№ 5 (51), сентябрь 2004

«Я не знаю кому и зачем это нужно»

А. Вертинский

Классическая музыка в наше время остается, по сути, замкнутой системой. В концертный зал приходят прежде всего музыканты-профессионалы, студенты музыкальных училищ, ВУЗов или те, кто хотя бы закончил «музыкалку». Остальной народ, не искушенный классикой, в свободное время отправляется на модные попсовые концерты, танцевальные вечеринки, а те, кто любят «потяжелее» – на рок-концерты. В общем, туда, где можно получить изрядную дозу адреналина. А какой же адреналин можно получить, сидя неподвижно в концертном зале без попкорна и бутылки пива и слушая какую-то длиннющую симфонию какого-то Малера?! Нет, товарищи, такой отдых не для нас! Конечно, случается, что народ «немузыкальный» захаживает на классические концерты. Но среди них не так много тех, кто пришел действительно послушать музыку. Кого-то привела жена (дабы просветился), кто-то – ради моды (будет чем похвастаться перед друзьями). К сожалению, реже приходят те, которым это действительно интересно.

А что у нас происходит с классической музыкой вне стен концертного зала и музыкальных учебных заведений? Находясь в автобусе, мы можем услышать знакомые мелодии из «Лебединого озера», «Утра» Грига и т.п., пищащие в звонках сотовых телефонов (вспоминается анекдот про «новых русских»). В метро, когда кто-то пытается пробежать без билета (или просто автомат сломался) мы непременно прослушаем исковерканный полонез Огинского, от которого уже тошнит. А по телевизору нас могут порадовать отрывками «Пасторальной» Бетховена, ноктюрна Шопена, Второго концерта Рахманинова, «дополненные» видеорядом шоколадки «Марс» или йогурта «Даниссимо». А «В пещере горного короля» – это, оказывается, «шок по-нашему»!

Есть и другие способы «внедрения» классики в реальный мир. К примеру, обработки Ванессы Мэй – пример академического музыканта, одновременно прекрасно чувствующего потребности современного слушателя. Ее ритмичные интерпретации произведений Вивальди и Баха, да еще в исполнении на электроскрипке с сопровождением других «тяжеленьких» инструментов привлекают огромное количество народа, как музыкантов, так и немузыкантов. Вот тебе и адреналин! А оказывается, Бах и Вивальди тоже были крутыми ребятами и писали такую классную музыку! Меньше повезло нашим «неритмичным» соотечественникам. Бородин с его половецкими девушками хоть как-то украшает занудную рэп-композицию, а вот «просто Щелкунчик!» – это уж просто издевательство над Петром Ильичем!

Невольно напрашивается вопрос: нуждается ли современный человек в классической музыке? Зачем подобно мучительному внедрению христианства на Руси «навязывать» ее людям? Ведь настоящее искусство необходимо лишь его истинным любителям и поклонникам. Конечно, классическое музыкальное искусство нельзя назвать «подпольным», однако для миллионов людей нашей страны оно пребывает в глубокой тени. Но все же мы, классические музыканты, не теряем надежды, что в один прекрасный день народ устанет от всей этой «легкости» и пошлости и захочет послушать «серьезную» музыку, а мы тогда с радостью распахнем для него двери концертного зала. Пока же будем хранить и беречь ее до того знаменательного дня.

Мария Карачевская,
студентка IV курса

№ 3 (49), апрель 2004

Концерт для любого артиста – всегда событие, вне зависимости от степени удачливости выступления. Артист долго готовится, репетирует, выходит на сцену, кидает взгляд в зал, и…слава Богу, не замечает ни количества публики, ни контингент – так велико волнение и так ярко освещение ослепляющих софитов. Но мы, слушатели, пришедшие на концерт, имеем достаточно времени, чтобы окинуть взором публику и понять, что через какие-то двадцать лет некому будет доставлять удовольствие исполнением произведений великих классиков.

Кто наша сегодняшняя публика? Не трудно заметить, что основную часть составляют люди пенсионного возраста, достаточно значительную часть – интеллигенция в возрасте около 50-ти, ну и совсем смешное количество – это любители, в категорию которых входят также родственники, приглашенные, друзья и случайно забредшие студенты-музыканты. А куда же делись все остальные, в возрасте «до 45-ти»? Создается впечатление, что из-за того, что в залах не произошло смены поколений, наша постоянная публика незаметно, мягко говоря, «повзрослела». Поэтому, можно предположить, что через четверть века в залах на полторы тысячи мест останется жалкая горстка любителей вечного искусства.

Да, классическая инструментальная музыка в силу отсутствия визуального ряда является одним из самых сложных для восприятия искусств. Однако, раньше это никого не смущало. Люди ходили на концерты, они умели слушать и понимать звучащее. Видимо, в какой-то момент была прервана связующая нить музыкального культурного образования от старшего – младшему. Кто в этом виноват? Можно винить кого угодно, начиная с власти и кончая растлевающим влиянием Запада, где, кстати, залы почти всегда переполнены, а исполнители получают гонорар, на который можно неплохо существовать. А может быть, все дело в неумолимо возрастающем темпе жизни, не позволяющем сделать паузу без риска остаться за бортом стремительно несущегося корабля времени.

Вероятно, публику необходимо воспитывать. С детства готовить к тому, что умеет делать весь цивилизованный мир – слушать и слышать музыку. Наиболее восприимчивое молодое поколение необходимо научить ценить качественную музыку, которая должна стать неотъемлемой частью их жизни. Надо вырастить поколение, способное передать и привить своим детям любовь к настоящему искусству. А если продолжать бездействовать, мы рискуем в один прекрасный день не обнаружить в зале никого, кроме родственников и немногочисленных друзей исполнителей.

Но ведь «если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно…»? Безусловно, только эти звезды будут светить не нам.

Дарья Кузнецова,
студентка III курса

№ 3 (49), апрель 2004

«Разбирал я немца Клопштока,
и не понял я премудрого:
не хочу я воспевать, как он,
я хочу меня чтоб поняли
все от мала до великого.»

А. С. Пушкин

пшэфукайхлвистъездырщьжогмюцлнчбя

Не пугайтесь. Это не компьютерный сбой и не вражеская шифровка. Это буквенный аналог музыкальной серии ­– тридцать три буквы алфавита, расположенные в произвольном порядке. Мы могли бы разбить их на части и составить из этих частей небольшой рассказ. Он мог бы начинаться так: «Пшэ фукайх лвис…». Думаю, тем не менее, что найдется немного охотников читать подобные литературные экзерсисы. Впрочем, серийная музыка тоже смогла завоевать не столь широкую аудиторию.

А чтобы вспомнить, как все начиналось, позвольте рассказать сказку.

Давным-давно на свете жила Модальность. Несколько нот – в какой-то момент все поняли, что их должно быть семь – собирались вместе, и любая из них могла становиться главной. Но как-то раз одна нота была признана самой главной. Ее провозгласили тоникой, и на смену Модальности пришла Тональность.

Ах, как хорошо жилось в это время! Люди пели и танцевали под музыку. Композиторы с удовольствием пользовались Тональностью – то мажором, то минором, а люди смеялись и плакали, потому что слышали в музыке что-то очень знакомое… Но вот однажды композиторам показалось, что семь нот – это слишком мало. Тогда Тональность стала одалживать ноты у родственников и соседей.

Постепенно нот стало двенадцать, но по-прежнему все подчинялись одной. И в один прекрасный день ноты сказали: «Мы больше не хотим подчиняться!». Тонику свергли, и наступила Атональность.

Композиторы схватились за голову: как все упорядочить? Тогда они предложили нотам рассчитаться по номерам – от одного до двенадцати. Именно в таком порядке ноты и появлялись в произведении. А назвали все это сложным словом «додекафония», от слова «двенадцать» по-гречески.

Додекафония понравилась не всем. Люди не услышали в ней чего-то родного и огорчились. «Это не страшно, – подумали композиторы. – Это они с непривычки». Прошло полвека, а многие так и не привыкли…

Может, их плохо учили?

«Мою музыку будут петь дети».
А. Веберн

«Маленькой елочке холодно зимой…».
Дети

Многие действительно полагают, что мы просто привыкли к тональной музыке. Вот если бы нас с детства приучили к музыке додекафонной… Но как в музыкальной школе объясняют мажор и минор? В моей школе висело две картинки: на одной – веселый гномик в оранжевом колпаке под ярким солнцем, на другой – грустный синий гном с фонариком. Утрированно, упрощенно, но вы же не начинаете изучать иностранный язык со сложных слов? Конечно, это в какой-то мере условность: просто все знают, что мажор – это «весело», а минор – «грустно». Мы «договорились» об этом. Но ведь так же договорились называть стол «столом», а дерево – «деревом». Литература на эту «договоренность» не посягнула – вот и нет у нас «серийных рассказов». Музыка же разрушила свой старый язык, полагая, что силами нескольких человек в одночасье можно создать новый.

Ну и как вы объясните детям, о чем говорит серия?

«Любой язык – это алфавит символов,
предполагающий, что у собеседников
есть некое общее прошлое».

Х. Л. Борхес

Сегодня наука пытается объяснить закрепление определенных ассоциаций за определенными составляющими музыкального языка. Бесспорны две вещи. Во-первых, такие ассоциации все-таки сложились: «веселый» мажор и «грустный» минор – тому примеры. А во-вторых, сложились они не за год и даже не за век. Понадобился длительный период установления типовых элементов музыки. Это и есть наше «общее прошлое». И в слове «типовой» не может быть ничего негативного – разве не на этом основан любой язык? И разве создание музыкального языка, понятного людям, говорящим на разных языках, не величайшее достижение европейской музыки?!

Вполне очевидно, что именно тональность является фундаментом этого языка. Ведь именно основанные на тяготении в тонику интонации заставляют наше восприятие откликаться на звучание. Разрешениями неустойчивых ступеней в устойчивые «плачет» «Lacrimosa» Моцарта. Несокрушимым тоническим трезвучием торжествует «Gloriа» Баха. С появлением атональности мы потеряли ощущение консонанса и диссонанса. Диссонанс «интереснее» для авторов. Однако музыка, состоящая в основном из диссонансов, вызывает в слушателе, у которого тональный язык заложен в генетической памяти, угнетенность и подавленность. И это не вопрос привычки: строение обертонового ряда показывает, что консонантная основа звучания более естественна.

ХХ век был увлечен индивидуализацией художественного языка, и не только в музыке. Но авторский стиль – это одно, а разрушение механизмов, на которых основано человеческое восприятие – уже другое. И иногда возникает вопрос: не постигнет ли нас участь строителей вавилонской башни? Всегда ли мы понимаем то, что нам хотят сказать? Сегодня бывшие композиторы-авангардисты зачастую отказываются от додекафонной техники и чистой атональности Люди по-прежнему хотят быть понятыми?

Мария Моисеева,
студентка III курса

№ 9 (31), декабрь 2001

Человеку три года. Он едва научился говорить, но слушать умеет уже давно…

Человеку три месяца. Мы летим в другую страну. Аэропорт, таможня, самолет, опять таможня. Много часов в дороге. Человек не издает ни единого крика, потому что я все время тихонько пою ему на ушко. Это волшебное средство помогает нам во всех критических ситуациях, и при этом не стоит ничего, и не весит ни грамма.

Человек уже умеет передвигаться. Пока на четвереньках. Ему интересно все, и нет ни минуты покоя. Но как только дедушка включает музыку, человек замирает на руках. Он внимательно смотрит на мигающие лампочки музыкального центра и 24 минуты слушает концерт Бетховена. (Такую концентрацию внимания никогда не видела у детей на уроках музлитературы. Вот бы им так слушать!)

А еще человек учится извлекать звуки из всего, что есть в доме, от пианино до сковородки. Бедные наши уши уже привыкли к оглушительному «фортиссимо». Интересно, как соседи?

Совсем неплохо человек говорит целых пять слов: дай, мама, папа, кошка, Бах. Зато читает он всего одно из них — последнее. Никто ему это слово не показывал, а он находит его на всех кассетах и компакт дисках, и на русском, и на немецком. Портрет Иоганна Себастьяна — самая любимая картинка — тоже узнает везде, где увидит. Совсем уже недавно спрашиваю: «Тебе какую сказку рассказать?» Отвечает: «Про Баха». Так в три года человек начал курс истории зарубежной музыки. На втором месте Шуберт, но про него пока рассказать не просит.

На фортепиано у нас живут герои сказок. Человек охотно играет импровизации «Как медведь рычит», «Как птички поют» и «Как колобок катится». На слух различает регистры «папин», «мамин» и «ребячий». Гитара в нашем доме называется контрабасом, в связи со сложившимся у человека способом игры на ней.

Теперь к человеку приходят в гости друзья, и он очень гордится, что именно его мама играет и поет ребятам песни. Сам человек, правда, почему-то не поет. Да и говорить стал совсем недавно, но все больше нараспев.

Мультфильмы человеку пока не показывают. Но тем большее впечатление на него производит видеокассета с «Петей и волком» Прокофьева. Уже который раз он еле живой замирает у экрана, когда волк проглатывает утку. Его и самого зовут Петя, и он тоже страшно храбрый. Но сам почему-то идентифицирует себя с волком, а не с победителем волков.

Человек слышит музыку во всем. Осенний тихий солнечный день. Мы на даче, везем на тележке дрова, колесо у тележки скрипит. Петя говорит: «Мама, колесо поет?» Уже вечером издалека слышим шум какого-то мотора (видимо газонокосилка где-то работает). Туман скрадывает неприятную резкость звука, обволакивает все обертонами эха. «Мама, это музыка?», — спрашивает Петя.

Человек слушает. И слышит, а мы, музыканты, так часто ничего не слышим, кроме определенных аккордов и созвучий. Кем человек станет — физиком или композитором — неизвестно. Но так хочется, чтобы он не потерял ключик от дверцы в мир звуков.

Ольга Зубова,
студентка III курса

№ 4 (26), апрель 2001

18 ЯНВАРЯ 2001 года. Ура! Скорый поезд Москва-Саратов отправлением в 19.55 — явление весьма регулярное. Отягощённые солидными рюкзаками, мы являем для благочинной публики некоторую экзотику. Мы — это начинающие композиторы и фольклористы, стабильно ведомые профессором В.М.Щуровым. О множестве золотых огней на улицах Саратова мы уже наслышаны: остаётся узнать, каково состояние в этих краях песенной традиции.

19 ЯНВАРЯ. К полудню достигаем намеченной цели. На вокзале нас встречает, по народному определению, «сам хозяин» — А.С.Ярешко, возглавляющий в Саратовской консерватории кафедру фольклора, к тому же бессменный президент Всероссийской колокольной ассоциации. Так уж повелось, что самые целенаправленные экспедиции обязаны своим успехом местным знатокам и энтузиастам, — наш именитый проводник был на высоте.

20 ЯНВАРЯ. Райцентр Базарный Карабулак в ожидании, в Отделе культуры не смолкают телефоны, с раннего утра суматоха в селе Максимовка. Автоклуб наготове —просто приезжай и аппаратуру налаживай…Только это не норма, а, так сказать, курортный вариант. Пока экономим силы: записываем достойную лирику, фиксируем на video хореографию. Исторические песни в Максимовке — гвоздь программы, подкупает их позитивный настрой (атамана Разина певицы ласково величают Стёпынькой).

21 ЯНВАРЯ. Новенький дом отдыха «Ласточка» абсолютно пуст, если не считать нескольких московских фольклористов, вооружённых ключом от входной двери. В этом вся романтика экспедиции: сегодня ты обладаешь дворцом, а через пару дней, возможно, обрадуешься и рогожке в холодных сенях. А банька-то топится…

Хороша саратовская гармоника с колокольцами! В словах одной из песен, записанных здесь, проявился странный пиетет по отношению к этому инструменту: «Ты бы, заинька,на окошко! / На окошке гармошка, боюсь,заскрипит…». В руках 87-летних мастеров гармошка, правда, скорее звенит и переливается, а мы охотно возвращаемся на полвека назад. Дрожащими руками опустив гармонику, старики неподдельно радуются техническому чуду — свежей цифровой записи. Может быть, скоро их услышат «с пластинки», а ради этого жить стоит.

22 ЯНВАРЯ. Кабинет фольклора имени Л.Л.Христиансена в Саратовской консерватории. Молодой виртуоз-гармонист, специально прибывший на запись под готические своды, — необычайно артистичен. Успевая демонстрировать безупречную технику, он тут же охотно позирует для фотокамеры и, кажется, очень собой доволен. А нам всё сильнее хочется тихого убежища от лауреатства и обработочной стилистики… К счастью, таковое уже близко.

23 ЯНВАРЯ. Мирные городки Энгельс и Маркс, дымное Балаково… Через пять часов езды все они позади, и мы, наконец, «ой да в славном городе» Хвалынске — родине К.С. Петрова-Водкина. Ледниковый период для нас неминуем: продуваемые окна гостиницы, бесчисленные одеяла.

24 и 25 ЯНВАРЯ. Вдоль обледенелой Волги несёт нас одноимённый транспорт местного Отдела культуры. Наши периодические вылазки на зимние пейзажи несколько утомляют безотказного водителя Рустама. Со слаженным ансамблем радушных хозяек работаем в богатом песенном селе Апалиха. «Поле чистое турецкое!..» — громогласно заводит 76-летний Александр Ермилович Крайнев. «Мы сойдёмся с неприятелем, со турецким славным корпусом!» — грозится хор.

Татьянин день отмечаем всей «весёлой беседушкой». Клавдия Александровна Жильцова (1924 г.р.) преподносит мягкие вязаные рукавички, так необходимые российским студентам. Екатерина Артемьевна Кузьмина («всех моложе» в нашей «компаньице» — «ведь в семнадцатом году нарожена») с тихим достоинством запевает «Подуй-подуй, погодушка». Песня крепнет: всё больше в голосе силы и чистоты. Нас, кажется, бросает в дрожь: это эмоциональная кульминация поездки.

26 ЯНВАРЯ. Запись в селе Ульянино (Болтуновка) ощутимых результатов не приносит. Заготовив письменный вариант текста, две общительные дамы ликующе пропевают романс с «политональным» аккомпанементом баяна. Наше утомлённое сознание улавливает колоритное словосочетание «клинительный взор», смысл которого, по местным представлениям, восходит к любовной клятве. Балалаечный наигрыш «Коробейнички», представленный в авангардном обличии (лад Шостаковича), имеет практическую ценность, скорее, для эпатажных композиций. И всего-то — верхнюю струну расстроить!..

27 ЯНВАРЯ. С чувством выполненного долга покидаем Хвалынский район. Дымное Балаково, город Маркс (основан в 1743 году), город Энгельс: всё то же в обратном порядке.

28 ЯНВАРЯ. Финальный день имеет рабоче-праздничный характер. Слепой гармонист Василий Иванович Жернов (1920 г.р.) оставляет радостное впечатление своими искрящимися композициями на трёх гармониках, Особо выделяются «Волжская полька» и «Барыня» с истинно листовской свободой гармонизации. Два прощальных обеда, данные в разных домах Саратова с интервалом в пятнадцать минут, — и опять скорый поезд, на этот раз Саратов — Москва. Жди, Златоглавая!

P.S. На самом деле дневника в экспедиции никто не вёл: слишком много было работы. Но яркость впечатлений не даёт о них умолчать (даже спустя целых два учебных месяца).

Наталия Боголюбская,
cтудентка III курса

Тимур Исмагилов,
cтудент I курса

№ 2 (24), февраль 2001

В Москве рядом с большими концертными залами, помнящими громкие имена, существуют камерные, скромные, но необычайно уютные. Располагаются они часто в домах-музеях, где бережно хранят каждый предмет, царят тишина и спокойствие, где при входе на вас надевают мягкие тапочки, и вы ходите по комнатам с таким чувством, будто их обитатель вышел на прогулку и вот-вот вернется.

В такие залы ходит «постоянная» публика, любящая «своих» исполнителей, которые, в свою очередь, — завсегдатаи маленьких концертных площадок. В таких залах часто отсутствует типичное разделение концертного пространства на сцену и «сидячие места», там все находятся близко друг к другу и на равных правах участвуют в таинстве домашнего музицирования.

Дом-музей Ф.И. Шаляпина, что на Садовом кольце, как раз попадает под категорию «маленьких» залов. Четыре раза в год, по субботам, в небольшой комнате с роялем встречаются на концертах фольклорный ансамбль Московской консерватории и его неизменные слушатели. Особенность этих концертов — не только живой, яркий, часто необычный звучащий материал, но и сопровождающие его добротные, увлекательные лекции, которые читает руководитель ансамбля Н.Н. Гилярова. Последнее «шаляпинское» выступление коллектива, состоявшееся 9 декабря, стало одним из интереснейших, благодаря удачно найденной теме концерта, посвященного народному романсу.

Народный романс — феномен жанрового многообразия русского фольклора. Коротко суть его — прижившиеся в народной среде и приспособленные к привычному музыкальному диалекту авторские поэтические тексты, как правило, изменяемые за счет введения дополнительных подробностей, стремления придать им актуальный смысл, «жизненную правдивость». Именно за эту правдивость, «душещипательность» романсы особенно любят народные исполнители. По музыкальному языку романсы близки лирическим песням, но иногда, в связи с поздним происхождением, более просты.

На концерте ансамбль Московской консерватории познакомил слушателей с шестнадцатью песнями Волгоградской, Оренбургской, Брянской, Пензенской и Рязанской областей, в основу которых легли стихотворения Лермонтова-Шашиной («Выхожу один я на дорогу»), Фадеева («Песнь ямщика»), Мерзлякова («Ах, что ж ты, голубчик»), неизвестных авторов («По диким степям Забайкалья», «Всю вселенную проехал») и даже… Байрона (отрывок из «Паломничества Чайльд-Гарольда» в переводе Козлова — «Добрый день»). Каждый исполнявшийся романс Н.Н. Гилярова предваряла подробными комментариями, зачитывая авторский оригинал текста. Благодаря этому каждый слушатель мог сравнить оба варианта. Вот, например, версии отрывка из Байрона. Вариант И. Козлова:

Проснется день, его краса
Утешит Божий свет;
Увижу море, небеса;
А Родины уж нет;
Отцовский дом покинул я
Травой он зарастет;
Собака верная моя
Выть не станет у ворот.

Вариант, записанный в Волгоградской области (дается без куплетных повторов):

Проснется день красы моей, разукрашен Божий свет
Увижу море, а я небеса, а Родины моёй тут нет.
Отцовский дом, дом покинул я,
Травою стёжка она заросла.
Собачка, вернай мой зверок
Залает у моих ворот.
Заноет сердце, оно загрустит,
Не быть, не быть мне больше там

и т.д.

Помимо традиционных форм исполнения в программе ансамбля были и необычные: начинался концерт с пения романсов в стилистике XVIII столетия, так, как они звучали в городской дворянской среде (материал был заимствован из сборника песен И. Рупина), а эффектной концовкой выступления послужил показ видеоматериала, где пели и рассказывали о романсах сами носители народной культуры.

Одной из кульминаций концерта стал романс «Загубили меня люди» в исполнении мужского трио (Н. Боярских, К. Щербак и А. Резниченко), где рассказывалось о несчастной судьбе юноши, крепко влюбившегося, а затем, спившегося и попавшего в рекруты.

Концерт восприняли на «ура». Видимо, «жизненные» проблемы и ситуации, изложенные наивным, за душу берущим языком, не оставляют равнодушными и современных слушателей. Кое-кто в зале всплакнул, а кто-то, движимый стремлением к «массовому творчеству», начал подпевать. Мне же хотелось, чтобы у такого замечательного коллектива было побольше подобных концертов, когда можно получить удовольствие от исполнения и удовлетворить свое любопытство, открыв для себя неизвестную страничку народного искусства.

Екатерина Некрасова,
студентка III курса

№ 3 (15), март 2000

Современный человек требователен в своих запросах и падок на «свеженькое». Поэтому критерий новизны приобретает сейчас особое значение. Заинтересовать зрителя (слушателя = покупателя = обывателя…) – дело непростое. Как пример, вспомним известную всем нам рекламу: «MENTOS – свежее решение». Подразумевается свежее решение старых проблем.

Да, человечество движется вперед, ищет новое, неповторимое, используя для этого достижения прошлого. Такая же ситуация сложилась и в творчестве большинства современных композиторов. В их числе – Леонид Десятников, авторский концерт которого состоялся 20 декабря в Рахманиновском зале Консерватории.

Образный мир музыки этого, мало известного в профессиональных кругах, композитора завораживает с первых звуков, вовлекая в созерцание миража из едва уловимых состояний, из каскада разных настроений. Одновременно в нем присутствует некая небрежность в нанесении автором «мазков», некое раскрепощение, близкое по духу современной поп-, рок-музыке, джазу. Однако, в смысле благопристойности звучаний, все это облечено в зыбкую оболочку академизма, рождая ощущение баланса между сферами профессионального композиторского творчества и, грубо говоря, «попсового».

В вокальных сочинениях Десятникова, которые исполнялись на этом вечере впервые («Две русские песни» на сл. Р. Рильке, цикл «Любовь и жизнь поэта» на ст. Д. Хармса и Н. Олейникова и фрагменты из музыки к кинофильму «Москва»), явно присутствует феномен магнетизма. Его суть – в звуковой материи музыки, «одетой» автором в необычные гармонические «одежды». Например в «Двух русских песнях» кто-то может услышать красочность созвучий Дебюсси или неожиданность функциональных смен Пуленка (а может быть Хиндемита ?). А авторская индивидуальность? Она есть, хотя, порой, и не свободна от эклектики (например, в инструментальном сочинении «По канве Астора» ощутима связь с музыкой Пьяццолы).

Среди важных стилевых черт произведений Десятникова – окончания пьес, которые тотально (почти всегда) не имеют «точки»: либо стремятся уйти в разные плоскостные измерения (внутрь – вне – в никуда), либо обрываются (эффект недосказанности, а может и бесконечности высказывания).

Бесспорно успешным было исполнение фрагментов из музыки к кинофильму «Москва» (1999) для интересного инструментального состава, включающего партии аккордеона, саксофона и колоколов. Среди вокальных исполнителей важным стало участие рок-певицы Ольги Дзусовой – такое родство голоса певицы и музыки не часто можно повстречать. А, в «Колхозной песне о Москве» певица продемонстрировала свои актерские качества: стилизацией фольклорного голоса и, контрастной профессиональному, манерой исполнения.

Да, вечер был очень насыщенный и успешный. Но все же при всей «контактности» музыки Десятникова слушателю чего-то не доставало. Немалую роль в этом ощущении сыграла публика, большую часть которой составляли близкие, друзья и знакомые автора – элита или избранный круг своих. Уже по одному этому можно судить о степени популярности его музыки, а также о закрытости как категории, ставшей в настоящее время типичной для современных композиторов и, возможно, о их боязни того, что «свежее решение» может оказаться на деле «протухшим» или не прийтись по вкусу слушателям. Кто знает?

Екатерина Иванова,
студентка III курса

№ 2 (14), февраль 2000

Журналисты сегодня у всех на виду. С ними считаются и их боятся, с ними борются и их покупают, с ними ищут дружбы и их убивают. Что, они действительно – сила, действительно – четвертая власть? Или это касается только журналистики общественно-политической. А журналистика специальная – к примеру, экономическая, спортивная, художественная (в число последней входит и музыкальная)? Каковы ее возможности?

Говорят, что XXI век будет веком информации. Уже сегодня тот, кто ею владеет, кто «знает как», кто способен быстрее и объемнее донести ее до общества (или, напротив, скрыть!), изначально имеет преимущество. Не случайно такие битвы идут за СМИ, за телевидение и периодическую печать. А специальная информация нуждается в специалистах (простите за тавтологию), чья компетенция позволит выходить за пределы чистого факта на уровень аналитический. Ведь аналитика – высший пилотаж журналистского мастерства, и наблюдаемое, в частности, размножение всевозможных аналитических программ на телевидении, только подчеркивает глобальное осознание их значимости. Наверное, далеко не случайность, что сегодня многие крупные ежедневные периодические издания (не говоря о еженедельниках) имеют развернутые специальные разделы культуры и искусства. В них спрос на журналистов-профессионалов конкретных направлений (музыка, театр, кино, изобразительное искусство), на людей со специальным образованием заметно увеличивается и, полагаю, будет и далее расти.

Рецензирование – важнейшая сфера музыкальной критики и журналистики. Выделяя одно художественное событие из множества происходящего, анализируя и оценивая творческий результат, автор, даже не ставя такой задачи, активно влияет на музыкальный процесс, на всех его участников – и создающих художественные ценности, и потребляющих их. Подключая к субъективному художественному впечатлению арсенал знаний, он не только выстраивает логическую конструкцию аргументации, но и шлифует собственные ценностные приоритеты – чтобы убедить других, необходима, прежде всего, своя внутренняя убежденность. Облечь все это в яркую, легко воспринимаемую форму – задача огромной сложности.

Формирование профессионала – процесс постепенный и длительный. Он, вероятно, не для всех желанен, а результат не для всех достижим. Но, если есть желание достичь, надо идти. И пусть дорогу осилит идущий.

Проф. Т. А. Курышева,
Художественный руководитель «Трибуны»

№ 12, декабрь 1999

Концертная жизнь уходящей осени отличалась большим вниманием к современной музыке. Прошло несколько крупных событий, отражающих различные направления музыки XX века, русско-французский «Московский форум», фестивали, посвященный музыке Шенберга и Шнитке. Весь ноябрь длилась «Московская осень», представившая сотни новых произведений ныне здравствующих композиторов. Концерты современной, особенно так называемой «авангардной» музыки – явление достаточно сложное, вызывающее много споров, и побеседовать со мной на эту тему согласился известный композитор, руководитель Центра современной музыки Московской консерватории и один из организаторов Седьмого международного фестиваля современной музыки Московский форум, представившего композиторское и исполнительское искусство России и Франции, В. Г. Тарнопольский.

– Владимир Григорьевич, фестиваль «Московский форум» прошел с огромным успехом и привлек необычно большое для авангардной музыки количество публики. В чем, на Ваш взгляд, секрет его успеха? Ведь далеко не все фестивали современной музыки могут похвастаться таким большим к себе интересом!

– Фестивали современной музыки, которые проводятся сегодня в Москве, в точности отражают социальную ситуацию сегодняшней России. Есть фестиваль, перешедший еще из советского времени, – это «Московская осень». Он очень важен, поскольку это единственная возможность для большинства композиторов услышать свои сочинения. Но в силу этой благородной задачи и ряда других причин, он весьма громоздок и, конечно, очень разнороден идейно и стилистически.

Другой хорошо известный фестиваль современной музыки – «Альтернатива» – дитя перестроечного времени. Он возник на волне движения, которое я назвал бы «вопреки». В последние годы этот фестиваль занял важную нишу на стыке профессиональной и импровизационной музыки, на границе музыки с другими искусствами.

Художественную стратегию нашего «Московского форума» я сравнил бы с творческими задачами не прикладной, а фундаментальной науки. При том что у нас исполняется самая разная музыка, все же приоритетным является презентация новейших направлений.

И второе – мы хотим показать срез всего нового, что сегодня существует в рамках собственно музыкального искусства, нормальный авангард, без нарочитого заигрывания с какими-либо зрелищно-развлекательными жанрами. И наш фестиваль как раз представляет именно такое искусство. Мы не стремимся никого удивлять, эпатировать. Публика, я думаю, почувствовала эту серьезность. В этом, видимо, и состоит ответ на Ваш вопрос об успехе «Московского форума».

– Не кажется ли Вам, что некоторые наши фестивали «со стажем» (например, «Московская осень»), закрепили за собой имидж, который несколько отпугивает широкий круг любителей музыки?

– Да, многие думают, что это скучно.

– А Вы что-то делали, чтобы привлечь публику?

– Программа каждого концерта была выстроена таким образом, чтобы вызывать интерес и настраивать на работу мысли, определенной идеи, концепции как всего фестиваля в целом, так и каждого концерта в отдельности.

– Известно, что большинство исполнителей современной музыки делают это исключительно, как говорится, из-за любви к искусству. А на хлеб насущный они зарабатывают, работая в различных оркестрах, а то и вовсе не в сфере музыки. Это сказывается на качестве исполнения?

– Да, конечно. Если ансамбль не будет каждодневно работать, как любой оркестр, если у него не будет еженедельных (или хотя бы два раза в месяц) концертов, то выше определенного уровня он никогда не поднимется. Так что мы должны реально представлять свое место в сегодняшнем мире не только в области экономики, но и в сфере современного искусства.

– Такие сложности, а иногда и невозможность исполнения новых произведений – это же большая трагедия для ныне пишущих наших композиторов?!

– Конечно. Многие молодые авторы, которые живут в мире сегодняшних идей и что-то значат в современной музыке, уезжают на Запад. А те, кто остаются, вынуждены работать в стол или проводить премьеры своих произведений на Западе. Поскольку здесь они абсолютно не востребованы, им здесь никто не закажет сочинения. Никто их не оплатит, никто не исполнит…

– Интересно, а как Вы решили финансовую сторону организации «Форума»?

– У нас была поддержка фонда Сороса, и некоторую помощь оказал Французский институт культуры. К сожалению, эти все деньги предполагалось использовать на буклет, на транспорт, то есть на все, кроме оплаты музыкантов-исполнителей. Хотя я обращался в десятки инстанций, объясняя, что мы можем отказаться от буклета, но труд исполнителей должен быть оплачен. Только тогда они смогут полноценно репетировать и играть современную музыку. Но, увы, наши музыканты выступали бесплатно.

– А французы, разумеется, оплатили выступление своих музыкантов?

– Безусловно.

– Какие концерты прошедшего «Московского форума» показались Вам особенно удачными?

– Помимо концерта «Альтернанса», лично мне очень интересными показались программы «Пение птиц» с И. Соколовым и И. Гольденбергом и «Русские в Париже» с Е. Кичигиной и В. Попругиным. Одной из самых интересных стала на мой взгляд программа «Конкретная и абстрактная музыка», с которой выступил ансамбль «Студия новой музыки» под управлением И. Дронова. Я думаю, что поиски некоторых молодых композиторов в области акустической музыки пересекаются с определенными моментами конкретной и электронной музыки, и они как бы идут иногда навстречу друг другу. В этом же направлении была выстроена программа «Движения в воздухе», в которой Л. Кавина блестяще солировала на терменвоксе. Замечательно выступил фортепианный дуэт «Филармоника» и, конечно же, ансамбль студентов класса проф. Т. Гайдамович и проф. А. Бондурянского, поднявший «Квартет на конец времени» и задавший тон всему фестивалю.

– А каково Ваше мнение о концерте Opus Posth?

– Это был весьма любопытный концерт. Во-первых, мы стали свидетелями рождения нового коллектива. Достаточно сказать, что его блестящий исполнительский уровень определяет Т. Гринденко, а концептуальную сущность – В. Мартынов. И хотя идеи о «смерти» автора, а вслед за ним и слушателя нам уже давно хорошо знакомы по книгам французских постструктуралистов 60-х годов, все же я считаю очень важным, что часть публики смогла открыть их для себя впервые, так сказать, «тридцать лет спустя», тем более в таком доступном стилевом воплощении.

– Как возникла замечательная, на мой взгляд, идея заключительного капустника?

– Мы не могли найти достойную точку фестиваля. Мне пришла в голову идея коллективной импровизации, где главное в том, что все играют не на своих родных инструментах. Это исключает использование собственных клише.

– Но Пекарский все же играл на ударных?

– Я ему позвонил за четыре часа до концерта, и он обещал играть на фортепиано. Но в последний момент передумал. Пожалуй, если бы он играл, например, на трубе, это было бы еще более интересно. А я все-таки рискнул взять в руки контрабас.

– И последнее – о молодежи, студентах-композиторах. Как ни странно, немногие из них постоянно посещают концерты и фестивали современной музыки. Довольны ли Вы в этом отношении публикой, пришедшей на «Московский форум»?

– Нет. Я бы предпочел полному залу в 300 человек присутствие пятидесяти из ста композиторов, которые учатся сейчас в консерватории. Это было бы более плодотворно для развития нашей культуры, для нашего завтрашнего дня. Молодым композиторам я только могу принести соболезнования, поскольку очень мало вероятно, что они знают этот пласт музыки. Это свидетельствует о их непрофессиональном, несерьезном отношении к своей специальности. А это, к сожалению, почти приговор.

Интервью взяла Ольга Белокопытова,
студентка Ш курса

№ 11, ноябрь 1999

Работать в любительском театре – не сахар, а молодому режиссеру – особенно. Авторитета нет, да и возраст подкачал: актеры – кто ровесники, а кто и старше. Средний возраст труппы – 20–25 лет. Еврейскому театру при одной из еврейских общин всего год. Количество выпущенных спектаклей – два.

Я довольна избранной профессией, но глядя на жизнь этого организма, называемого театром, мне, честно говоря, стало завидно. Да, завидно! Подумайте сами – где нам, музыковедам, проявить искусство перевоплощения? Ну разве только на экзамене, пытаясь изобразить умную физиономию и делая вид, что ты, де, был на всех-всех лекциях, а если педагог не помнит, то это застарелый склероз. А вообще-то, теоретику учебной программой не предусмотрен творческий полет мысли, он обязан лишь передавать, взращивать и сохранять воспринятую традицию. Какие имена должны быть для него священны? Каждый ответит – Протопопов, Цуккерман, Бобровский и иже с ними… Но это – лирика, а мы обратимся к реальности.

Зовут режиссера Женя Шейкин (в далеком прошлом он выпускник Ипполитовского училища, опять же – теоретического отделения). Именно благодаря Жене, побывав на репетициях и спектаклях, я свое мнение о театральной жизни резко изменила и уже как-то в актеры идти не хочется. Ну нельзя же так измываться над людьми! Положил всех на пол (не поймите превратно), велел поставить стопку книжек на живот (вот это методы!) и, пожалуйста, отрабатывайте «нижнее дыхание». А работа над речью и дикцией? Из монолога актера после репетиции: «Подумаешь, рублю фразы! Нет, ему подай «восходящую интонацию». Ну не могу я триста раз повторять «…в белом плаще с кровавым подбоем», да еще с разным настроением!»

Но, несмотря ни на что, первый спектакль прошел «на ура». Это было представление в стиле commedia dell’arte. Перепуганные артисты даже следовали обычно никогда не выполнявшемуся правилу: весь свой реквизит – короны, плащи, мечи и др. каждый сложил в определенном месте, чтобы перед выходом на сцену быстро найти то, что нужно. Режиссер важно устраивал проверки – готовы ли трости, портупея с фуражкой, фата и все прочее.

Конечно, были и ошибки. Кто же парит ноги, не снимая ботинок? «Не верю!» – вскричал бы Станиславский. Декорации между актами менял сам режиссер (актеры в состоянии парализующего страха делать это были не в состоянии, а работников сцены в театре, увы, нет). Вездесущий Женя приносил чайники и столы, уносил кадки с цветами, означавшими кусты, и отдирал бутафорские звезды, основательно приклеившиеся к заднику сцены. Но, что самое поразительное, актеры даже вспомнили тексты ролей, которые во время репетиций намертво забывали, и в хорошем темпе, явление за явлением прогнали всю пятиактную пьесу.

А сюжет был довольно прост. Так называемая историческая линия (Король— Панталоне – Капитан) сочеталась с любовной. Первый любовный треугольник: Коломбина – Труффальдино – Капитан. Второй: Старуха – Труффальдино – Капитан. Там было все: и глупый король, и необоснованные претензии на власть, и ловушки для влюбленных. Третьи лишние – Капитан и Старуха всюду мешались и путали все планы. В результате все обрели счастье под Свадебный марш Мендельсона: Труффальдино женился на Коломбине, Капитан  на Старухе (так ему и надо –  пусть не устраивает подлости).

Таков был финал спектакля. Остается пожелать, чтобы и в жизни все всегда так хорошо заканчивалось. Нет, что ни говорите, а первый блин – не всегда комом.

Лилия Демидова,
студентка  IV курса