Оправдание Онегина?
№ 2 (145), февраль 2015
Наряду с «Дон Жуаном» Моцарта, «Травиатой» Верди, «Кармен» Бизе «Евгений Онегин» Чайковского входит в десятку самых репертуарных опер в мире. В России его ставят театры большие и малые, постановок не счесть. Следуя тенденциям моды, каждый постановщик стремится привнести в оперу что-то этакое, будь то новое прочтение или дивного вида декорации и реквизит. Алгоритм действий давно известен: шумиха вокруг готовящегося спектакля, премьера, часть недовольной публики покидает зал до окончания, скандал в прессе, все обсуждают, постановщик едет покорять Европу. Яркий пример – «Онегин» Дмитрия Чернякова в Большом, который вызвал массу негодований, кажется, прежде всего отсутствием малинового берета, зато с каким успехом проходят постановки этого режиссера, например, в «Ла Скала».
Очередного Евгения из рода Онегиных представил Василий Бархатов. Не в Большом, как «Летучую мышь» Штрауса, и не в Мариинке, где ставил «Отелло» Верди, «Русалку» Даргомыжского, «Енуфу» Яначека. На этот раз все скромнее – действие разворачивается на практически пустой сцене недавно отреставрированного Михайловского театра. Спектакль был выпущен под занавес прошлого сезона, когда Бархатов еще занимал пост руководителя оперной труппы Михайловского, сейчас «Онегин» идет уже без него.
Задник изображает уходящую стальной лентой вдаль реку, на берегу которой происходят события первых двух актов. Здесь, купаясь в реке, запевают свою песню девицы-красавицы, Татьяна пишет письмо Онегину, погибает Ленский… В левом углу сцены небольшая терраска – вход в дом, больше на сцене нет ничего. Скудные декорации явно не от отсутствия фантазии: художником выступил Зиновий Марголин, который построил тот самый шикарный корабль для «Летучей мыши».
Пожалуй, самым удивительным в этой постановке становится переосмысление образов главных героев. Евгений Онегин (Борис Пинхасович) не подлец и интриган, не светский лев, а вроде бы даже сама добродетель, примиритель и вообще главный страдалец. В таком непривычном свете главный герой, чьим именем названа опера, перестает быть действительно главным, выглядит неубедительно и даже тускло. Татьяна же предстает пред нами истинной истеричкой – каждый ее выход на сцену сопровождается целым рядом импульсивных движений: она бросается в ноги к няне, бежит, снова кидается на пол, вскакивает, а после онегинских нравоучений и вовсе сжигает собственное письмо. В таких условиях исполнительница партии Татьяны (Татьяна Рягузова), казалось, была больше увлечена беготней, нежели пением, в результате чего музыкальная часть пострадала в угоду сценической.
Интересно, если не сказать странновато, решена линия Онегин – Ленский. По версии постановщика ссора раздута Ленским из ничего, и он до конца не осознает, к чему ведет эта ссора. Здесь никто не стреляется, а вместо этого происходит драка, в результате которой Ленский случайно падает с обрыва. Онегин же пытается его защитить, остановить, уговорить, спасти…
Сомнительными показались и другие нововведения. Так, знаменитая сцена бала из второго акта оказалась за кадром: вместо вальсирующих пар мы наблюдаем развлечения челяди на задворках барского дома. Но зачем нас заставили вместе с прислугой подглядывать в окошки? Сцена потеряла весь свой лоск, пышную торжественность и зрелищность, от чего пострадало и восприятие музыки, а ведь это один из ярчайших моментов оперы!
Все меняется в последнем акте: и декорации, и поведение героев. Мы находимся на вокзале, где пышно с фуршетом и военным оркестром встречают Гремина с Татьяной. Онегин оказывается там случайно, но, увидев свою давнюю знакомую, некогда желавшую разделить с ним все и вся, начинает вести себя ровно так же, как в первом акте Татьяна – бросается на колени, рыдает, бежит за ней… Совершенно новая, полная величия Татьяна успокаивает его, жалеет, гладит по голове, мол, «бедный Женя, в кого ты превратился».
Возможно, отсутствие обилия декораций и пышного убранства должно было еще больше акцентировать внимание публики на трагедии героев. Но в таком виде опера стала походить на самую настоящую «мыльную». Сюжет, и без того довольно банальный, стал откровенно напоминать сериал: заламывания рук Татьяны, а затем Онегина только усиливали это ощущение. Очевидно, постановщик пытался сгладить углы, приглушить контрасты и оправдать Онегина, лишив его тех главных качеств, которые были заложены Пушкиным и развиты Чайковским. В результате постановка явно не удалась.
Что же касается исполнения, пожалуй, в своей жизни я не слышала худшего варианта «Онегина». С первых нот партии валторниста все пошло не так, моему изумлению не было предела, когда за первым киксом последовал второй, но не последний. Трудно поверить, что столь известный музыкальный материал был исполнен словно «с листа», и дирижер (Михаил Татарников) не сумел собрать его в цельное произведение. Музыка звучала формально, исполнялась без особого энтузиазма. Единственной отрадой был исполнитель партии Ленского (Дмитрий Корчак), его выход зал отметил бурными овациями и криками «браво». В остальном все было так плохо, что с каждой минутой желание уйти со спектакля усиливалось.
Безусловно, во многом именно исполнение стало отравляющим фактором в восприятии, затмив успешные стороны постановки. Так или иначе, замысел постановщика остался до конца не раскрытым. Все это доказывает, что классика есть классика и ее «переделывание» (равно как и исполнение) – дело непростое, требует серьезной подготовки. Любое решение режиссера должно иметь основание, чтобы публике, которой всегда трудно угодить, была ясна его суть.
Ксения Ефремова,
студента IV курса ИТФ