№7 (231), октябрь 2024
В 2024 году исполнилось 100 лет со дня рождения профессора Татьяны Петровны Николаевой. О жизни и творчестве прославленной пианистки и композитора наш корреспондент беседует с профессором Московской консерватории Мариной Сергеевной Евсеевой.
– Марина Сергеевна, Вы помните, как началось Ваше общение с Татьяной Петровной Николаевой?
– У каждого, наверное, в жизни были какие-то моменты, которые мы можем расценить как особую милость судьбы.В далеком 1968 году судьба сделала мне подарок. Я закончила детскую музыкальную школу (Гнесинскую семилетку), поступила в Мерзляковское училище и оказалась в классе Татьяны Петровны.
– Какое впечатление она на Вас произвела? И что Вы слышали о ней до того?
– Имя Николаевой в то время было легендарным. Феноменальная музыкальная память, огромные программы, международное признание. Сравнительно недавно была ее победа на I Международном Баховском конкурсе с 48-ю прелюдиями и фугами. Перед дверьми «гольденвейзеровского», 42-го класса, где занималась Татьяна Петровна и куда меня привели поиграть ей перед поступлением в училище, конечно, мною овладел священный трепет. Но у Татьяны Петровны была удивительная особенность – сразу же располагать к себе: приветливая улыбка, доброжелательность, открытость. Ее класс всегда был полон визитерами, не только студентами.
– Как строилась работа в классе?
– Татьяна Петровна гастролировала очень много. В одном из интервью она сказала интересную вещь: «Я шутя называю себя советской миллионершей, потому что я владею практически всем фортепианным репертуаром. Я чувствую себя счастливой и очень богатой, владея этими художественными миллионами». И она появлялась в классе такой миллионершей, на нас щедро выливался этот золотой дождь. Игралось все. Фактически любое произведение, которое проходилось, могло быть продемонстрировано. Целиком она вряд ли успевала, но показать могла любой фрагмент любого сочинения для фортепиано. Причем ты слышишь то, что далеко не всегда услышишь на концертной эстраде. По ощущениям – просто чудо.
Для меня это, конечно, был скачок – из музыкальной школы сразу попасть фактически во взрослую консерваторскую жизнь. Это была невероятно сложная для меня задача – сразу освоиться, иногда пугающе сложная, когда Татьяна Петровна исчезала на пару недель, а мне надо было что-то сделать и приготовить. Иногда мне в то время казалось, что я не справлюсь. Жизнь была сложная, но невероятно увлекательная.
– Что она говорила в процессе работы? Как показывала?
– Татьяна Петровна была не очень многословна в своих комментариях. Мне очень помогали опорные точки, которые она выставляла в произведении и которые потом позволяли ощутить форму. Сама она иногда играла, а иногда подыгрывала. Сидя за вторым роялем, в любой нужный момент включалась и показывала — здесь какой-то голос, здесь гармонию, здесь ритм, пульсацию; то есть, как дирижер, выставляла все на свои места.
Когда она начинала играть, рояль начинал разговаривать, петь, какими-то совершенно неожиданными красками звучать. Больше всего ошеломляло то, как прозвучавшие более или менее удачно в исполнении студента фраза или пассаж, превращались в живой, осязаемый, буквально трепещущий под ее пальцами звуковой образ. И здесь, конечно, сыграли роль ее композиторский талант и мастерство.
Она была прекрасным композитором и по рассказам моих коллег, которые общались с ней и с Шостаковичем, он всегда ей говорил: «Танечка, Вы должны писать музыку». Недавно был концерт к 100-летию, где студентка Михаила Степановича Петухова, тоже ее ученика, ныне профессора Консерватории, сыграла, кажется, 13 ее этюдов. Это фантастически интересная, прекрасная музыка. Правда, трудная.
– Возможно ли сейчас исполнение произведений Татьяны Петровны?
– Я считаю, что наш долг сейчас, с некоторым опозданием, начать больше ее исполнять. У нее есть очаровательные пьесы для детей. Прелестный цикл «Рисуем животных» и просто отдельные пьесы. Фортепианные концерты она сама играла – это очень яркое впечатление.
– Когда Вы видели ее в последний раз и о чем говорили?
– Я проходила аттестацию и мне необходима была характеристика. Она написала очень приятный отзыв, и я к ней пришла, чтобы его получить. Это было накануне ее отъезда на гастроли в США, где, как известно, она скоропостижно скончалась. Долгое время не могла поверить, когда мне говорили, что ей нездоровится, но оказалось, что все серьезно.
– В чем состоит уникальность ее педагогической методики?
– Мне кажется, у нее не было наработанной теории. Во всяком случае, это были очень конкретные указания по каждому сочинению. Единственное, что можно сказать – она очень ценила индивидуальное отношение к музыке и, если она его чувствовала, не пыталась его поломать на свой лад. Скорее даже наоборот, она могла помочь его реализовать, если это, конечно, не вело к погрешностям стиля и вкуса.
У меня был случай, когда я проходила партиту Баха. Что-то она мне поначалу подсказала, а потом я довольно убежденно начала играть. Татьяна Петровна с интересом послушала и говорит: «Ну-ка сыграй еще раз. Как это у тебя так складно получилось». Она не то что не стала править меня, наоборот, даже сама заинтересовалась. Всегда приветствовались проявления самостоятельного творчества. Она любила заниматься с композиторами именно в силу того, что, наверное, видела в них индивидуальности.
– Ее указания относительно исполнения касались каких-то общих вопросов, например, стиля, или же она обращала внимание на детали?
– Пожелания были конкретные, но очень важные. Это были импульсы, которые потом позволяли сложиться очень ясному собственному представлению. И, конечно, показ. Она играла абсолютно свободно. У нее были фантастические руки, удивительным образом приспособленные к фортепиано, невероятно пластичные и гибкие. Она очень легко справлялась с многозвучными аккордами. У нее было легчайшее, непередаваемое пианиссимо, совершенно невесомое. Ничего подобного я позже никогда не слышала.
– Вам выпало счастье не только учиться у нее, но и выступать вместе с ней. Расскажите, пожалуйста, как это было.
– В 1974 году Татьяна Петровна – а она все еще увлекалась циклами – задумала еще один. Это были 12 клавирных концертов Баха в содружестве с Саулюсом Сандецкисом. Тогда только начал складываться его знаменитый камерный оркестр, это была молодежь, выпускники, даже студенты. Может быть, поэтому Татьяна Петровна тоже решила сыграть со своими студентами. Я попала в число ее партнеров.
Творчество было совместным. Мы пытались найти оптимальные для ансамблевых концертов решения (сольные играла Татьяна Петровна, я с ней играла два тройных и четверной). Мало того, что мы занимались и готовились в Москве, в Консерватории, следующим этапом был выезд в Вильнюс на встречу с оркестром, где мы сначала несколько дней репетировали, а потом ещё неделю играли. Это были самые счастливые в творческом отношении годы.
– Какой она была в общении?
– Это было теплое, совершенно невиданное обаяние: с одной стороны, почти детская непосредственность, с другой – внутреннее величие. Там никогда не было ни высокомерия, ни желания себя как-то выделить. Я всегда говорила, что ее амбиции (в хорошем смысле), самооценка проявлялись не в том, что она демонстрировала свое превосходство или пыталась подчеркнуть нечто особенное, а в том, какие и по характеру, и по масштабу творческие задачи она перед собой ставила. Было ясно, что рядовой музыкант не сыграет 32 сонаты Бетховена подряд. Многие с трудом представляют себе, что такое вообще возможно. Мы, к счастью, имели возможность соприкасаться с этим совсем тесно.
– Но тогда ведь это казалось нормой?
– Самое удивительное, что да. Когда я поступила, она играла в Москве баховский цикл, весь Хорошо темперированный клавир. Я по наивности думала, что ХТК всегда и все играют целиком и начала сразу учить. Мы с ней, к счастью, успели пройти первый том. Теперь я понимаю, что нам пришлось столкнуться с чем-то уникальным и феноменальным.
– Что Вы считаете ее главным педагогическим достижением?
– Кто-то из ее учеников сказал, что это был педагог не для всех. Действительно, кто-то мог услышать, понять и почувствовать, а кому-то это было, может быть, сложно, а с кем-то нужно было сидеть и каждый звук объяснять. Мне кажется, что было достаточно ее показа, чтобы очень многое становилось на места. Главное — она умела прочитать текст так, что в нем не оставалось ни одной лишней нотки и ты удивлялся, почему раньше у тебя это звучало не совсем так. Хотя надо сказать, что со мной (возможно потому, что я была еще совсем неоперившейся) она довольно подробно занималась какими-то моментами, особенно звукоизвлечением. Помню, мы очень долго сидели над фа-минорным ноктюрном Шопена, и что-то ей все время не нравилось. Ей казалось, что звук недостаточно певучий. И потом вдруг вздох облегчения: «Все! У тебя рояль зазвучал».
– Были ли у нее студенты, которым она уделяла особое внимание?
– Внимание Татьяны Петровны, как правило, распределялось между всеми пропорционально объему подготовленной к уроку программы, масштабом исполнительских проблем, сроков наших выступлений. Время от времени каждый из нас получал приглашение для дополнительных, чаще домашних занятий. Но в основном я ловила то, что она показывала. Показы были настолько яркие и впечатляющие, что давали колоссальный импульс. Если человек что-то делает очень ярко, у тебя в сознании сразу возникает очень точное представление.
Все то, что я слышала на уроках (не только то, что со мной проходило – мы сидели в классе часами), у меня отчеканилось в памяти. Сейчас время от времени, когда с чем-то сталкиваюсь, первое, что у меня всплывает, это то, как Татьяна Петровна показывала. Совет студентам – много времени проводить в классах профессоров, где можно многому научиться. Это тот багаж, с которым вы всю жизнь можете жить.
– Насколько Татьяна Петровна помогла Вам реализовать Ваши творческие возможности?
– Я считаю, что полностью помогла. В процессе моей педагогической работы, я вдруг обнаружила, что в наших с ней уроках находятся ответы почти на все вопросы, на все проблемы, с которыми я сейчас сталкиваюсь. Существовала такая точка зрения, что Николаева только разъезжает, она не занимается. Она действительно разъезжала. Но насчет того, что не занималась – это совершенно несправедливо.
Иногда, особенно когда у меня были ответственные моменты, допустим, поступление в Консерваторию, я переживала, что ее долго нет, а я не знаю, как правильно. Но потом появлялась Татьяна Петровна, и мне было понятно, что делать. Да, это был немного специфический режим занятий.
– Удивительно, как она все успевала?
– Ее трудоспособность не поддается описанию. Она приезжала и на следующий день приходила в класс к десяти. Как правило, собирался весь класс, и занятия заканчивались поздно вечером. Я оставалась до конца, слушала всех. Бывало, что после длительного отсутствия не успевали все поиграть. Тогда она вызывала к себе домой, и там тоже достаточно подробно, несколько дней подряд занималась.
– Что Вы заимствовали из ее методики?
– Пытаюсь тоже научить читать все то, что написано в тексте, и по возможности, то, что за нотами.
– Какова была обстановка в консерватории 1970-х годов, когда Вы учились? Что, по Вашему мнению, ушло безвозвратно, а что осталось неизменным?
— Ушло многое. Мне казалось, что все было немного более крупным, значительным. Главное (на примере Татьяны Петровны я могу об этом говорить), что все было подчинено музыке. Для нее музыка была всем. В одном из своих интервью она сказала: «Я родилась с музыкой».
– Что бы Вы хотели пожелать сегодняшним студентам? От чего хотели бы предостеречь, что посоветовать?
– Мне остается только повторить слова Татьяны Петровны: «Любите музыку, и тогда все у вас получится, и вы всего сможете достигнуть». Она ее любила совершенно беззаветно! Если вы любите музыку, если вы ею живете, она непременно отплатит вам взаимностью.
Беседовала Антонина Самонина,
IV курс НКФ, музыковедение
