы дарить музыку людям, учить студентов, а также защищать интересы музыкантов. Он был не просто великий пианист, а еще и человек, которому было не все равно.

Выходец из музыкальной семьи, Николай Арнольдович учился в ЦМШ (класс Т. Кестнер), затем в Московской консерватории (класс Я. И. Зака) и уже в годы учения громко заявил о себе, завоевав вторую премию на Конкурсе пианистов Вэна Клайберна, а позже – Королевы Елизаветы в Брюсселе. Его концертной деятельности, которая длилась годы, сопутствует сотрудничество со многими знаменитыми оркестрами и дирижерами, такими как Е. Светланов, К. Кондрашин, Ю. Темирканов, Г. Рождественский, М. Янсонс. «От могучего русского пианиста исходит настоящий мефистофельский гипноз», – писала итальянская газета «Иль Джорнале». А «Гардиан» добавляла: «Если закрыть глаза, то кажется, что фортепианный концерт исполняют шесть рук, а отнюдь не две».

О том или ином социальном, политическом или культурном явлении журналисты норовили узнать мнение Николая Арнольдовича, которое, как правило, всегда отличалось исключительной прямотой. Он выступал на телевидении в защиту «военнообязанных» музыкантов, против отечественной системы музыкального образования и воспитания, против «мерзкой» попсы. Сам считал, что его неумение льстить и лицемерить часто оборачивалось против него: в конце 70-х Петров стал «невыездным». О конкурсах он говорил: «К музыкальным конкурсам – то, как они сейчас реализуются, – я отношусь с ужасом, сейчас международная система творческих соревнований представляет собой цвет коррупции, тенденциозность и “протаскивание” своих… Именно поэтому я основал свой фестиваль “Кремль музыкальный”. Я стараюсь разыскать людей, которые были незаслуженно задвинуты в арьергард, и найти-вернуть им дорогу на сцену, которую они заслуживают…»

Ежегодный фестиваль «Кремль музыкальный» – не единственный результат работы Николая Арнольдовича. Благотворительный фонд Николая Петрова был еще одной стороной его жизни. Фонд обеспечивал пенсии ветеранам искусства и культуры, стипендии для талантливых и перспективных школьников, целевую помощь в закупке инструментов для творческих коллективов, организаций и музыкантов.

Насыщенная общественная деятельность никогда не мешала исполнительской карьере. В последние годы своей жизни Петров давал до 40 концертов в год, удивляя публику новыми программами, божественным звуком и музыкальной чуткостью. И даже через несколько дней после случившегося в Минске инсульта он строил творческие планы на будущее, беспокоился о конкурсе Чайковского, где участвовал Сенг Чжин Чо – 17-летний пианист, которого он сам когда-то привез в Россию. Но этим планам уже не суждено было сбыться…

Человек огромной души, выдающийся деятель, Н. А. Петров много сделал для отечественной музыкальной культуры и фортепианной школы. И нам остается только бережно хранить это наследие…

Ольга Ан,
студентка IV курса ИТФ