№8 (223), ноябрь 2023 года

Музыкальная сфера, так же, как и наука, погрузилась в новые цифровые форматы социальных сетей. Кто-то переходил в онлайн осознанно, радуясь безграничным возможностям общения с аудиторией и свободе самовыражения, а кто-то и вовсе избегал. Однако, как показывает практика, сегодня даже региональные музыкальные школы стараются соответствовать современным стандартам, активно публикуя на своих страничках новости о жизни учреждения и записи с концертов. 

Цифровое пространство поглотило жизни людей. Теперь, выходя из дома, мы в режиме реального времени проверяем расписание автобусов и электричек, общаемся с семьей и друзьями и, конечно же, обновляем ленту в поиске свежих новостей. Социальные сети затягивают в огромнейшее поле информации, делая нас более осведомленными в мире событий, в том числе культурных. Теперь не обязательно ради концерта выходить из дома, достаточно подключиться к трансляции.

Сегодня каждая серьезная институция имеет свою социальную сеть: будь то Telegram, Вконтакте или Одноклассники. Кроме того, музыкальная культура столицы активно освещается блогерами. Главная задача, как правило – просветительская: научить понимать и любить музыку, в том числе – современную. Отличают все эти странички авторский почерк, подача материала и стиль ведения. 

Дополняют ленту интереснейшие эксклюзивные фото и видео, сделанные прямо во время концерта и тут же оказавшиеся в сети. Особенно радует живой формат ведения каналов: аудитории есть что почитать и послушать из самых свежих материалов. Telegram-канал вовсе не заменяет сайт или печатное издание, скорее страничка является более читабельной мини-версией, которую можно открыть в любое время.

Интерактив с аудиторией – неотъемлемая часть ведения канала. Так создается впечатление живого взаимодействия с каждым из читателей. Особенно привлекает то, что Ксения оставляет в постах свои размышления, на которые может опереться слушатель. Эксклюзивные видео также периодически появляются в ленте: сами музыканты делятся процессом репетиций. Если вы еще не слушали на Радио Культура программу Ксении «Культурный повод», советую немедленно это исправить! В прямом эфире свободно освещаются совершенно разные темы, причем порой с весьма необычных ракурсов.

Однако, чем же так хорошо здесь этому учреждению? Давайте разбираться. Большое преимущество для ведения страничек театров и концертных залов представляется именно Вконтакте. Здесь можно запускать трансляции, что, собственно, и делает Филармония. Причем эта социальная сеть сама будет рада в этом помочь: в VK существует отдельный департамент культуры, который заинтересован в продвижении и освещении событий мира искусства. Таким образом, прямую трансляцию смогут увидеть еще больше людей, и, следовательно, у странички появятся новые читатели. Московской филармонии в этом плане можно позавидовать: в их группе уже более семидесяти тысяч подписчиков. Легкий и доступный формат подачи информации особенно привлекает «новеньких». Анонсы, посты о музыкантах, композиторах, интервью, трансляции и записи концертов – Московская филармония щедра на эксклюзив. А сколько здесь собрано концертов! И жизни не хватит все переслушать! 

Наряду с серьезными высказываниями о тех или иных постановках, композиторах и событиях, в постах критика улавливается личное отношение к написанному, чего, например, никогда не будет в канале академической институции. 

Интересы блогера разнообразны: помимо ведения Telegram-канала с аудиторией в 1167 подписчиков, он состоит в хорах Венской оперы, Венского филармонического оркестра и хоре имени Арнольда Шёнберга, участвует в постановках опер как драматург и ассистент режиссера. Нередко Никита делится блогами своих коллег, курсами для музыковедов и журналистов, а также выступает в качестве спикера в профильных проектах. Например, на весеннем интенсиве «Речь о музыке» он поделился особенностями ведения Telegram-канала и рассказал, как писать о музыке в разных форматах. 

Записанные видео можно сохранить и выпустить в качестве дополнительного поста на страничке. Это лекции об операх «Нос» Шостаковича и «Дон Жуан» в ГАБТ, о региональных театрах, а также практические рекомендации, как вести социальные сети об опере и многое другое. Подобный формат помогает объединить аудиторию разных авторов и собрать на страничке новых подписчиков. 

Почему все идут в онлайн? 

Благодаря социальным сетям появились новые профессии, куда идет молодое поколение, разбирающееся в тонкостях техники и Интернет-политики. Стало легче заявить о себе и начинающим музыкантам: многие ведут YouTube каналы, заводят странички в соцсетях, где делятся своим творчеством.

SMM-специалисты, наполняющие содержанием социальные сети, помимо технических навыков должны обладать глубокими знаниями в области музыки, если мы говорим про академические странички. Следовательно, выпускники музыкальных вузов, особенно музыковедческих факультетов, имеют отличные перспективы найти себя на новом поприще. Свобода самовыражения, удобный график, отсутствие привязки к офису – основные преимущества ведения личных блогов. Для старта требуется лишь большое желание «проявляться» и нести пользу миру. Однако нужно помнить, что ведение личной страницы – такая же работа, как и любая другая, поэтому дисциплина, планирование и креативность должны стать неотъемлемыми качествами авторов. 

Как правило, успешными становятся блоги, создатели которых системно публикуют интересный контент, взаимодействуют с аудиторией, сохраняют интригу в постах, а также предоставляют уникальную информацию, которую читатель нигде не найдет. Личность блогера играет в социальных сетях огромную роль. Сквозь призму опыта и уникального видения формируется настроение и атмосфера странички, на которую приходят подписчики, имеющие схожие ценности. Без системности и знаний в своей области стать востребованным специалистом тяжело в любой сфере. Поэтому любой блог строится как на hard, так и на soft skills. 

Алевтина Коновалова, IV курс НКФ, муз. журналистика

№4 (219), апрель 2023 года

«Искусство – это окно в мир. Своеобразие нации создается общением, а не замкнутостью…»

Д.С. Лихачев

В то время как от нас закрываются границы со многими странами, мировая культура обретает свою мощь и преодолевает любые препятствия и запреты. Вы думаете, что вам еще не скоро предоставится шанс побывать в Венской опере и Гамбургском театре, восхититься спектаклями Глобуса, услышать шедевры итальянских композиторов в исполнении Йонаса Кауфмана в берлинском Вальдбюне и прогуляться по Лувру?! Да и билеты в Большой и Мариинку не так легко достать…

Крутите глобус, господа! Вы можете отправиться в культурное турне по всему земному шару, не продумывая удобный маршрут, подстраивающийся под даты фестивалей и премьер, которые вас интересуют, и все это без удара по кошельку. Возможность увидеть достижения передовых площадок мира, не покидая родной город, предоставляет уникальный проект ТheatreHD, предлагающий как прямые трансляции, так и показы спектаклей в записи – оперу, балет, спектакль, мюзикл, концерт и даже лекцию-экскурсию можно увидеть в кинотеатре! Данный формат не нов, однако, на сегодняшний день он приобрел особую актуальность.

Первопроходцем была нью-йоркская Метрополитен-опера, которая начала транслировать свои постановки на киноэкране в 2006 году. Проект имел невероятный успех, и в 2009 году идею подхватил лондонский Королевский национальный театр, но уже с драматическими постановками. Явление получило быстрое распространение: трансляциями в кинотеатрах заинтересовались все от нью-йоркского City Ballet до Большого театра. Постановки лучших мировых площадок стали идти на всех континентах.

Дольше других держался в стороне Бродвей, полноценно подключившийся к модели трансляции и записи спектаклей только в 2014-м. Успешный опыт театров взяли на вооружение и музеи. Теперь в кино можно рассмотреть в деталях коллекции лучших музеев мира – от лондонской Национальной галереи до Музея Мунка и Музея Ван Гога в Амстердаме.

В России первым опытом показа театральных спектаклей в кино стал «Франкенштейн» Дэнни Бойла в 2012 году. Спустя пять лет работы проекта спектакли стали идти в более чем 60 городах России, Украины, Беларуси, Казахстана, Азербайджана и Грузии. В 2015 году был создан проект «Театральная Россия», который связал с кинотеатрами такие отечественные площадки, как Театр им. Маяковского и Театр им. Вахтангова.

Формат TheatreHD сделал элитарное искусство доступным каждому. Сайт проекта (https://moscow.theatrehd.com) способствует его просветительской задаче. На нем можно найти не только афишу, но и подробную информацию о постановке, ее сюжет, актерский состав и т.д. За небольшую сумму репертуар станет доступен и для просмотра в интернете.

Многие из вас, возможно, задались вопросом, может ли поход кинотеатр заменить посещение живого мероприятия? И не приведет ли распространение такого формата к потере публики в театрах и концертных залах? Спешу уверить вас – повода для паники нет. Не раз отмечалось, что посещения стадионов выросли после того, как по телевидению стали идти трансляции футбольных матчей. Исследования показали, что и после выхода спектакля в кинотеатре спрос на него в живом формате только увеличивается. Это обстоятельство доказывает, что два варианта просмотра постановки не заменяют, а, напротив, прекрасно дополняют друг друга. 

Конечно, ничто не заменит шарма праздничного убранства театра, чувства благоговения перед исторической сценой, пропустившей через себя не одно поколение великих артистов, живого звука, уникальной акустики, эмоций долетающих до тебя по заряженному энергией воздуху, понимания уникальности представления, которое каждый раз неповторимо, программки в руках, которые можно нечаянно обнаружить у себя спустя годы и погрузиться в воспоминания о прекрасном вечере, похода в буфет в антракте и желания успеть до третьего звонка найти всех артистов участвующих в постановке в галерее их портретов, с которых они смотрят на тебя, будто приглашая прийти еще не раз в их второй дом.

Но кинотеатр также полон достоинств. Вы можете отложить бинокль. Формат большого экрана позволяет увидеть происходящее в мельчайших подробностях, насладиться актерской игрой, оценить детали костюмов и декораций. Камера уже нашла ту самую удачную точку, на которой вы должны сфокусировать взгляд, чтобы не пропустить ничего важного. Нет разницы в каком ряду ваше место – одинаково доступны как крупные планы, так и ракурсы, показывающие сверху красивую геометрию сцены.

Объемный звук, идущий из окружающих вас динамиков, погружает в самый эпицентр музыкального богатства. Формат кинотеатра не сокращает длительности постановок, поэтому и антракт никто не отменял. Согласно жанру, на самом интересном месте на экране падает занавес и загорается слово антракт с таймером, ведущим обратный отсчет до его окончания. А на выходе из зала вас встретят не шампанское и пирожные, а попкорн и содовая.

Такой перерыв выглядит весьма логичным, если вы, например, находитесь на постановке «Хованщины» в версии Чернякова, моментами не отстающей от настоящего криминального блокбастера: в начале оперы стрельцы, одетые в красные комбинезоны, собирают черные мешки с трупами; Хованский, получив смертельное ранение, успевает бросить в своего убийцу гранату; а двухэтажная сцена, поделенная на серые блоки-комнаты, создает аллюзию на видео с камер наблюдения. Но и для сторонников более академических постановок всегда найдется что-то интересное! Репертуар проекта крайне разнообразен.

Вопрос – на что пойти? – тоже не праздный. В ближайшее время вы можете порадовать себя просмотром «Комедии ошибок» Глобуса, спектакля «Старый дом», идущего в рамках фестиваля «Золотая маска», «Лючией ди Ламмермур» Венской оперы, балетом «Нежинский» в постановке Ноймайера, походом на фильм-выставку «Вермеер и музыка», прослушиванием симфоний Моцарта в исполнении Курентзиса и многим другим. И для этого необязательно находиться в Москве. Все это доступно в любом городе России от Калининграда до Владивостока.

Возможность увидеть шедевры со всего мира, когда вы только пожелаете, – бесценна. Как и чувство, когда на заключительных аплодисментах вы встаете со своих мест вместе со зрителями с экрана, ощущая общность с ними и со множеством людей из других городов и стран. Кажется волшебным, что театральный зал театра с каждым сеансом в кино разрастается до бесконечных размеров, несопоставимых даже со стадионом, и объединяет такое количество публики, которое физически собрать вместе невозможно. До встречи в кинотеатре!

Анастасия Степанова, IV курс НКФ, музыковедение

№3 (218), март 2023 года

Истоки дирижерской профессии уходят в глубокую древность. Когда-то давным-давно руководители хоров управляли коллективами с помощью жестов рук или специальных приспособлений в виде жезлов, баттут. Предводителей ансамблей в Египте, стоящих перед музыкантами, изображали на архитектурных барельефах. Расцвет профессии произошел в XIX веке, когда дирижерское искусство выделилось в самостоятельную и весьма значимую профессиональную область. К дирижированию охотно обращались К.М.Ф. Вебер, Г. Берлиоз и Ф. Мендельсон. Один из основоположников современного искусства дирижирования – Р. Вагнер.

В разные эпохи степень баланса между оркестром и дирижером была разная. Конечно, это связано не только с художественными тенденциями, но и с веяниями общественной и социальной жизни. Так, в XX веке впервые была осуществлена концепция оркестра без дирижера: век новых форм и социалистической идеологии с ее идеями коллективизма затронул все сферы жизни, в том числе культуру. Время предвещало, что на месте закостенелого прошлого непременно образуется новая жизнь, полная ярких личностей и новых конфигураций в искусстве.

Знаменитый скрипач Лев Цейтлин в 1922 году собрал первый симфонический оркестр без дирижера «Персимфанс», в котором каждый артист мог равноценно участвовать в музыкальной жизни коллектива. Рассадка оркестрантов не была привычной: чтобы видеть друг друга, исполнители собирались в круг, иногда приходилось поворачиваться спиной к залу. Задачей «Персимфанса» было знакомство исполнителей и слушателей с художественными явлениями современности. Коллектив просуществовал 10 лет. В нашей стране и за рубежом не раз предпринимались попытки создать нечто подобное: среди коллективов такого рода – Вторсимфанс (Киев), Петросимфанс (Петроград), Варшавский симфонический ансамбль, оркестр без дирижера лейпцигского Гевандхауса, Амсимфанс (Нью-Йорк) и другие.

Новый всплеск интереса к оркестрам без дирижера характеризует музыкальную жизнь XXI века. Тенденция индивидуализма в очередной раз в истории поставила под вопрос ценность непререкаемых культурных традиций и сложившихся моделей творчества. Так, с 2008 года на афишах снова появился воссозданный Петром Айду «Персимфанс». Силами консерваторцев и участников разных оркестров ансамбль возобновил свою работу, расширив орбиту чисто музыкальной деятельности выставочными, театральными и образовательными проектами.

Еще один новый российский пример – оркестр имени А.Н. Скрябина, молодой коллектив, созданный специально по случаю I Международного музыкального фестиваля имени А.Н. Скрябина. В мероприятии приняли участие как ведущие артисты (Люка Дебарг, Павел Милюков), так и юные дарования из Екатеринбурга, Казани, Новосибирска, Москвы, Санкт-Петербурга. Удивляющим и даже шокирующим явлением стало отсутствие дирижера в соответствии с концепцией его художественного руководителя Бориса Березовского. Пианист поделился, что это – его личная амбиция: «Зато я пойму, работает моя идея или она провальная и придется от нее в дальнейшем отказаться». Конечно, такой «выход из зоны комфорта» – полезный опыт для исполнителя: ведь теперь музыканты берут на себя не только традиционные артистические функции, но и полную личную ответственность за исполнение материала.

Однако, как показалось, равенство музыкантов в подобных проектах – понятие условное. На одном из концертов коллектива был замечен явный лидер – первая скрипка: ей даже другой стул был положен, танкетка вместо обычного «ученического» кресла. Окутывая весь оркестр заботой, схожей с материнской, она брала на себя задачу показать auftakt, задать метр и настроение. По всей видимости, теперь, чтобы быть лидером в оркестре, нужно, в первую очередь, обладать гибкими навыками (модными ныне soft skills) – уметь общаться, договариваться, критически и креативно мыслить, чувствовать и предчувствовать партнера по сцене, взаимодействовать.

Сегодня коллектив продолжает свое существование. В начале октября в концертном зале «Зарядье» оркестр вышел на сцену с новой программой: музыканты исполняли симфонию «Манфред» Шумана, отдельные номера из балета «Ромео и Джульетта» Прокофьева, а также ля-минорный Концерт Шумана и соль-мажорный – Чайковского. Поначалу показалось, что оркестру не вполне хватало собранности и уверенной подачи. Второе же отделение, напротив, поразило богатством тембровых красок и точным попаданием в стиль и характер исполняемых произведений. Однако не оставляет вопрос: а как могло бы получиться с дирижером?

В оркестре каждый музыкант играет свою роль. Будет странным, если кларнеты вдруг начнут заменять первые скрипки, а виолончели – фаготы. И к категории «исключение» относятся те произведения, которые по воле автора могут подразумевать самостоятельную игру без дирижера. Убирая музыкального лидера с почетного главного места, оркестр за разговорами о равноправии нередко теряет идейного и художественного вдохновителя, отвечающего за «эмоциональный нерв» выступления. Наше время нуждается в талантливых интерпретаторах, способных создавать яркие и современные концепции, в идеале не уступающие по значимости идеям великих мэтров прошлого. Являясь посредником между композиторами и слушателями, дирижер в своей интерпретации соединяет в единое целое время, историю и музыку.

Каждая идея может быть воплощена в жизнь. Но только с учетом важных, влияющих на звучание ансамбля факторов – опыта работы оркестра, акустики зала, объективных возможностей коллектива и других, – творческая задача будет решена наиболее полно. Главное, чтобы все усилия были направлены на художественный результат, а не на внешний эффект – желание эпатажа или стремление уйти «в свободное плавание» от диктата дирижера, нередко навстречу неуправляемой музыкальной стихии. Как долго просуществуют подобные проекты, остается гадать. И каждый сам для себя решит: быть или не быть? 

Алевтина Коновалова, III курс НКФ, муз. журналистика

Фото: Александр Панов, Влад Новиков

№8 (214), ноябрь 2022 года

«Сижу на хоре, а молодость проходит…» – эта ироничная фраза хорошо отражает настроения современных студентов дирижерско-хоровых отделений, где порой ученость заменяет творчество, а рутина вытесняет инициативу и энтузиазм.  В области дирижерско-хорового образования давно назревают проблемы, о которых нигде не говорят, кроме коридоров учебных заведений и студенческих чатов в интернете. Однако тема важная, и тут есть о чем поразмышлять. 

К примеру, не так давно произошло событие: в Московском государственном институте культуры ликвидировали кафедру хорового дирижирования и академического пения. Обучение дирижированию в институте теперь будет происходить на кафедре музыкального образования. Конечно, разгорелись дискуссии. Некоторые оценивают это действие негативно, пафосно предрекая смерть певческой культуры. Многие говорят об упадке хоровой культуры в целом и о том, что ликвидация кафедры во МГИК – это закономерно. Кто-то считает, что дирижеров массово не хватает и оттого совершенно не оправдывает решение закрыть кафедру в МГИК. Это событие имеет отношение не только к самому институту культуру, но и ко всей хоровой культуре, поскольку заставляет задуматься о проблемах хорового образования. 

На самом деле, если случайному человеку предложить петь в хоре, то скорее всего он подумает, что речь идет прежде всего о хоре церковном. На протяжении многих столетий у нас хоровая музыка существовала только в православной культуре, и до сих пор большое количество выпускников-дирижеров уходит работать именно в храмы. О том, что пение в хоре может быть захватывающим и интересным хобби, знает очень малое количество людей. Как правило, хор считают либо работой, либо собранием людей со специфическими интересами. 

Практически некому рассказать людям о том, что хор – это не работа, а удовольствие. И что это не «для избранных» или «искушенных», а для каждого, и даже для того, кто никогда нигде не пел. В европейских странах проводится множество фестивалей любительских хоров, где нормальным явлением считается петь хором на улице, на площади, в барах, на вечеринках, где устраиваются хоровые «баттлы». И поют любительские хоры не только аранжировки популярных песен, но и ренессансные мотеты, и серьезную светскую музыку. Грань между любительским и профессиональным музицированием не так велика, и в некоторых западных странах хоровое пение становится популярным увлечением среди молодежи.   

В Москве существует около десятка вузов, где обучают хоровому дирижированию. В одной консерватории в год выпускается порядка 30 дирижеров. Но 9 лет учебы, включая среднее и высшее звено, совершенно не предполагают, что выпускник готов и умеет создать хоровой коллектив с нуля. Студенты в консерватории имеют один месяц дирижерской практики в учебном году, десять часов хора в неделю, бесчисленное количество часов дирижирования под рояль, и, наконец, на пятом курсе выпускник должен работать с коллективом в 150 человек (если он делает это неуверенно или сомневается в себе, то ему внушают чувство некомпетентности и непрофессионализма). 

Эти 150 студентов хорового отделения – профессионалы, способные петь практически любую музыку, удивительный коллектив, попасть в который мечтают многие. Но, когда попадают, то быстро устают от «калейдоскопа дипломников» на протяжении года, грустнеют от отсутствия творчества и дирижерской практики. Тот, кто пять лет назад с трепетом слушал «Пушкинский венок» Свиридова, сегодня, сидя на хоре, с неудовольствием смотрит в ноты «Стрекотуньи-белобоки», ожидая 20 безрадостных минут разучивания и ошибок. И, в конце концов, получает прививку от академизма, нередко решая и вовсе сменить поле деятельности после получения заветной корочки. 

К сожалению, не учат главному – тому, что делать после окончания. Как организовать свой хор, как показать обычным людям многогранность и красоту хорового пения, куда применить свои пусть и несовершенные, но навыки. По инерции 9 лет профильного образования несут на клирос. Забывается главное – это своя же любовь к хоровому пению, желание заряжать ею окружающих. Хотя многие выпускники помнят, с каким азартом и пылом они сдавали вступительные экзамены, мечтая в будущем иметь свой коллектив (пусть даже любительский, но свой!), с которым можно будет делать музыку и выступать. 

Принципы обучения практически столетней давности, которые гордо именуются «консерваторскими традициями», все меньше отвечают запросам и возможностям современной молодежи. Больше музыки, больше творчества, больше работы с хором – это, пожалуй, главное желание любого хоровика! Молодое поколение дирижеров и студентов может дать ответы на многие вопросы. Нужно только заглянуть им в глаза…

Анна Боярова, V курс НКФ, музыковедение

№8 (214), ноябрь 2022 года

На пути освоения творческой профессии многие сворачивают на иную дорогу. Некоторые выгорают, некоторые понимают, что это не конечная цель их жизни. Так ли это, и возможно ли этого избежать? 

Возьмем мальчика Мишу, который приходит в музыкальную школу по настоянию своих родителей. Что и зачем, он, конечно, не понимает. Сдает экзамены, пишет контрольные. Музыка, как мы знаем, занятие затратное по времени. Здорово, если родители замечают его нежелание и дают попробовать что-то новое. Но так происходит, увы, не часто, некоторые родители из-за своих собственных амбиций не могут принять выбор своего ребенка. 

И вот уже Миша выпускается из училища. Ничего не хочет, ничего не умеет. И страшно, больно, обидно, что столько времени на это потрачено. Перед ним возникает вопрос, поступить в консерваторию или начать все с начала. Все это заставляет Мишу почувствовать себя неправильным, неполноценным, ведь другие могут, а он чем хуже? И он поступает в музыкальный вуз. А теперь подумаем, каков шанс, что музыка, при абсолютном безразличии и занятиях «из-под палки» сможет его прокормить? Ему не светят хорошие рабочие места, и после выпуска он идет работать аккомпаниатором в детский сад или местный камерный театр.

Теперь рассмотрим девочку Лину, действительно жаждущую. Помимо уроков и специальных инструментов она посещает множество мастер-классов, ее глаза горят, а желание достичь высот не дает ей спать по ночам, она – будущая звезда своего места обучения, родители и педагоги возлагают на нее большие надежды и, бывает, не дают продохнуть. Она пашет, занимается по 7-8 часов день, успевает всё и вся. Добавим к этому стресс во время экзаменов, желание всем угодить. И мы заметим, что сияние глаз потихоньку уходит. 

В какой-то момент организм не выдерживает и происходит выгорание. Лина начинает прокрастинировать, информация все хуже усваивается в голове. Добавим к этому любимую мантру: «вот балерины по ночам в подушку плачут от боли и усталости, и ничего». Появляются тревожность и самобичевание. И девочка просто больше не хочет – не хочет не только музыки, а не хочет ничего! Лина устала. И как ей помочь?

К сожалению, взять академический отпуск по этой причине невозможно, хотя, по-моему, к людям творческих профессий (как минимум) нужно проявлять лояльность и учитывать их «состояние духа». Ученик должен быть уверен, что ему тоже позволяется иногда полениться и завалить тест. И это не ставит на нем крест ни как на музыканте, ни как на человеке. Мы все разные, и у всех свой максимум нагрузки.

Но есть и другой вид людей, у которых всегда есть план «Б». Они любопытны, их интересует многое, и иногда музыка просто оказывается не на первом месте. Они понимают, что дать себе больше и сделать жизнь лучше и красочнее поможет другая деятельность. Музыка, несомненно, остается, но как хобби.

Музыканту, его родителям и образовательному учреждению важно слушать и слышать друг друга. Педагогам – вовремя сбавить нагрузку на ученика, похвалить его или дать родителям понять, что лучше отпустить ребенка позаниматься чем-то другим. Родителям – уверить ребенка, что он будет любим вне зависимости от профессии и бесконечно поддерживать его начинания. А ученикам важно не забывать о самом себе, хорошо отдыхать, чувствовать и слышать себя. Не каждому суждено прославиться, и это нормально. Не стоит ставить музыку выше себя. Она должна работать на нас, дарить нам удовольствие. И тогда мы будем любить не результаты, а сам процесс.

Марина Королькова, V курс НКФ, музыковедение

№5 (211), май 2022 года

Научный мир Московской консерватории широк и многообразен. Его обитатели – музыковеды –занимаются самыми разными темами и направлениями. Кто-то изучает Бетховена, а кто-то Рахманинова, кого-то интересует барокко, а кого-то новейшие техники современной композиции. Опера и балет, театр и симфония. Словом, все то, что мы называем академической музыкой. Однако есть и другая интонационная практика, которая тоже заслуживает внимания. Это многовековой пласт старинных литургических монодийных напевов: григорианский хорал, византийский роспев, знаменный роспев и др. На фоне привычной и любимой музыкальной «классики» он оказывается совершенно не востребован.

На сегодняшний день музыкальная медиевистика не является популярным исследовательским направлением, а ее крайне немногочисленных представителей вполне можно занести в «Красную книгу России» как редкий и исчезающий вид.

Но почему же так происходит? Ответ прост и банален. В то время как любовь к Моцарту и Шопену прививают юным музыкантам с первых лет обучения, о крюках и прочих невмах предпочитают умалчивать едва ли не до самой консерватории. Долгое время учащиеся убеждены, что зарубежная музыка берет свое начало примерно с Баха, а русская музыка – с Глинки, ну, или в лучшем случае с Алябьева. И вдруг в консерватории открывается какой-то таинственный и загадочный древний мир, который мгновенно проносится, не оставляя в памяти и следа. Если же в курсе истории музыки литургической монодии отводится чуть больше времени, студентов это начинает раздражать. «С какой радости? Зачем? И без этого ведь прекрасно жили! Чего зря время тратить?», – недоумевают студенты. За год этот материал просто не успевает стать им родным. А зачем же связывать свою научную жизнь с тем, что немило. 

Но предположим, что нашлись отчаянные сумасброды, которые неведомым для себя образом вдруг горячо полюбили старинные роспевы. «О счастье!» – скажете вы. Но не спешите радоваться, куда более уместно будет оплакать бедных горемык, ведь с этого момента их жизнь очень сильно изменится.

Любителям древностей приходится буквально выгрызать свои знания. Григорианский хорал в курсе зарубежной музыки проходится два урока, чуть дольше изучают историю западных нотаций, небольшие «григорианские» вкрапления делаются в курсах гармонии и музыкальной формы, МТС. Но для того, чтобы освоить новую традицию, этого абсолютно недостаточно. На помощь приходит факультатив по григорианскому пению. Здесь в течение года можно освоить невмы, познакомиться с книгами и службами, прикоснуться к модальной системе.

Ровно год длится и курс древнерусской музыки, вернее византийско-древнерусской. Таким образом, на каждую традицию приходится по полгода. За это время студенты успевают пройти азы литургики, истории и теории знаменного и византийского пения, а также научиться «расшифровывать» обе нотации. Именно «расшифровывать», поскольку этот древний музыкальный язык (речь сейчас идет о читаемых типах нотации) так и остается в сознании не более чем ребусом, головоломкой.

Но что такое «два семестра» для тех, кто хочет связать свою научную деятельность с медиевистикой? Студенты годами оттачивают технику игры на инструменте, упражняются в гармонизации и фугах. Как минимум три раза в жизни они проходят творчество Чайковского в курсе истории музыки, а затем еще долго анализируют опусы композитора на всевозможных теоретических предметах (гармонии, полифонии, форме, оркестровых стилях). Неизвестную же и никому неведомую область предлагается освоить за один год. 

А ведь задачи стоят немалые: свободное владение нотациями и интонационным словарем роспевов, умение обращаться с рукописями, знание устава и понимание главных богослужебных языков, осведомленность во всех теоретических вопросах. Как и где получать эти навыки – неизвестно. Консерватория дополнительных курсов не предусматривает. Приходится на год отправляться в «свободное плавание» с надеждой не «захлебнуться» и «доплыть» до четвертого курса, где по крайней мере уже будет официальная специализация.

И это только теоретическая часть предмета. Но ведь теория без практики мертва. Недаром музыковеды четыре с половиной года учатся играть на фортепьяно и вдобавок два года читают партитуры, чтобы можно было не только рассказывать о музыке, но и показывать ее. Все это применимо и к специальности «древника». Недостаточно понимать невмы, нужно уметь петь по ним, и пение это, разумеется, должно отличаться от читки с листа на уроках сольфеджио.

Старые программы сохранили историю о том, что когда-то в Московской консерватории существовал факультатив по знаменному пению, даже на основе живой традиции. Вот только по неведомым никому причинам он был упразднен. Но если знаменному пению худо-бедно можно выучиться самостоятельно и при наличии сколько-нибудь сносного голоса петь даже не хуже, чем многие современные коллективы, то вот освоить византийское пение – задача более мудреная. 

Выучить знаки, коих в византийской грамоте не так уж много – это лишь самая малость из всей науки. Куда сложнее освоить музыкальный строй, который не соответствует привычному равномерно-темперированному. Но и это еще не все, есть многочисленные тонкости в мелизматике, освоить которые можно только с помощью педагога. Конечно, можно пойти и на платные курсы, которые в Москве также существуют, вот только не у всех студентов есть возможность платить. А между тем для медиевиста это часть специальности.

«Ладно, – возразите вы – живое исполнение – это прошлый век, сейчас можно все включить в записи, если нужны иллюстрации. Теорию освоили – и довольно». Возможно… Есть и другой выход – можно заняться нечитаемыми нотациями. Раз никто их расшифровать не может, значит и петь ничего не придется, достаточно будет показать красивые картинки.

«А что будет делать медиевист после окончания Консерватории, куда пойдет работать?» – вопрос не праздный. Один из главных промыслов музыканта-теоретика — детская музыкальная школа. Замечательно! Но погодите, мы уже выяснили, что в школе крюки не проходят, а значит медиевисты там не нужны. В училище, вероятно, тоже. Остается только вуз. Отлично, можно закончить аспирантуру, защитить диссертацию, а потом, быть может, когда-нибудь удастся и на кафедре остаться. Но на какой?

В Московской консерватории немногочисленные представители этой профессии рассредоточены по разным кафедрам, кто-то на кафедре теории, кто-то – истории, а кто-то и вовсе на кафедре междисциплинарных специализаций. Действительно, трудно определиться, знаменный роспев – это история, теория или практика? Специальной старинной кафедры в Консерватории, увы, не существует. Хотя, исходя из логики выделения в самостоятельную структуру современной музыки, вполне ожидаемо наличие ее антипода. В других вузах, естественно, ситуация не лучше.

«Ладно, с преподаванием все понятно. Может, с наукой лучше будет? Можно ведь устроиться в НИИ». Устроиться, может быть, и можно, но подходящих должностей пока там замечено не было. Вот и доведется идти по миру, гордо показывая прохожим свой кандидатский диплом. Получается замкнутый круг: нет спроса – нет специалистов, а нет специалистов – кому же поднимать спрос?

«Но неужели все так печально и нет в России такого заведения, где развивалась бы музыкальная медиевистика?» Есть. В Санкт-Петербургской консерватории существует уникальная кафедра древнерусского певческого искусства, которая занимается подготовкой студентов-медиевистов. На протяжении четырех лет обучения (а в ближайшем будущем и шести) воспитанники кафедры изучают массу специальных предметов, знание которых необходимо для успешного освоения профессии. Есть у них и практика – разнообразные ансамбли, на любой вкус, где можно потренировать свое мастерство, да и на сцене выступить. 

При всей редкости и трудности профессии кафедра пользуется популярностью, каждый год ее ряды пополняются все новыми и новыми студентами. Вот такой исторический парадокс: в XVIII–XIX вв. хранительницей древней традиции выступала Москва, сейчас же первенство в этой области взял Петербург!

Но Московская и Петербургская консерватории – два лучших музыкальных вуза страны. Они как сестры всегда шли вместе и параллельно воспитывали выдающихся деятелей музыкальной культуры. Так почему бы не перенять опыт старшей сестры и не открыть в нашей Консерватории подобную кафедру? Тем более что исторически такая организация существовала. Хорошо известно, что в 1866 году в Московской консерватории была открыта кафедра истории и теории церковного пения, возглавлял которую прот. Димитрий Разумовский –отец русской музыкальной медиевистики. Так отчего бы не почтить память основателей и не продолжить давно забытую, но столь славную традицию? Ведь если сейчас не возродить интерес к этому делу, то через полстолетия вспоминать Димитрия Васильевича и его детище будет уже некому…

Кулизма Крюкова, IV курс НКФ, музыковедение

№4 (210), апрель 2022 года

Большая Российская энциклопедия – это научное издательство. С 2004 по 2017 гг. оно выпустило 35 томов одноименной энциклопедии, а в 2016-м запустило ее электронную версию. Сейчас в издательстве ведется работа над электронным информационным порталом. Мы побеседовали с Ольгой Викторовной Фраёновой – шеф-редактором Научно-отраслевого блока «Культура» Большой Российской энциклопедии.

– Ольга Викторовна, расскажите, как Вы начали работать в энциклопедии?

– По окончании Консерватории я недолго работала по распределению на Всесоюзном радио и одновременно написала несколько статей для Музыкального энциклопедического словаря. Мои статьи понравились, и через некоторое время Ирина Евгеньевна Лозовая пригласила меня на вакантное место. 

– Как проходило обучение редакторскому ремеслу?

– Когда я пришла в энциклопедию (а это было самое начало 80-х годов), здесь была очень строгая иерархическая структура. Редактор начинал с самой нижней ступеньки редакторской лестницы и постепенно перемещался, освоив то, что нужно было на данном этапе. Обучение проходило на практике: человеку поручалось отредактировать или написать (что в нашем ремесле почти одно и то же) какие-то тексты, а потом заведующий редакцией нещадно «гонял» редактора, требуя довести их до нужного состояния. Писали от руки, уже готовый текст отдавался в машинописное бюро. Доводя текст до приемлемого состояния, редактор, конечно, исписывал горы бумаги. Мы очень много переводили – из энциклопедий Musik in Geschichte und Gegenwart, Ricordi, NewGrove Dictionary (он был тогда совсем новенький – 80-го года издания!).

– Что изменилось в работе редактора с тех пор?

– Изменения происходили во много этапов. Энциклопедический канон, который мы считали помехой нашей работе, постепенно разрушался. Сейчас он разрушился совсем. Я считаю, что в рамках канона работать все-таки легче, чем когда редактор пускается в свободное плавание и делает почти все, что хочет. Это самое главное изменение. Кроме того, статьи проходили больше проверок. В связи с тем, что не было компьютеров, у нас была важная служба – выпускающая редакция. Это группа людей, в чьих руках сходилось все: они осуществляли контроль над «телом» энциклопедии. Это то, что сейчас каждый редактор вынужден делать сам.

– Энциклопедический канон бытовал в устной форме?

– Нет, существовали методические рекомендации, они были отпечатаны типографским способом. В них были размещены схемы статей и их категории, обязательные сокращения слов, правила транслитерации. Категория статьи – это не только объем, но и степень подробности. Все статьи одной категории (например, в рамках персоналии) были выровнены. Даже если у нас была возможность дать информацию пошире, мы этого не делали, потому что статьи данной категории были ограничены определенным типом информации, и больше мы написать не могли. С одной стороны, это давало некоторое искажение информации, потому что невозможно было расставить правильные акценты, имея очень ограниченный объем, а с другой стороны, было понятно, каким должен быть результат. Сейчас представление о результате размыто.

– Много ли было редакторов?

– Редакторов в каждой редакции было больше. Когда я пришла в редакцию музыки, здесь работало восемь человек. Были подразделения значительно большего размера, например, редакция литературы. Каждый редактор получал свои тематические разделы, например, Германию и Австрию, или Восточную Европу, или теорию музыки. Составлял словник в пределах своей тематической задачи. Кроме того, он сразу распределял, к какой категории у него будет относиться каждая статья. По редакции музыки ни одна статья к высшей категории не относилась.

– Как Вы думаете, не отживают ли свой век бумажные издания?

– Наш главный редактор считает, что отживают. Я думаю, что тут есть доля горькой правды. В начале 2000-х годов мы издали однотомный энциклопедический словарь по типу Советского энциклопедического словаря. Как только его напечатали, он устарел. Если в прежние годы актуальность энциклопедии сохранялась в течение сначала десятилетий, потом, наверное, лет, то сейчас ее не хватает на месяцы. Поэтому в каком-то смысле да, отживают.

– Не отживает ли свой век вместе с бумажными изданиями профессия редактора?

– Я так не думаю. Ведь представление о хорошей книге все равно сохраняется, и неважно, в каком жанре люди пишут. Попадаются книги прекрасно изданные, написанные превосходным языком и явно отредактированные высокими профессионалами. Другое дело, что количество хороших редакторов сильно уменьшилось. Но если их не воспитывать, их и не будет.

– Может ли любой грамотный человек стать редактором?

– Далеко не каждый. Тут нужна какая-то специфическая способность. Точно так же, как у музыкантов: менее способного человека можно чему-то научить, но этот человек будет затрачивать гигантские усилия, а результат все равно будет неудовлетворительным. Поэтому, конечно, мы стараемся, чтобы контингент наших редакторов состоял из людей действительно способных к этому делу.

– Что, на Ваш взгляд, самое сложное в работе редактора?

– Работа с авторами. Если когда-то работа для энциклопедии считалась престижной, то сейчас все изменилось. Всем некогда, все занимаются своими делами, все вынуждены зарабатывать, и часто энциклопедия оказывается на последнем месте. Кроме того, поиск авторов осложнился тем, что сейчас очень многие тематические разделы не закрыты исследователями. Люди занимаются узкими темами, а написать что-то более или менее обобщенное грамотно, к сожалению, мало кто может. Редактору приходится все больше и больше заменять собой автора. Хотя, конечно, есть авторы, которые работают легко и с удовольствием. 

– Был ли у Вас опыт работы вне энциклопедического издательства?

– Да, был. Я отредактировала большое количество литературы. Наиболее удачным своим опытом я считаю работу с И.Я. Вершининой над вторым изданием «Хроники» Стравинского. Я потратила много сил на комментарии к этому изданию и считаю, что оно получилось хорошим. Кроме того, могу назвать словарь «Дягилев и музыка» И.Н. Парфеновой и И.М.Пешковой, и два тома Парфеновой, посвященных музыкантам Большого театра. И, конечно, «Энциклопедию азербайджанского мугама» Сураи Агаевой, сделанную по заказу для Баку.

– Есть ли какие-нибудь справочники, которыми Вы постоянно пользуетесь?

– Я пользуюсь огромным количеством справочников. Бесценны старые советские словари, например, оперный словарь Бернандта. Изданы прекрасные петербургские словари, к которым приложила руку И.Ф. Петровская. Постоянно приходится обращаться к справочникам на иностранных языках, из самых интересных для меня случаев – перевод материалов с сербско-хорватского языка из Югославской музыкальной энциклопедии.

– Расскажите о Ваших сильных музыкальных впечатлениях.

– Из услышанных в Большом театре опер, пожалуй, я могу назвать «Воццека» А. Берга. Большое впечатление произвели «Мадам Баттерфляй» в минималистской постановке Роберта Уилсона и «Билли Бадд» Бриттена. И в последние лет двадцать я стала поклонницей аутентичных ансамблей, которые для меня открыли записи Райнхарда Гёбеля. 

– Кто из педагогов повлиял на Ваше мировоззрение, творческие принципы?

– Прежде всего я могу назвать своего отца, Виктора Павловича Фраёнова, который в свое время открыл для меня Словарь Римана и который отличался исключительным вниманием к тому, что пишешь и как пишешь. А в дальнейшем повлиял Юрий Николаевич Холопов – он учил точности во всем.

Беседовала Валерия Михайлова, IV курс НКФ, музыковедение

№3 (209), март 2022 года

Музыка – искусство, с которым ежедневно сталкивается каждый человек. Она звучит в магазинах, доносится из окон автомобилей, без нее не обходится ни один видеоряд, будь то реклама или авторское кино. Ее слушают осенним утром, стоя в бесконечной автобусной пробке, и зимним вечером, проезжая мелькающие деревья в электричке. Словом, современный человек не обходится без музыки. 

Какую музыку он слышит и слушает? В большинстве случаев – не академическую, а «популярную». По иронии судьбы, именно популярная музыка (которая полностью оправдывает свое название) находится фактически вне поля зрения музыковедов. Более того, некоторые академические музыканты всячески «открещиваются» от нее. Этот факт вызывает любопытство и требует объяснения. Почему музыковеды в большинстве своем игнорируют музыку, которую слушают миллионы людей? Может, это не «музыка»? Или она недостойна внимания?

В одном из прошлогодних выпусков газеты «Трибуна молодого журналиста» (№ 4, 2021) прозвучало мнение, что «попса» – это нечто простое, не требующее напряжения когнитивных функций, и усваивает ее человек любого уровня развития. Вывод из этой мысли неутешительный – подобная музыка не поощряет человека к совершенствованию, а значит, пользы от нее никакой – один вред. Если придерживаться такой позиции, тогда понятно, почему популярную музыку не стоит изучать. Тогда каковы же ее границы (определим их, чтобы музыковед случайно не затронул то, что изучать «не следует»)? А четкие границы поставить невозможно. 

По каким критериям мы относим ту или иную музыку к популярной? По количеству продаж? Эта величина не всегда показательна – возможна ситуация, когда песня, относящаяся к популярному направлению, будет продаваться хуже записи академического музыканта. По известности? Песенку Герцога из оперы «Риголетто» знает наверняка большее количество людей, чем песню, например, Who Wants to Live Forever группы Queen. Может быть, по наличию специфической партии ударных? Тогда что делать с песней «Романс» группы «Сплин», ведь в ней ударные вступают лишь в конце? Считать ее  «популярной музыкой» с того момента, как начинает звучать ударная установка? А наличие электронных инструментов вообще не может быть критерием после экспериментов в академической музыке второй половины XX века. По сложности? Упомянутая Песенка Герцога вряд ли сложнее песни Yesterday группы Beatles. К тому же, сложность – понятие крайне субъективное. Кому-то Моцарт кажется простым, но никто ведь не вздумает исключить его из сонма академических композиторов. А сложен ли «академический» Филип Гласс? Это самый интересный критерий, так как непонятно, каковы параметры оценки. Словом, довольно трудно определить границы понятия «популярная музыка».

Можно предположить, что популярная музыка призвана развлекать, поэтому она так «проста», а академическая – задумываться над вечными вопросами бытия, по этой причине доступна она не каждому. Но на протяжении многих веков существовала музыка, которая действительно предназначалась для развлечения: кроме духовной, существовала и светская, а это многочисленные песни, танцы (никак не способствующие глубокомысленным думам) и т. п. Развлекательная функция отличала в какой-то степени и фольклор, ведь для чего петь человеку, как не для собственного удовольствия (конечно, не имеется в виду фольклор обрядовый, у которого другое назначение)? Тем не менее, никому не приходит в голову усомниться в ценности народной культуры.

Возможно, некоторые академические музыканты смотрят с презрением на своих «популярных» коллег из-за кажущегося непрофессионализма последних. Но позвольте, разве они не профессионалы? Как и у академических, у музыкантов других направлений есть аудитория, они зарабатывают собственной профессией, имеют достаточно узкую специализацию (ударник вряд ли будет еще и танцором)… Разве это не признаки профессионализма? Да, многие рок-музыканты не имеют специального музыкального образования, но это никак не мешает им сочинять и исполнять песни. В некоторых случаях подобная незамутненность сознания приводит к интересным результатам – например, непривычным последованиям гармоний (эти музыканты ведь не научены «как надо»). В конце песни «Пачка сигарет» группы «Кино» находится довольно продолжительная (на целую строфу) каноническая имитация – при том, что никто из участников коллектива «консерваторий не кончал». Крайне интересно, как сочиняют песни люди, не получившие профильного композиторского образования. Этот феномен достоин отдельного исследования.

И академическая музыка, и рок, и попса не перестают быть музыкой. Да, рок-музыка сильно отличается по звучанию от песен Шуберта. Но это не значит, что она хуже – она просто другая. У современной неакадемической музыки другой состав инструментов и иное ритмическое наполнение. У нее свои устоявшиеся формы (которые, несомненно, берут начало из классической музыки) и типовой набор гармоний. Разве не интересно, почему этот род музыки сложился именно в таком виде, который мы сейчас наблюдаем? А почему такую популярность приобрели именно песни, а не инструментальная музыка? Почему при этом в рок-музыке всегда есть место сольным моментам, которые призваны показать виртуозное владение инструментов? Разве это не близко классической музыке? Неакадемическая музыка – тоже искусство, которое развивается по своим законам прямо на наших глазах. А простота и доступность – не повод, чтобы это искусство не изучать. Исследовать же можно очень многое.

При взгляде на статьи о различных направлениях популярной музыки (хотя бы в Википедии) в первую очередь внимание обращает неразработанность терминологии и жанровой системы. В самом деле, жанров оказывается неимоверное количество, кроме того, систематизированы они плохо, нерядоположно. Например, K—pop (корейская поп-музыка, кей-поп) в Википедии назван жанром, хотя все разнообразие корейских «кей-поп»-групп нельзя свести к одному жанру – это явление шире жанра и приближается скорее к направлению. Кроме того, довольно странно выделять жанр только по географическому (или языковому) признаку. Чем тогда отличается K—pop от J—pop (японская поп-музыка, джей-поп), если корейские артисты исполняют песни не только на корейском, но и на японском? Как отличить корейскую поп-песню на английском языке от американской? Эти вопросы повисают в воздухе. Огромное количество подвидов имеет металл (действительно, «каждой группе по подвиду»), отличить которые друг от друга крайне сложно. Словом, неакадемической музыке требуется твердая рука музыковеда, который наведет порядок в этом хаосе.

Может быть, кто-то скажет, что никому не нужна подобная систематизация. Ответим так: любое явление должно получить свое имя и место в этом мире. Таков порядок вещей. Неакадемическая музыка представляет массу возможностей для исследований и структуризации. Попытки ее изучения уже предпринимаются, однако предвзятое отношение немалого количества академических музыкантов к подобного рода музыке еще имеет место. Любить или не любить популярную музыку – личное дело каждого, но безосновательно принижать ее не следует.

Валерия Михайлова, IV курс НКФ, музыковедение

№2 (208), февраль 2022

Такой вопрос задает себе, наверное, каждый молодой учитель, которого волей судьбы забросило музыкальную школу. Несомненно, период педагогической практики в Консерватории является подготовкой для молодого специалиста, но когда ты уже состоишь в коллективе учителей, получаешь за свой труд заработную плату и подчиняешься не куратору, а директору и завучу, ответственность ощущается на другом уровне.

Под мое крыло попали четыре группы третьего класса, две – второго и семь групп первоклассников. Количество ребят в одной группе разнится от четырех человек до пятнадцати. Если со вторым и третьим классом работать легче благодаря некоторым выработанным алгоритмам, то первый класс предстает «авгиевыми конюшнями» для начинающего педагога. Самые страшные потрясения для него связаны не с ленью или неорганизованностью детей, а с их родителями.

К сожалению, сейчас родители считают педагогов не более чем обслуживающим персоналом, после уроков которого их чадо заиграет как Моцарт. Домашняя же работа в план по созданию «второго Моцарта» не включена. Каким образом ребенок-первоклассник должен выучить ноты, если спрашивают его о нотах только один раз в неделю на уроке? Если задать этот вопрос родителям, в ответ «прилетает» сразу: «вы же учитель, вот и научите!». Однако как научить родителей быть родителями и воспитывать детей?!

Можно выделить два варианта поведения детей, которые плохо успевают. Прилежные, подготовленные к уроку ученики, которые по причине незаинтересованности или в знак протеста не желают осваивать программу. И неорганизованные, у кого к концу декабря так и нет карандаша на уроке сольфеджио. После встречи и с теми, и с другими, можно вывести нехитрую истину, которую многим молодым родителям еще предстоит понять: ребенок отражает ваше отношение к их музыкальной учебе.

К тому же, это только первый класс, значит, писать и читать за детей приходится педагогу. Молодой преподаватель пишет печатными буквами им в тетради все, что необходимо выучить. Но усвоить информацию без помощи взрослых в возрасте 7–9 лет не представляется возможным. Можно пойти на компромисс: не обязательно заучивать все наизусть, можно пользоваться записями в тетради. Но тетрадь открывается только на уроке, и мозг маленького человека не успевает запомнить, как выглядит то, что в данный момент хочет от него ненавистный учитель, и где это в тетрадке искать. Итак, учитель дал карандаш, сам написал в тетради, попросил прочитать и объяснить своими словами, а затем подойти показать на инструменте… Но время урока вышло, ученики покинули класс и забыли все, что узнали. Круг замкнулся – они по-прежнему не знают нот, длительностей и знаков альтерации. 

Наступает момент, когда педагог решается на отчаянные меры и бьет оценкой. По указанию администрации, «двойки» в журнал ставить нельзя, но никто не говорил про дневник. Плохие оценки в дневник – сигнал для родителей, но их первая же реакция в подобной ситуации: «Нас не любит педагог, мы не хотим больше учиться!». Другая любимая фраза: «Мы не музыканты, мы не разбираемся в этом». Подобное отношение не поддается логике, в нем нет здравомыслия взрослых людей, готовых быть родителями и нести ответственность за маленького человека.  Безответственность, лень и наглость родителей – «вот удел отныне мой»!

Однако можно вспомнить и положительный опыт. Я поняла, что описанные выше разновидности учеников скорее исключение, чем правило. Те, по которым возможно определить качество преподавания, в большинстве случаев очень тихие, скромные. Они чисто делают свою работу, записывают, а затем повторяют пройденное, постепенно запоминая информацию. С их родителями приятно общаться и обсуждать волнующие моменты. Благодаря им сохраняется вера, что воспитать культурного любознательного человека можно в тандеме родителей и педагога при условии, что обе стороны в этом одинаково заинтересованы.

Ко мне переводится все больше хороших ребят с адекватными родителями. Считаю своей заслугой, что большинство учеников запомнили то, что должны. Им интересна музыкальная литература и то, как мы о ней беседуем. Ученики стали воспринимать академическое искусство не как нечто древнее, не связанное с ними, а как подлинное отражение их жизни.

Варвара Журавлёва, IV курс НКФ, музыковедение

Дети в большинстве своем не очень фанатично относятся к занятиям музыкой. Однако любителей игры на специальном инструменте гораздо больше, чем тех, кто с радостью ходит на теоретические предметы. И особенно дети не любят сольфеджио в музыкальных школах. Это печальный факт. Почему же так сложилось?

Занятия музыкой – процесс творческий. Играя на своем инструменте, будучи вокалистом-солистом или певцом хора, человек, даже маленький, участвует в акте творения. Он постепенно учится слышать то, что исполняет, ему начинает нравиться эта музыка, и в итоге он получает истинное наслаждение. После долгих часов кропотливого труда и стараний у детей выходит не что иное, как художественный результат, который стоит всех пройденных ради него мучений.

А что же сольфеджио? Почему оно вселяет неприязнь и даже страх? Есть несколько причин. Во-первых, дети совершенно не понимают, для чего этот предмет нужен, для них не существует прямой связи между сольфеджио и исполнительской практикой. Зачем выделять на это час в неделю, писать диктанты, слушать аккордовые последовательности? К сожалению, ученикам музыкальных школ забывают рассказать о важной роли сольфеджио для формирования слуха и музыкального мышления. Во-вторых, сольфеджио зачастую превращается в инструктивно-теоретический предмет, а то, что изучается теоретически, воспринимается детьми вне музыки. Кажется, что сольфеджио и его наполнение существует отдельно, а реальные произведения – отдельно. 

В-третьих, у всех ребят изначально разные слуховые способности. И хотя сольфеджио нацелено на формирование относительного слуха, абсолютники получают несомненное преимущество перед остальными. Даже если они не слышат окраски аккордов и интервалов (довольно частое явление среди абсолютников), то с легкостью могут собрать ноты созвучий в вертикаль и сообразить, что именно прозвучало; так же легко они определяют на слух отклонения и модуляции. А есть те, кто от природы слышит хуже. Такие дети со страхом ходят на сольфеджио, не слышат и не могут что-либо спеть, как бы ни старались, получают плохие отметки, и желание учиться дальше у них пропадает без следа. Конечно, различие в способностях проявляется не только на уроках сольфеджио и не только в музыкальных школах, но и в спортивных, художественных, общеобразовательных заведениях… Вопрос об изначальном неравенстве остро касается любого образования. Что же делать?

Педагогу надо помнить, что для детей первична именно музыкальная практика. Изучая какую-то тему, важно не просто добиваться крепкого усвоения материала, но и связывания его с реальными музыкальными произведениями. Классический прием – попросить ребенка найти пройденный интервал, аккорд или ритмический рисунок в своем произведении по специальности и исполнить этот отрывок. Похожее можно сделать и с изучаемыми произведениями по музыкальной литературе. В качестве диктантов можно давать фрагменты известных сочинений композиторов, творчество которых рассматривается на все той же музыкальной литературе.

Еще один путь для связи сольфеджио с музыкальной практикой – делать упор на подбор аккомпанемента к известным песням. И даже если ребенок не пойдет по музыкальной стезе дальше, то этот навык останется с ним, и для собственного удовольствия он сможет подбирать сопровождение к тем песням, аккорды к которым не найти в интернете. 

Я понимаю, что у многих педагогов часто наступает профессиональное выгорание, и у них уже нет сил на то, чтобы сделать сольфеджио интересным. Их первостепенной задачей становится усвоение программы, а если в группе дети разные по уровню способностей, то просто задача усложняется. И тут уже не до связи сольфеджио с музыкальной практикой. Лишь бы экзамен все сдали и благополучно выпустились.

Но вот что может сделать каждый педагог – объяснить зачем же сольфеджио нужно. Мне в свое время никто этого не рассказал, так что необходимость сольфеджио я смогла осознать только в колледже и позднее, занимаясь фортепианными переложениями песен и подбором аккомпанемента для себя. Тут-то я вспомнила и диктанты, и аккордовые последовательности. И мысленно поблагодарила педагогов музыкальной школы, колледжа и вуза за то, что они мне дали и чему научили.

Анастасия Семова, IV курс НКФ, музыковедение

О полифонии…

Если спросить студента-исполнителя, какой предмет из всего музыкально-теоретического курса для него самый нелюбимый и непонятный, большинство назовет один из трех (или все сразу): сольфеджио, гармония, полифония. Студент-музыковед, скорее всего, из этой троицы выберет одно многозначительное слово: полифония.

С полифонией теоретики, как правило, знакомятся еще в колледжах и училищах. В среднем звене предмет этот обычно занимает последний учебный год, один семестр которого посвящен строгому стилю, а другой – свободному. В Консерватории музыковеды изучают полифонию четыре семестра (на III и IV курсах), из которых только первый затрагивает строгий стиль. Лишь затрагивает, не углубляя знания, приобретенные в средних учебных заведениях.

В строгом стиле за первые полгода каждый студент должен написать 7 работ (одна из них – так называемая суточная). Контрапункт строгого письма – предмет существенно регламентированный, и ни для кого не секрет, что его правила укладываются в головах студентов довольно долго и с трудом. Тем не менее, на занятиях законы строгого стиля почти не обсуждаются – видимо, по причине того, что студенты их уже проходили и нужно всего лишь «освежить в памяти» уже известное.

Однако не стоит забывать, что на музыковедение поступают не только теоретики, но и исполнители, которые с полифонией сталкиваются в Консерватории впервые. Усвоить за полгода курс строгого стиля, опираясь в основном лишь на замечания педагога по индивидуальным занятиям – задача не из простых. Хотя существуют учебники, из которых можно почерпнуть недостающие знания, ни один учебник, какой бы хороший он ни был, не сможет заменить объяснение преподавателя.

Трудности испытывают не только бывшие инструменталисты, но и теоретики, уже проходившие полифонию. Сложности эти связаны, думается, с количеством аналитических заданий, которые никогда не отменяют письменные. Но качественно анализировать каждую неделю с десяток произведений, пытаясь одновременно с этим разобраться, вспомнить или запомнить, как писать каноническую секвенцию второго разряда, практически невозможно! Поэтому надо идти на сделку с совестью и не уделять должного внимания какому-то из заданий. Я же твердо убеждена: педагог не должен доводить студентов до такого выбора.

На данный момент курс полифонии в Консерватории представляет собой обзор композиционных (или композиторских) стилей с акцентом на технические приемы (может быть, преподаватели полифонии последуют за Ю.Н. Холоповым, который вел курс «стилевой гармонии»?). И здесь встает проблема взаимоотношения полифонии с другими курсами: гармонии, формы, истории музыки. Известно, что нельзя проанализировать гармонию, не осознав строение произведения, наоборот, предполагается, что «целостный анализ» – эталон для музыковеда. Несомненно, и задания по полифонии подразумевают именно такой подход.

Однако если убрать из рассказа на индивидуальном занятии сведения, например, о форме произведения (предмет ведь все-таки другой!), останется сухое перечисление полифонических приемов (разные виды подвижного контрапункта, в большинстве случаев – элементарные октавные перестановки, канонические секвенции, имитации и т. п.). Умение определять технические характеристики, конечно, полезно музыковеду, но как этот перечень очерчивает стиль произведения? Никак. А именно к подобному перечислению и сводится сейчас полифонический анализ. Рассказывать же о неполифонических особенностях произведения не получается опять же по причине нехватки времени. Не зря педагоги по гармонии и форме, задавая произведения для домашнего анализа, ограничиваются двумя, максимум тремя образцами.

Еще одна проблема полифонии как предмета – схемы. Таблицы и схемы, безусловно, вещи нужные, облегчающие восприятие. Краеугольный камень любой схемы, по моему убеждению – единообразие в избранном подходе. Продуманная схема помогает читателю схватить самую нужную информацию, не прибегая к уточнениям. Однако схемы, представленные в некоторых учебниках полифонии, на мой взгляд, явно требуют критического пересмотра.

Все это – размышления о сложившемся отношении к достойному и интересному предмету. Может быть, изменение некоторых форм подачи поспособствует улучшению успеваемости и облегчит восприятие сложной дисциплины?

Валерия Михайлова, IV курс НКФ, музыковедениe

№1 (207), январь 2022 года

Декабрьским субботним вечером недалеко от станции метро «Университет» можно было наблюдать, как в Библиотеку имени Данте Алигьери стекалась молодежь. 4 декабря там проходил открытый лекторий «ОАО Чтения», где выступали студенты МГУ.

Концепция лектория и его неформальная обстановка берут начало в семейной традиции одной из организаторов – студентки V курса факультета психологии МГУ Наталии Фальковской. Ее родители устраивали подобные чтения в кругу друзей, Наталия продолжила это дело среди своих друзей. На первых порах собрания проходили в квартире, но в определенный момент слушателей стало приходить так много, что пришлось искать локацию побольше. И чтения начали проводить в библиотеке, где могут присутствовать не только знакомые, но и любой желающий, где можно не только послушать, но и прочитать лекцию на любую тему, и даже войти в круг организаторов.

Лекторий существует с марта 2020 года. Собрания проходят каждую первую субботу месяца, изредка случаются перерывы на недолгие каникулы. Кроме обычных лекций в некоторые другие субботы с недавних пор проводятся мероприятия иного формата. Например, уже имел место своп (обмен одеждой, книгами и любыми другими вещами), совмещенный с лекцией о моде; встреча с киножурналисткой Марией Латышевой, лекция-экскурсия с художником Гошей Острецовым; лекторий, совмещенный с пикником.

Так как «ОАО Чтения» позиционируется как свободный лекторий, его тематика может быть любой. Из инстраграм-профиля лектория можно узнать, что спикеры на прошлых собраниях рассказывали о принципе функционирования биткоина, о добровольных тушениях лесных пожаров, о классической ордерной архитектуре и прочем. В день моего посещения было три лекции. Тема выступления Анны Херувимовой (студентка кафедры экстремальной психологии, V курс МГУ) была связана с будущей профессией девушки: «Экстремальные психологи: кто они и где обитают». Но можно рассказывать и о своих хобби. Так, лекция Анны Дмитриевой (также студентка V курса факультета психологии МГУ) была посвящена феномену фанфикшена (любительские литературные сочинения по мотивам оригинальных произведений литературы, кино, компьютерных игр и т.д.), а Максим Великанов (студент V курса факультета вычислительной математики и кибернетики МГУ), являясь участником органного класса, рассказывал об устройстве органа и истории инструмента.

Уже из посещения одного собрания понятно, что на «ОАО Чтения» ходят действительно увлеченные люди, интересующиеся, готовые узнавать что-то новое. После каждой лекции еще долго из зала задавались уточняющие вопросы, высказывались дополнения. В перерывах между выступлениями обсуждения продолжались и между слушателями, и с самими лекторами. Атмосфера царила дружеская и домашняя. Конечно, большинство участников знакомы друг с другом, но меня как новичка очень тепло приняли. Добавлю лишь небольшую ложку дегтя: из-за того, что временной регламент выступлений и ответов на вопросы не ограничен, три лекции растянулись почти на три с половиной часа. Но организаторы сами поняли этот недостаток, и в следующий раз регламент все же будет установлен.

Думается, такие собрания – отличная площадка и для начинающих лекторов, которые еще опасаются выступать перед большой публикой, и для популяризаторов науки и культуры. Еще один несомненный плюс – атмосфера вдохновения. Когда находишься в кругу людей, страстно увлеченных чем-то, готовых делиться знаниями или узнавать новое, то невольно заряжаешься таким настроем и начинаешь думать: «А какую лекцию я сама хотела бы прочитать?».

Анастасия Сёмова, IV курс НКФ, музыковедение