Для тебя жить…
№ 8 (20), октябрь 2000
Очевидно, что на нас наибольшее воздействие оказывает музыка, которая общим своим настроением совпадает с тем, что происходит в момент ее звучания внутри нас. Только тогда мы переживаем наивысшее чувство наслаждения, побуждающее слиться с глубинной самостью музыкального искусства.
Нынешней осенью такая музыка долго заставила себя ждать и вошла в мою жизнь с неожиданной стороны, благодаря случаю. Услышав о том, что И.А Барсова будет читать лекцию о Малере, я решилась пойти но нее, не предполагая еще, что меня ждет. Барсова читала этот материал второй раз за свою жизнь, и это дополнительно подогревало мое любопытство.
Тихий уютный класс, камерная обстановка, мудрость и бережливость каждого слова ученого, ее доброжелательность и стремление передать свое знание, редкие ноты передо мной (факсимиле рукописи с пометами самого автора),– все сыграло роль преамбулы, необходимой к прослушиванию. И когда зазвучала музыка, я поняла, что это течет в одном пространстве вместе с моей духовной потребностью, что это сможет оторвать меня от повседневной серой суеты и перенести в ту область музыки, где обитал гений Малера.
Из Десятой симфонии (а речь шла о ней) ввиду ее неоконченности обычно исполняется начальное Adagio, в то время, как наше прослушивание включало все пять частей произведения в полном объеме, восстановленных на основе многочисленных эскизов сочинения. Каркас этого грандиозного музыкального здания держится на крайних частях, схожих строем образов и являющих собой последние думы, надежды, воспоминания, раскаяния, любови и нелюбови композитора.
Симфония – в полной мере предсмертное сочинение Малера. Об этом говорят начертанные его рукою на последних станицах партитуры размышления, часто соприкасающиеся с тематикой Писания.
Финальная часть – прощальная песнь композитора, посвященная возлюбленной жене Альме. Над последними тактами партитуры написано:
fьr dich leben,
fьr dich sterben,
Almschi!
Финальное Adagio более всего поражает столкновением двух крайне разнящихся образов. Один из них, с жуткими ударами большого барабана, раскалывающими напряженную тишину начала, с отвратительно наползающим, поднимающимся откуда-то снизу чувством страха перед неизвестностью – явное олицетворение смерти, другой – хрупкий, небесный, полупризрачный, пронзительно светлый – образ любви.
Огромное звучащее пространство финала раскрыло мне вдруг целую незнакомую, но легко прочитываемую жизнь. Долго сдерживаемые эмоции наконец вырвались наружу, и исчезло всё – класс, Инна Алексеевна, ноты, но осталось звенящее в воздухе «для тебя жить, для тебя умереть, Альмши!». Я испытала катарсис.
Екатерина Некрасова,
студентка III курса