№ 4 (138), апрель 2014

В конце марта в одном из музыкальных образовательных учреждений Западного административного округа Москвы – Детской музыкальной школе имени С. Я. Лемешева – состоялся IV Всероссийский фестиваль-конкурс юных исполнителей «Хрустальный камертон». О том, как за четыре года конкурс приобрел масштаб всероссийского, о традиционных и необычных номинациях, о значении конкурсных выступлений для воспитания молодых музыкантов рассказала в перерыве между прослушиваниями директор школы имени С. Я. Лемешева Лариса Беседина. 

- Лариса Борисовна, как родился «Хрустальный камертон», какой путь он прошел за четыре года с момента основания?

— Практически у каждой детской музыкальной школы есть свои конкурсы или фестивали. Когда я возглавила школу – тогда еще она не носила имя С. Лемешева, – я задумалась, что кроме активного развития специальности «электронно-музыкальные инструменты» у школы нет никаких выходов на профессиональные площадки. Дети не были настолько подготовлены, чтобы участвовать в городских мероприятиях, с чего-то надо было начать, нужно было создать свой проект на базе школы. Так появился «Хрустальный камертон».

Конкурс задумывался окружным – у нас в округе 15 музыкальных школ. И львиная доля участников, конечно, были ученики нашей школы. Ко второму конкурсу стало ясно, что мы хорошо принимаем, объективно оцениваем, и к нам потянулись из других округов. Так третий конкурс стал открытым, а четвертый и вовсе всероссийским – иначе мы не смогли бы принять желающих из центральной России. География конкурса значительно расширилась, включив в себя такие города, как Вологда, Воронеж, Махачкала, ряд городов Московской и Ярославской областей.

Каждый раз основной тематикой конкурса становятся важные юбилейные даты текущего года. В этот раз «Камертон» был посвящен Году культуры в России и трем юбилеям: 210-летию М. И. Глинки, 175-летию М. П. Мусоргского, 170-летию Н. А. Римского-Корсакова.

Лауреаты I премии

— Одна из номинаций конкурса – «юный музыковед». Это не типично для конкурса исполнителей. В чем ее особенность?

— В рамках конкурса юных исполнителей этой номинации нет нигде. Задумка такая, чтобы научить детей говорить о музыке. «Юный музыковед» – это юный рассказчик о музыке. На прошедших конкурсах информацию можно было предоставить в свободной форме. Но за четыре года сложилась определенная концепция, которую мы вложим в положение конкурса.

Когда меня спрашивают, какие критерии в этой номинации, я говорю – С. Бэлза. Он говорит так, что ты не хочешь – но все равно будешь его слушать и все понимать. А у нас сейчас многие монотонно читают лекцию. Не надо представлять выступление юного участника в форме доклада! Это должно быть естественно, своими словами, доступным языком.

Именно четвертый конкурс показал, ради чего создавалась такая номинация. Одна из участниц представила работу на тему «Цвета в романсовой лирике Римского-Корсакова». Опираясь на факты музыкальной истории и проводя параллель со своими ощущениями как обладательница цветного слуха, она подготовила настоящий рассказ. Наверное, вот так это и должно быть.

Понятно, что информацию дают педагоги, но ребенок, выходя на сцену, должен понимать, о чем он говорит, должен донести информацию простым языком до слушателя. Профессиональные термины уместны, если ребенок потом может объяснить их. Это очень ценно!

Лариса Беседина, Директор школы С. Я. Лемешева вручает гран-при

— Конкурсы юных исполнителей популярны во всем мире. Что они дают детям, какие трудности и полезные итоги содержат в себе?

— В нынешнем «Хрустальном камертоне» поразил уровень исполнения в номинациях «инструментальный ансамбль» и «фортепиано». Среди ансамблей – струнных, духовых – встречались, можно сказать, маленькие мастера. И на гала-концерт мы будем выставлять не только первые премии, как это обычно делается, лауреаты второй и третьей степени достойны показа на хороших концертных площадках не меньше.

Пианисты были очень сильные, играют практически училищный репертуар, и при этом очень грамотно. Хвала педагогам, которые не боятся браться за такую программу, большое спасибо детям и родителям, которые уделяют этому время. Судя по сегодняшнему конкурсу, многие участники в номинации «фортепиано» – это будущие музыканты. Вся старшая группа. Я не думаю, что они это бросят – настолько они профессионально подготовлены. Всероссийский статус расширил границы нашего конкурса. Отрадно, что есть много профессионально ориентированных, талантливых детей.

Конкурсы нужны детям как сценическая площадка, на которой можно самоутверждаться. Самого себя воспитывать. Одно выступление на сцене заменяет 10 часов усиленных занятий. Ребенок оказывается в условиях, когда нельзя остановиться, надо выглядеть достойно, надо собраться и выложиться на все 100 процентов. Зато завтра, когда он выдохнет и сядет за инструмент, то сыграет в 20 раз лучше.

Конкурс – это мотивация потребности улучшать свое мастерство, маленький итог большого будущего!

Беседовала Ольга Ординарцева,
студентка V курса ДФ

№ 4 (138), апрель 2014

5 марта в Рахманиновском зале Московской консерватории состоялось закрытие III Международного конкурса молодых композиторов имени Н. Я. Мясковского. Учрежденный Московской консерваторией в 2009 году, он преследовал цели поддержки молодых композиторов и возрождения слушательского интереса к современной музыке. II Международный конкурс композиторов имени Н. Я. Мясковского состоялся через 3 года, в 2012-м, и был отмечен значительным расширением географии участников. В нем уже приняли участие молодые авторы из многих городов России и других стран (Японии, Китая, Кореи, США, Италии, Греции, Казахстана).

В марте 2014 года конкурс молодых композиторов прошел в третий раз. Для участия во II и III турах жюри отобрало 15 из 30-ти произведений для различных ансамблевых составов с участием фортепиано – трио, квартеты, квинтеты. В конкурсе приняли участие ребята со всех уголков России (Нижний Новгород, Уфа, Екатеринбург) и Украины. В состав жюри были приглашены композиторы – А. Кобляков, Ю. Каспаров, А. Танонов, а также представители зарубежных композиторских школ – И. Щербаков (Украина) и Хоакин Сориано (Испания).

О прошедшем событии мы беседуем с одним из участников, лауреатом 3-й премии, студентом III курса композиторского факультета Андреем Бесогоновым:

— Андрей, ты сам решил отправить свое произведение на конкурс или по совету руководителя?

— Участвовать в Третьем конкурсе Н. Я. Мясковского было моей инициативой. Я знал о нем достаточно давно, наблюдал за Вторым конкурсом, который проходил два года назад. Сейчас я прежде всего преследовал цель испытать себя: пригоден ли я для своей профессии? Способен ли в короткий промежуток времени создать законченное художественно ценное произведение?

— Это единственная причина?

— Композиторы сейчас испытывают большие проблемы с поиском исполнителей, ведь все пишут разную по направленности, языку, специфике музыку… А конкурс дает хорошую возможность не только услышать собственное произведение вживую, но и сделать его высококачественную запись. Студенту сложно организовать собственный концерт, поэтому запись поможет и на зачетах, и на экзаменах, и в методических целях (мастер-классы).

— То есть это и своего рода пиар собственного творчества?

— В том числе!

— Насколько мне известно, ты оканчивал училище как пианист, а в консерваторию уже поступил как композитор. Чем объясняется такой резкий жизненный поворот?

— В определенной момент жизни я понял, что мое призвание – сочинять музыку, потому что это мне показалось более интересным. Я не хочу сказать, что карьера исполнителя – более скучная сфера, но создавать – это то, что больше всего подходит именно моему менталитету. Если мы посмотрим на многих композиторов прошлого, то увидим, как органично они сочетали сочинительство с исполнительством.

— А когда появилась потребность сочинять?

— Музыку я сочиняю с тринадцати лет, с того времени, как у меня появилось фортепиано.

— Но вернемся к конкурсу. Каким было конкурсное задание?

— Представить камерный ансамбль – трио, квинтет или квартет, где обязательным инструментом должно быть фортепиано.

— Сложно было с таким заданием справиться?

— Не просто, так как я долгое время искал трактовку фортепианной партии не в романтическом ключе. Вообще практика сочинения фортепианных ансамблей уже достаточно древнее дело. Наследие фортепианных трио, квинтетов, квартетов весьма богато, но произведениями именно XVIII, XIX и отчасти XX веков. А этот конкурс позволяет обогатить репертуар уже XXI века. Как и большинство участников, я выбрал фортепиано со струнными инструментами. Самый что ни на есть классический состав.

— Что ты почувствовал, когда узнал, что вошел в число лауреатов?

— Что я двигаюсь в правильном направлении. И конечно, я очень рад, что был так высоко оценен.

— Один из членов жюри – композитор Щербаков из Украины – на конкурс не приехал. Причина в личных обстоятельствах или это позиция?

— Мне очень жаль, что политические проблемы распространяются на сферу творчества и музыки, на людей, которые всегда были космополитами. Ведь в музыке нет границ, разделяющих людей по национальности, цвету кожи и т. п. Реагируя на какие-либо политические события, мы, музыканты, прежде всего должны реагировать посредством искусства, как это делали в свое время Бетховен, Лист, Прокофьев, Рахманинов, Мясковский. К сожалению, в наше время таким моральным принципам становится следовать всё труднее ввиду сложности самой жизни.

— Конкурс завершился. Как бы ты его оценил?

— В целом мне конкурс очень понравился. Лично для меня особенно важной была возможность работы с исполнителями. Отдельно хочу поблагодарить ребят, которые играли мой квартет (класс проф. А. З. Бондурянского), – это музыканты очень высокого уровня, которые все достойно выучили, хотя исполнительски это было весьма сложно. Главное в подобном мероприятии – это отличная возможность для нахождения новых профессиональных связей и, конечно же, новых друзей!

Беседовала Екатерина Морозова,
студентка III курса ИТФ

№ 1 (135), январь 2014

Недавно Москву посетил петербургский композитор Сергей Слонимский. И хотя посещение это имело сугубо деловой характер, мне представилась возможность побеседовать с композитором не о делах, но о музыке. Более всего меня интересовала «симфония»: симфония как жанр и форма (заметим: один из любимых жанров Слонимского), симфония как музыкальное пространство, симфония как нечто значимое, актуальное и, одновременно… устаревшее.

Слонимский к настоящему моменту закончил 33-ю симфонию. Она уже готовится к изданию. Премьера же состоится 11 мая будущего года. Как иронично заметил автор: «Сейчас симфонии пишут полные чудаки». Ирония касалась и такого большого количества написанных им опусов, и того, что, по выражению Слонимского, «симфония – убыточный жанр». В импровизированном хит-параде, по мнению композитора, сегодня первое место по прибыльности занимают музыка к кинофильмам и сериалам, рок-опера, мюзикл и, как ни странно, духовная музыка («по типу гармонических задач на духовные тексты»). В конце же списка стоят квартет, соната и симфония (такую диспозицию и комментировать неприлично – слишком уж многие высказываются по данному поводу!). А иронию композитора о чудачествах симфонистов и «прибыльности» жанров можно дополнить еще одной цитатой из интервью: «Знаете, я каждый раз, сочиняя новую симфонию, думал: “Больше не буду писать!” Но всё время происходила какая-нибудь неприятность, и чтобы отвлечься и выплеснуть эмоции – лучше жанра, чем симфония, нет! Разве что романсы. Симфония – великолепный дневник. А когда все хорошо, тогда, конечно, не хочется сочинять. К тому же – лень».

При этом для Слонимского симфония лишена каких-либо ограничений, связанных с традиций или, что называется, «нормами письма». «Этот жанр – естественный, совершенно свободный, – говорит он. Сегодня нет каких-либо ограничений, предписанных форм – сейчас ведь не надо писать в форме симфоний Гайдна! Нет ни формальных ограничений, ни стилевых, ни образных, ни временных. Нет указаний, что столько-то должно быть частей по столько-то минут. Это – исповедальный жанр. В нормальном состоянии к нему не обращаешься, потому что не накапливается эмоций, порывов. Это – экстремальный жанр, связанный с экстремальными ситуациями, с чем-то… неблагополучным. Но это лично для меня! Может, у Россини все было наоборот, но он и симфоний-то не писал».

Главное, что ему, как и любому человеку, для счастья и духовного равновесия нужна свобода. Свобода выбора, свобода самоизъявления и выражения чувств. Но будет ошибочным думать, что Слонимский – нигилист, бунтарь или анархист, призывающий «скинуть классическое прошлое с корабля современности». При всей желаемой внутренней и внешней свободе, Сергей Михайлович неуклонно следует своему вкусу и стилевым ориентирам.

Затем речь пошла о 27-й симфонии (2009), посвященной Н. Я. Мясковскому. Посвящение имеет как символический, так и реальный, воплощенный в тематическом материале, смысл: с одной стороны, цифра «27» связана с количеством созданных Мясковским симфоний, с другой – в сочинении происходит «…погружение и перевоплощение в мир благородной музыки композитора, которого я всегда очень любил»…

Мы много времени уделили именно музыкальной стороне: интервью проходило не без «подручного» материала – партитур обеих симфоний и рояля… Слонимский в своей 27-й не использует ни одной цитаты из Мясковского. Но в музыкальной ткани произведения есть некоторые мелодические, и даже инструментальные (по части оркестровки) аллюзии и параллели. Так, третья, лирическая часть симфонии Слонимского открывается хором валторн, что отсылает нас к началу средней части симфонии Мясковского. Но только отсылает, а ни в коем случае не привязывает. Есть и схожие мелодические (пентатонные) формулы в главных темах первых частей обоих опусов. Таких частных, касающихся мелких деталей, примеров можно привести еще не одну пару. Но даже в этом случае в партитуре произведения Слонимского нет стилизации. В каждой теме, в каждом такте чувствуется стиль Слонимского, но не Мясковского. Это не эпигонство и, конечно же, не постмодерн. А что?

Слонимский посвящает свое произведение Мясковскому, но не подражает ему. Как пишет в монографии о Бетховене Л. В. Кириллина, когда речь идет о позднем стиле композитора, «музыкальное произведение начинает помнить свое прошлое». В беседе с Сергеем Михайловичем я предложила ему такую формулировку, и он ее принял.

Музыкальное произведение, хотя и ассоциируется с автором, будучи инструментом его творческого самовыражения, одновременно является самостоятельным «организмом». Вкладывая в сочинение свои мысли, композитор делает их частью семантического наполнения, уже отделенного от личности автора и принадлежащего миру музыкальному. Можно сказать, что Слонимский в партитуре своей 27-й симфонии интуитивно воссоздает тот же психический процесс, когда «музыка вспоминает свое прошлое».

Марина Валитова,
студентка IV курса ИТФ

№ 1 (108), январь 2011

3 ноября, среда… Встреча с С. А. Губайдулиной… Обойдемся без банальных фраз типа: «эту встречу предвкушали многие» или «этот вечер был необычен». Ожидания у всех были разные, не поддающиеся словесному описанию. Действительно, увидеть живую легенду для всех присутствующих было настоящим событием. Еще за полчаса до встречи казалось, что аудитория просторна, но уже за 10 минут многим не хватало мест. Но как только вошла София Асгатовна, ее положительная энергия создала в аудитории особую атмосферу.

Встреча открылась рассказом композитора о своем предпоследнем сочинении с необычным названием «Fachwerk» (2007) для солирующего баяна, камерного струнного оркестра и одного ударника. «Fachwerk, – говорит София Асгатовна, – это один из моих любимых архитектурных стилей Германии, которым я просто восхищаюсь. Смысл этого стиля заключается в том, что ремесленные моменты выведены на фасад. Обычно штукатурка скрывает все строительные детали, а здесь, наоборот, совершенно бытовые, казалось бы, конструкции выносятся на передний план и становятся эстетическим фактом». В своем произведении С. Губайдулина хотела передать красоту этого стиля. А для того, чтобы это воплотилось в полной мере, потребовался особый музыкальный инструмент. Им стал баян.

(далее…)

№ 8 (106), ноябрь 2010

12 октября в Конференц-зале Московской консерватории состоялась встреча с выдающимися американскими музыковедами. Патрик Мак-Крелес, один из создателей Американского общества теории музыки, поведал своим российским коллегам о развитии музыковедческой мысли в США. Ильдар Ханнанов – выпускник Московской консерватории, а ныне профессор Консерватории Пибоди (США), переводил доклад   П. Мак-Крелеса и сопровождал его рассказ комментариями, а также поделился своими взглядами на учение о музыке Х. Шенкера, пока еще малоосвоенное в России. «Я очень рад возможности посетить Московскую консерваторию, – признался Патрик Мак-Крелес. – Выступить здесь – большая честь для меня».

(далее…)

№ 7 (105), октябрь 2010

Каждый человек хотя бы раз в жизни слышал народный хор, однако далеко не каждый может сказать, что это за коллектив, чем занимаются его участники и, главное, зачем. И уж тем более мало кто знает, что в учебных заведениях Москвы вот уже много лет существуют отделения, которые носят название: «Руководитель народного хора».

Их исполнение сильно отличается от того, что нам привычно видеть на экранах телевизоров и слышать на концертной эстраде. Кто же они и чему они учатся? Чтобы ответить на эти и другие вопросы, мы обратились за помощью к Юрию Леонтьевичу Колеснику, который в течение ряда лет возглавляет Отдел по подготовке руководителей народных хоров в Государственном музыкальном колледже им. Гнесиных.

(далее…)

№ 5 (103), май 2010

16 апреля состоялась церемония вручения XVI национальной театральной премии «Золотая маска»-2010. В этом году в номинациях, связанных с достижениями музыкального театра, сразу две награды получил спектакль Музыкального театра им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко «Гамлет (датский), (российская) комедия»: во-первых, его создатель – Александр Титель – назван лучшим режиссером; во-вторых, лучшим композитором признан автор партитуры – Владимир Кобекин.

В. Кобекин – один из самых востребованных современных российских композиторов. Его оперы шли и идут в Екатеринбурге, Новосибирске, Якутске и Саратове, гостили они и на европейских фестивалях. С опусами Кобекина работало немало режиссеров: Кама Гинкас (он ставил «НФБ» по Достоевскому), Дмитрий Черняков («Молодой Давид»), Дмитрий Бертман («Голоса незримого»). Наибольший успех выпал на долю Александра Тителя. Его спектакль 1984 года «Пророк» – триптих по «Маленьким трагедиям» Пушкина, сделанный в Свердловске, – стал знаменитым на всю страну и принес создателям Госпремию.

(далее…)

№ 7 (78), октябрь 2007

12 августа Сергей Михайлович Слонимский отметил свой 75-летний юбилей. В начале мая на протяжении четырех дней петербургский композитор выступал в столице в роли автора музыки (в Большом зале в исполнении БСО им. П. И. Чайковского прозвучала Симфониетта, в Малом – камерные инструментальные и вокальные сочинения), остроумного рассказчика и блестящего пианиста (творческий вечер в Музее им. Бахрушина), понимающего и предельно откровенного старшего коллеги (встреча в РАМ им. Гнесиных с молодыми композиторами). Прошедшие в Москве события в очередной раз доказали, что Слонимский по-прежнему молод, энергичен и по-юношески дерзок, а значит интересен слушателю.

«Перестать сочинять музыку не удается, она вырывается на волю бесконтрольно», – признался маэстро в одном из последних интервью. Масштаб созданного на сегодняшний день действительно впечатляет: 15 симфоний (Пятнадцатую Слонимский только что завершил и признался, что она «очень сложная»), 11 концертов (в том числе хоровой концерт «Тихий Дон», «Славянский концерт» для органа, 2 фортепианных концерта, а также созданные в 2006 году «Трагикомедия» – Концерт для альта и камерного оркестра и Симфония-концерт для большой альтовой домры и симфонического оркестра). В сфере композиторского интереса остаются театральные жанры: в 2005 на сцене Мариинского театра увидел свет рампы полномасштабный балет «Волшебный орех», который вот уже 2 года является, по признанию В. Гергиева, одним из наиболее посещаемых спектаклей. А совсем недавно появилось ораториальная опера «Антигона» (2006). Возникают и несколько неожиданные жанры: в 2003 году Слонимский создал Реквием – жанр, обращение к которому для автора всегда является чем-то знаковым и глубинным. И, наконец, важным остается для композитора создание камерных сочинений для фортепиано, голоса и др.

Нравственное кредо композитора, заключающееся в «непротивлении добру и решительном моральном противодействии злой силе и опасному большинству», нашло отражение не только в его сочинениях, но и в многочисленных публикациях, выступлениях и общественных акциях. Благодаря инициативе Сергея Михайловича было издано собрание сочинений писателя Л. Лунца, началось возрождение наследия В. Шебалина, Б. Клюзнера, В. Щербачева, он неоднократно выступал в защиту художественного руководителя Капеллы Санкт-Петербурга дирижера В. Чернушенко…

Накануне юбилея Слонимский согласился ответить на несколько вопросов.

– Сергей Михайлович, Ваши годы учения проходили и в Москве, и в Ленинграде. К какой школе Вы себя причисляете?

– Можно сказать, что я наполовину москвич, наполовину петербуржец. Мне очень повезло с педагогами. Моими первыми учителями по композиции в московской ЦМШ были В. Я. Шебалин и его ассистент Е. О. Месснер. Мне тогда было 11–12 лет, на два года старше меня были Н. Каретников, Р. Леденев, А. Пахмутова. В Ленинградской консерватории я учился у Б. А. Арапова, наследника школы Щербачева, и у А. А. Евлахова, ученика Шостаковича.

Виссарион Яковлевич Шебалин для меня особо памятен. Он повторял очень мудрую и точную мысль: «Упрощенное – враг простого, а вычурное – враг сложного». То есть простота и сложность гармонично сочетаются и в жизненных явлениях, и в человеческом организме, и в композиторском творчестве. А упрощенное и вычурное образуют коктейль для тех, кто, не будучи отягощен богатством музыкальной мысли и грузом таланта, стремится к наименьшим затратам сил и к более легкому творчеству. То, что Шебалин не вошел в число престижных имен, мне кажется вопиющей несправедливостью. Очень бы хотелось, чтобы в одном из залов консерватории состоялся концерт из произведений композитора.

Как педагог Шебалин должен стоять на втором месте после Мясковского. Кстати говоря, плеяда московских композиторов, которых я шутливо окрестил в 60-е годы «большой московской тройкой» – Губайдулина, Денисов, Шнитке, – напрямую относится к школе этого композитора (двое из них – ученики Шебалина, а Шнитке учился у другого представителя школы Мясковского – Е. В. Голубева).

– Каковы были Ваши дальнейшие взаимоотношения с Москвой и московскими коллегами?

– Не будет преувеличением сказать, что в 60-е – 70-е годы мне удалось выжить благодаря поддержке московских коллег и театров. Ленинград находился тогда под тройным гнетом цензуры: ОБКОМовской, Союза композиторов и др. Кроме того, это был опальный город, в котором генеральные секретари всегда видели, как Иван Грозный в Новгороде, источник крамолы. Во время всякого рода идеологических кампаний я стал очень подходящей мишенью.

Поэтому чрезвычайно важными для меня оказались контакты с Денисовым, Шнитке и Губайдулиной, а также с Леденевым и Блоком. Тогда эти композиторы еще не были знаменитыми, и мы были очень дружны. В свою очередь я способствовал исполнению их сочинений в городе на Неве. Скажем, в Ленинграде прошли премьеры «Солнца инков» Денисова и «Жалобы Щазы» Волконского.

– Кем Вы видели себя в будущем во время обучения в консерватории – композитором, пианистом или музыковедом?

– Вообще я видел себя композитором, но не был уверен, что у меня не иссякнет способность создавать тематический материал. Длительный ученический период не дал ни одного сочинения, достойного исполнения. Все, что я писал, было очень искренним, правдивым, но не самостоятельным, как будто я говорил чужим голосом. Только через два года после окончания консерватории мне удалось написать свою собственную музыку, сравнительно новую для того времени. Например, в Первой симфонии я затронул тему «личность и толпа»: человек, который задумывается над смыслом бытия, ищет справедливости и приложения собственных моральных критериев к работе, обречен на одиночество и в итоге погибает…

– Как тогда было воспринято это сочинение?

– Тогда симфонию запретили к исполнению. Это был мой первый сокрушительный разгром на секретариате Союза композиторов. Я дебютировал как аутсайдер. Но, несмотря на запрет, симфонию ругали в печати еще 2–3 года, как будто это звучащее сочинение. Например, в статье «Заметки композитора» («Советская музыка», 1959, № 1) Аксюк, бывший тогда заместителем Хренникова, называет двух «плохих» молодых композиторов – Шнитке с «Нагасаки» и меня с Первой симфонией. Cамым большим недостатком моего сочинения был недвусмысленный намек на угрожающую пошлость советской жизни, ярко изображенной в скерцо… В общем, я начал с того, что меня чуть не исключили из Союза композиторов, в который я только вступил.

(далее…)

№ 6 (77), сентябрь 2007

В многообразной картине аутентичного искусства столицы уникальное явление представляет цикл «Антология клавирной музыки», который на протяжении уже четырех лет проводит доцент кафедры органа и клавесина Московской консерватории, кандидат искусствоведения Татьяна Зенаишвили. Уникально то, что она исполняет свои программы не на одном, а на нескольких клавишных инструментах (клавесин, клавикорд, орган), давая слушателям возможность максимально погрузиться в звуковое пространство старинной клавирной музыки. Ближайший концерт цикла, посвященный «Библейским сонатам» Иоганна Кунау, состоится 12 октября в Малом зале консерватории в 19 часов. В преддверии этого вечера захотелось задать Т. Зенаишвили несколько вопросов.

– Татьяна Амирановна, цикл «Антология» возник из отдельных концертов или сложился сразу?

– Сначала просто игрались отдельные концерты, даже жалко, что некоторые вещи не вошли в цикл (была, например, такая программа «Клавесин: вчера, сегодня, завтра», где наряду с музыкой Баха звучали самые свежие сочинения для клавесина). В какой-то момент я стала «не помещаться» в один концерт, и тогда возникла мысль начать логически выстраивать эти программы. Название «Антология» отражает суть цикла, потому что это, конечно же, только избранные страницы. Иногда идеи концертов связаны с какой-то одной личностью – например, музыкой И. К. Ф. Фишера, И. Пахельбеля, композиторов династии Куперенов. Иногда возникали замыслы, связанные с музыкой определенной страны, например, «Английская музыка трех веков». Обращение к истокам – песне и танцу – нашло отражение в программе «Клавирные раритеты».

– Как сложилась идея проведения концертов не просто клавесинной, а клавирной музыки?

– Было желание, чтобы произведения звучали на тех клавишных инструментах, для которых были написаны. Смена тембров клавесина и органа воспринимается очень хорошо, а репертуар у них общий. В нашей концертной практике довольно редко можно услышать в одном концерте сочинения, допустим, одного автора для разных клавишных инструментов. Год назад я провела такой концерт, посвященный 350-летнему юбилею немецкого композитора И. К. Ф. Фишера. Его клавикордные сочинения можно было услышать именно на клавикорде, органные – на органе…

– То есть исполнитель, владеющий несколькими клавишными инструментами, обладает большей свободой выбора?

– Да, потому что репертуар для клавишных инструментов по большей части един. Даже полифоническая музыка немецких композиторов XVII – начала XVIII века, которую они предназначали для исполнения на органе во время церковной службы, вполне может звучать на концерте в клавикордном или клавесинном варианте. Сегодня такой выбор становится более свободным и предполагает высокий уровень исполнителя, который может в равной степени легко пересаживаться с одного инструмента на другой, понимая при этом историческую разницу, а не просто потому, что захотелось использовать другой тембр. Вот сейчас, готовя программу из «Библейских сонат» Иоганна Кунау, я в который раз убедилась, что сама музыка подсказывает в той или иной степени, на каком инструменте это будет лучше звучать. Кроме того, как литературно одаренный человек, Кунау предпослал изданию сонат (1700) пространное предисловие, а также предварил каждое сочинение подробным пересказом содержания. Мало того, в сам нотный текст по ходу развития сюжета тоже вписаны краткие комментарии. Вся эта словесная часть, как мне кажется, очень интересна и заслуживает того, чтобы ее озвучили. Текст будет читать з. а. РФ Виталий Стремовский, актер Театра Российской Армии.

– Как обстоят дела с современной музыкой для клавесина?

– Клавесин нельзя рассматривать только как инструмент старинной музыки, потому что он продолжает свою историю, свое существование – за исключением XIX века. Вопреки до сих пор встречающемуся мнению клавесин не «прадедушка рояля» и не переселился в фортепиано – просто на какое-то время он был отодвинут, а потом вернулся и постепенно завоевывает свое пространство. И в данном случае очень показательным оказывается, когда у композиторов возникает потребность для него сочинять – значит он продолжает свою жизнь сегодня. Хочется, чтобы в этом направлении он развивался более интенсивно. Мне кажется, что его возможности далеко не исчерпаны. Люди нашего времени могут найти какие-то средства использовать клавесин как равноправный с другими инструмент. Необходимо способствовать тому, чтобы бóльшее количество композиторов открыли его для себя.

– Как Вы можете представить роль старинной музыки в нашем сегодняшнем мире?

– Н. Арнонкур сказал, что сначала публика ринулась слушать старинную музыку, потому что она доставляет удовольствие своей красотой. Она более понятна чем, например, какие-то сложные музыкальные системы XX века. Мне кажется, этот эстетический момент очень важен. Но, если вдуматься, по-настоящему воспринимать старинную музыку могут еще далеко не все музыканты, потому что нужно не просто наслаждаться красивым аккордом или красивым звучанием, а владеть языком эпохи – понимать риторические фигуры, целый ряд символов и т. д. Тем не менее это очень интенсивный культурный пласт, который притягивает, пожалуй, своей потрясающей энергией, интеллектуальной и эмоциональной насыщенностью, даже если люди не вполне понимают его язык. Я думаю, что старинная музыка будет приобретать все больше и больше поклонников, ведь человек всегда стремится к поиску высшего смысла, к чему-то сущностному. А в этой музыке есть самое главное.

Беседовала Ольга Демченко,
студентка IV курса

№ 5 (76), май 2007

Одним из интереснейших событий прошедшего фестиваля «Московский форум» стал приезд Марка Понтюса, прославленного интерпретатора современной музыки. Марк Понтюс – пианист, дирижер, лауреат премии Тэнна за достижения в области искусств. Один из первых исполнителей сочинений Ксенакиса, Штокхаузена, Булеза, он основал в Нью-Йорке Институт Современной Музыки, где ведет теперь спецальный курс и ежегодно устраивает фестивали, приглашая на них музыкантов со всего мира.

Московский концерт М. Понтюса носил примечательное название «Молоточковый клавир и мастер»: французский пианист блестяще исполнил сонату ор. 106 (für das Hammerklavier) Бетховена и вторую сонату Булеза. Эти произведения, по его словам (из буклета), «будто раскаленным клеймом отметили свое время в области, более обширной, нежели только музыкальная. Они открыли сферы, где мощно проявлены динамические силы мысли, …где мысль и синтаксис образуют взрывчатое вещество чистой энергии, продолжение ницшеанского опыта. Эти сочинения достигают пределов в вопросе об эпистемологическом фундаменте музыкального события».

Каждое из произведений – признанная вершина пианизма в соответствующих стилевых направлениях. И каждое из них представляет огромные сложности для исполнителя, хотя, конечно, разного рода. Сочинение Булеза требует прежде всего постижения его музыкального языка. Однако вряд ли можно считать, что уже установился определенный эталон интерпретации (при том что сегодня существуют разные записи). Произведение же Бетховена в наше время имеет классические традиции исполнения, выражающиеся, помимо прочего, в высочайшем техническом уровне пианизма. С. Е. Фейнберг писал в частности, что «пианист, решивший изучить и освоить это величайшее из всех сонатных произведений, должен учесть диапазон своих виртуозных данных: память, техническое совершенство, выдержку, свой лирический дар – и силу руки, гармоническую чуткость и отчетливость голосоведения».

Исполнение М. Понтюса, блистательное в техническом отношении, поражает глубиной и мощностью его интерпретаций, оригинальной трактовкой сонаты Бетховена. Кроме того, отнюдь не случайно объединены в одном концерте столь различные произведения. По мнению М. Понтюса, соната Булеза «берет некоторые конструктивные элементы от «Hammerklavier». В широком смысле она использует те же пропорции и те же формальные очертания, возникающие в сходных измерениях и общих структурах организации». И это родство, вплоть до мельчайших интонаций, ясно слышится при исполнении французского пианиста!

Концерт в целом оставил столь яркое и необычное впечатление, что возникло желание ближе познакомиться с личностью музыканта, его школой, взглядами на проблемы интерпретации, музыкальное образование и проч. Господин Понтюс любезно согласился уделить нам время и рассказать о себе:

Я учился игре на фортепиано сначала в Париже у ассистентки Корто (мадам Паскурель), затем у Клаудио Аррау. Занимался дирижированием у Пьера Дерво (Париж), Франко Феррара (Рим), а также в Джульярдской школе (Нью-Йорк), изучал философию в университете Нью-Йорка. Однако я предпочитаю говорить не о лицах, а об идеях.

Я не отделяю философию от литературы или поэзии. В эпоху Ницше, например, для меня большим философом был Артюр Рембо. То же и в других сферах – в театре, в пластических искусствах, в музыке. Работа философской мысли не должна быть отделена от музыкальной работы. Меня сейчас интересуют труды Мишеля Фуко и Жиля Делёза, и для меня естественно находиться в некоей сфере деятельности, которая не имеет границ между разными интеллектуальными областями. Это позволяет иметь более широкие взгляды, без оков конформизма.

Конформизм, то есть пассивное принятие господствующих мнений, консерватизм, косность – вот проблемы музыкального образования. В отличие от образования в других искусствах оно требует очень долгого времени (художнику, например, не надо стольких лет для подготовки). В результате при специализации инструменталистов возникает опасность рутины: молодые музыканты учатся соответствовать определенным шаблонам вместо того, чтобы искать свой собственный путь. И это особенно проявляется в работе над техникой. Среди пианистов, скрипачей есть много молодых людей, которые, работая над пьесой, повторяют ее огромное количество раз, вследствие чего происходит своего рода отрицание мысли. Часто это создает трудности в работе над сложными вещами в современной музыке. Молодые музыканты, которые сформировались на классических сочинениях (что я считаю необходимым), иной раз теряют контакт с мыслью, предпочитая физический способ – «думать через руки», что, на мой взгляд, ужасно. Другая проблема – разделение в интеллектуальном плане композиторской и исполнительской деятельности.

Есть много инструменталистов, которые слишком долго учатся под руководством педагогов. Они думают, что получат всё, в чем нуждаются как артисты. Но то, в чем музыканты действительно нуждаются, они должны создать сами! Однажды по просьбе своего друга я слушал его ученика, который играл на концерте «Hammerklavier». Это был молодой блестящий пианист. После концерта мы разговаривали с его педагогом. И я уловил проблему: этот пианист играл «Hammerklavier» для своего педагога! По-моему, необходимо быть одному перед лицом такого сочинения и иметь с ним прямой контакт. Образование, которое получают от других людей, – помогает пониманию, но это же отрывает от прямого контакта с сочинением…

Я учу текст очень тщательно по разным изданиям, чтобы сделать выбор, узнать сочинение по возможности лучше. Проделав эту интенсивную работу, я затем полностью освобождаюсь от всего: от нот, от изданий. Надо почти «сжечь» их в уме, чтобы быть свободным! Свободным и от ожиданий публики. Ведь когда публика имеет представление о том, что должна услышать, она и услышит то, что имеет в голове, а не то, что ей преподносят. А это сильно ограничивает, так как Бетховен, например, на самом деле намного шире.

Нет одного способа играть. Если есть только одна манера игры – то это худшая манера. Есть столько перспектив! В современной музыке у публики нет такого четкого и определенного ожидания, и это позволяет вырваться из оков рутины. Когда я замечаю, что в моем исполнении есть что-то, принадлежащее какой-либо «школе», то я меняю направление поисков. То же самое – и при анализе музыки. Нужно составить себе представление, какие элементы и структуры важны для сочинения. Нельзя, однако, довольствоваться только сложившимися идеями о сочинении, взгляд на музыкальное произведение как на нечто неподвижное – не годится. Необходимо стараться выработать способ анализа, близкий к реализации произведения в живом времени. И это тоже может быть проблемой. Важно знать разные точки зрения, но надо иметь смелость для собственного поиска.

Чтобы найти свой путь, иной раз приходится делать много ошибок. Однако надо приобретать опыт и не бояться быть «неправильным». Быть «правильным» – ужасно для искусства! Это подходит для администраторов, но не для артистов…

С М. Понтюсом беседовала Е. Дубравская,
студентка III курса