№ 9 (80), декабрь 2007

Когда речь идет об оперной постановке, мы всегда имеем в виду ее синтетическую сущность, то есть единство музыки, слова и зрелища. Однако, если мы говорим о сценическом воплощении старинной музыки, три этих составляющих приобретают несколько иной смысл. Здесь возникают специфические для доклассического театра проблемы. Мало того, что партитуры нередко существуют чуть ли не в единственном экземпляре, но и инструменты обозначены далеко не везде, нет и никаких «режиссерских» указаний. Подобного рода «алеаторика» оставляет большое пространство для фантазии как режиссера, так и дирижера, и вокалистов (каждый из них может по-своему исполнять каденции). В этом смысле постановка оперы Монтеверди «Возвращение Улисса на родину», предпринятая в 1980 году Н. Арнонкуром и Жаном-Пьером Поннеллем, представляет собой очень тонкое и аккуратное прочтение сочинения.

Время, в которое она создавалась, — период нового открытия европейцами старинной музыки. В отличие от настоящего, в те годы еще не существовало певцов, владевших искусством контратенорового пения. (далее…)

№ 9 (80), декабрь 2007

Григорий Файн

Джаз — живое, незакостенелое искусство. Ему чужда фальшивая условность атмосферы академического концертного зала, напыщенная серьезность слушательского восприятия. Тем примечательнее выступление джазовых музыкантов на академической сцене.
17 октября в Малом зале консерватории состоялся абонементный джазовый концерт с участием трио Григория Файна и трех музыкантов ансамбля «Звезды джаза». Непринужденность обстановки с самого начала настраивала на нужный лад. Каждое соло встречалось аплодисментами и одобрительным свистом, чего не услышишь на «классическом» концерте. Вся программа была выстроена грамотно. (далее…)

№ 7 (78), октябрь 2007

Дорога в Ставропольский край неблизкая. На поезде «Москва – Владикавказ» мы ехали тридцать восемь часов. Несмотря на давность военных событий, близость к Чечне вызывала неясную тревогу. Руководитель экспедиции Н. Г. Денисов через каждый час пути по Ставропольскому краю утверждал, что именно по этой дороге боевики шли на Буденновск.

А мы ехали к казакам-некрасовцам. В среде фольклористов, в отличие от музыковедов, они очень популярны. Их неоднократно приглашали выступать в Москву, а также за границу, – в США, Германию, Польшу, Эстонию. Это же обстоятельство сыграло с казаками злую шутку, – теперь они наотрез отказываются куда-либо выезжать бесплатно. Кстати, их выдающийся певец Семен Иванович Милушкин выдал дочь замуж не куда-нибудь, а в Германию.

Казаки-некрасовцы придерживаются старой веры. В Левокумском районе, где они проживают, насчитывается несколько старообрядческих приходов. В храме, как и полагается у староверов, существуют мужская и женская «половины» (мужчины стоят ближе к алтарю, женщины – дальше). В отличие от провинциальных приходов господствующей церкви, мужчин в храме очень много. Из них, соответственно, состоит и хор.

Традиционно пение в старообрядческом храме одноголосно. Как может показаться на первый взгляд, певчие поют по крюковой книге. Однако, все напевы они знают наизусть, а по книге только вспоминают текст: крюковую нотацию никто из ныне живущих некрасовцев читать уже не умеет.

У казаков-некрасовцев еще сохранилось старое представление об ангелогласии. Оно вовсе не соответствует тому, что мы подразумеваем под благостным пением. Это пение обладает самобытным тембром, – на наш слух достаточно жестким. Мелизмы в некрасовских напевах говорят о восточном происхождении этой традиции. Действительно, многие из старших казаков успели поучиться в греческой школе в Турции, откуда они вернулись в начале 1960-х годов.

Размеренность и неторопливость свойственна как богослужению, так и всей жизни некрасовцев. На протяжении службы необходимо совершить несколько десятков земных поклонов. Помимо «ритуальной» функции, это играет роль физической разминки, и тело, несмотря на продолжительность богослужения, не затекает. Несмотря на аскетизм быта, казаки хозяйственны и очень гостеприимны. Гостям даже в пост всегда предлагают мясные кушанья. В каждом доме солидное хозяйство: утки, куры, свиньи, большой виноградник, огромный огород. Гостям обязательно предложат домашнего сухого вина, по качеству ничем не хуже заводского. Между прочим, мужское население казаков, практически, не употребляет спиртного.

Внешне благополучная картина жизни имеет и обратную сторону. Жители соседнего Дагестана приезжают и скупают брошенные местными русскими жителями дома. При этом многодетных семей у дагестанцев значительно больше. Что же касается детей самих старообрядцев, то они все переселяются в города, очень редко навещают родные деревни и не горят желанием продолжать традицию. Таким образом, самобытная культура находится ныне на грани вымирания. Нам, в данном случае, остается только это констатировать, поскольку мы с нашим современным сознанием уже вряд ли сможем органично войти в этот мир.

Иван Старостин,
студент IV курса

№ 6 (77), сентябрь 2007

В наши дни слово «профессионал» фактически девальвировалось. Написав достаточное количество страниц, далеко не всегда наполненных чем-то смыслонесущим, человек из студента превращается в musicus’а. Но сможет ли он, начав преподавать, заслужить звание Учителя? Ведь недаром в старину профессионал всегда был мастером и имел учеников.

Мы успели поучиться у Виктора Павловича совсем немного времени. Однако это очень много значило для нашего профессионального и человеческого роста. Первое, к чему нас «железно» приучил Виктор Павлович, это пунктуальность. Обычно он несколько минут перед началом урока ходил туда-сюда около двери, потом характерным жестом вскидывал руку и смотрел на часы, после чего направлялся в класс и закрывал дверь. Трепетные барышни, опоздавшие на 5–7–12 минут, безжалостно выставлялись вон.

Следующее, что было удивительно в его натуре, и чем он заразил нас – это его отношение к музыке. Фраенов никогда не боялся с юмором взглянуть на композитора и его создания. Так, после анализа Экспромта Шуберта он сказал: «Вы только посмотрите: еще немного, и начнет биться головой об стенку!». После однообразно восторженных речей на лекциях по музыкальной литературе такое отношение нас восхищало. А после фразы «Ламентозные интонации оставьте для музлитературы» мы приходили в полный восторг. Также неподражаемо Виктор Павлович изображал старого Шостаковича, который, по его словам, был очень строгим педагогом и краснел от злости, когда композитор на уроке не мог сыграть модуляцию.

Виктор Павлович не терпел нечеткости в терминологии: «Горе тому, – говорил он, – кто назовет середину средней частью! Называйте ее серединой, в отдельных случаях даже серединочкой». Чувствительные девушки, нашедшие в зоне хода побочной партии «третью побочную», бывали осмеяны. После этого, сидя на музлитературе, мы скептически относились к терминам «промежуточная тема» и «третья связующая».

Не готовым приходить на урок было опасно для жизни. Человек, который один раз был стерт в порошок за небрежно выполненное задание, в следующие разы старался приходить подготовленным. Видимо, поэтому многие боялись Виктора Павловича.

Точность, корой он требовал от нас, была присуща ему абсолютно во всем. Он никогда не тратил лишних слов, говорил всегда четко и ясно, как и писал. Его учебник по полифонии был «кораблем смысла» среди моря водянистой литературы. Выставление оценок он всегда комментировал. Мне он протянул зачетку и сказал: «Вам, Иван Сергеевич, я ставлю четыре с плюсом, но верю, что в будущем Вы достигнете высшего результата». Девушке, которая постоянно опаздывала на занятия, он говорил: «Как это ни парадоксально, но аттестовать я Вас не могу. Вы – воплощение неорганизованности».

При всей внешней строгости, требовательности и едкости, Виктор Павлович никогда не допускал неуважения к студенту. Он умел выучить и талантливого, и среднего ученика. В его манере общения не чувствовалось ни капли превосходства учителя над учеником.

Все это и составляет облик Учителя, профессионала, независимо мыслящего человека, каким был Виктор Павлович Фраенов.

Иван Старостин,
студент IV курса

№ 3 (74), март 2007

Люди, профессионально занимающиеся музыкой, задаются очень многими вопросами – исполнительства, теории композиции, истории музыки. Однако среди них явно не находится места одному из самых главных: чему должна служить музыка и должен ли человек служить ей?

Постановка вопроса, на первый взгляд, кажется странной. Для нескольких предшествующих поколений было совершенно естественно понимать музыку как нечто сакральное, в некоторых случаях способное претендовать на значение религиозной системы. Но сегодня реальная ситуация в музыкальном мире показывает, что эти представления давно неактуальны. Искажаясь, музыка приходит к своим изначальным функциям: прославление Бога и развлечение (вне зависимости от нашего желания мы не можем мыслить иначе, как в понятиях, сформированных христианством).

Если принять во внимание именно такой контекст, история отношения человека к музыке становится более понятной. Цепочка понятий «музыка – человек – Бог» прошла свой нелегкий путь от полного единства до полного распада. В человеческих устах музыка стала тем универсальным инструментом, с помощью которого люди могли прославлять Бога и скрашивать свою жизнь. Однако с постепенным отходом от веры человек был вынужден остаться с музыкой один на один. К этому времени на дворе уже был XVIII век. Человек с изумлением подумал: «И что мне с этой музыкой делать? Высеку-ка я с ее помощью огонь из сердец!». Так появился гигант, чья тень не давала покоя всем музыкантам XIX века. Другой решил поведать всему миру историю своей страсти. Еще один сказал: «А может быть, музыка – это новая религия?». И тут кончилось Новое время.

Уже будучи на вершине почти достроенной башни, люди вдруг начали говорить на разных языках, порой друг друга совершенно не понимая. Каждый хотел сделать свой язык еще более непонятным для других. Каждый начал раскачивать маятник в свою сторону, пока наконец этот маятник не вышел из-под контроля и не дал миру невиданную лавину – массовую культуру. Своего рода новое, искаженное понимание развлекательной функции музыки. Ранее единая схема развалилась на отдельные составляющие. Музыка расслоилась на коммерчески-массовую и элитарную, и внутри каждой оказалось множество подвидов. Способна ли она в таком состоянии чему-то служить?

Человек так горел желанием служить музыке, что музыка отвернулась от него. Она, в отличие от человека, не забыла о своей связи с Богом. Человеком же надолго завладело желание писать музыку не душой, а разорванным сознанием. Единственное, что остается – заботиться о престиже того или иного своего действия. Например, престижно любить авангардную музыку, престижно читать Кафку, престижно интересоваться внехристианскими культурами…

И как результат – искусственно вскормленные интересы среди студенчества. Где достать записи последних произведений Судзиловского? В очереди в буфете – нет спасения от Шнитке и Лигети. Группа пианистов в который раз обсуждает аппликатуру какого-то из пассажей в «Исламее». Кучка композиторов, сидя на диване возле бухгалтерии, злословит по поводу некоего композитора, имя которого известно только им.

А муза, бездомная и оборванная, со слезами на глазах ходит рядом и тщетно водит пальцем по струнам. Люди глухи…

Иван Старостин,
студент III курса