№ 8 (88), ноябрь 2008

Год Римского-Корсакова (столетие смерти композитора) ознаменовался крупным событием в театральной среде: в Большом театре состоялась премьера «Сказания о невидимом граде Китеже». Она вызвала оживленную полемику: отзывы критиков – и разгромные статьи-фельетоны, переполненные злорадством и сарказмом, и сдержанно-ироничные, и серьезные, вдумчивые рецензии – констатировали, что спектакль получился дискуссионным.
Показ оперы в Италии весной этого года (постановка осуществляется совместно с театром г. Кальяри) вызвал самые восторженные отклики – и в прессе, и у публики. Аудитория Большого, напротив, отреагировала довольно холодно: зрители уходили, не дождавшись окончания, аплодисменты были весьма сдержанными. Российская публика, как и критика, оказалась гораздо требовательнее итальянской, это неудивительно: от постановки «Китежа» мы ожидаем особых «духовных откровений» и чувствуем разочарование, если это ожидание не оправдалось. И теперь, когда волнения вокруг премьеры улеглись, можно спокойно поразмыслить о том, что же все-таки получилось у авторов спектакля.
К музыкальной стороне постановки у критиков претензий почти не было. Действительно, труппа БТ выполнила свою работу на высоком уровне. Особенно впечатлило великолепное звучание хора: коллектив под руководством В.Борисова блистательно справился с труднейшей хоровой партитурой оперы. Оркестр под управлением А.Ведерникова также произвел хорошее впечатление, правда, иногда оркестровому звучанию не хватало красочности и в отдельных сценах чувствовались длинноты.
Оценивая солистов, можно было бы отметить некоторое несоответствие между возможностями певцов и порученными им ролями. Так, В.Панфилову – исполнителю партии Княжича – не хватило мягкости и теплоты (его голос, по-видимому, больше подходит для характерных ролей). Т.Моногарову – Февронию – критики упрекали в том, что ее роль получилась недостаточно яркой (партия рассчитана на крепкое сопрано), к тому же у исполнительницы были проблемы с дикцией. Эти замечания в чем-то справедливы, но, на мой взгляд, партия Февронии прозвучала вполне убедительно, в соответствии с замыслом композитора.
Режиссура новой версии «Китежа» вызвала множество нареканий. Действительно, режиссерская работа Э.Някрошюса неоднозначна: в ней прослеживаются хорошие намерения, вдумчивый подход, стремление воплотить серьезные нравственные, религиозные, философские проблемы, но все же она во многом уязвима.

Някрошюс считается мастером метафоры, символа; опера насыщена символикой, и для такого режиссера она должна была бы стать благодатной почвой. Но спектакль оказался перегружен деталями, туманными, невнятными — зритель то и дело чувствует недоумение: «А что бы это могло значить?» Так, в третьем действии жители Китежа выходят на сцену с голубыми подушечками («в стиле Iкеа», как метко подметил один из рецензентов). Лишь когда артисты побросали их посреди сцены, можно было догадаться, что это символ воды: город скрылся в пучине озера Светлояр. Некоторые «символические» решения выглядят приземленно и даже брутально – к примеру, первый выход Кутерьмы: Гришка сидит в огромном ковше для вина (символ пьянства); ковш подвешен под потолком и спускается на сцену на тросах – получается нечто вроде циркового номера!
В «Китеже» Римского-Корсакова внешнее сценическое действие имеет значение подчас второстепенное по сравнению с событиями тайными, скрытыми; нередки эпизоды, где сценическая ситуация статична и самое главное происходит незримо (чудесные превращения, переход героев в «инобытие»…). В режиссуре Някрошюса бросается в глаза избыток внешнего действия: все массовые сцены наполнены оживленной жестикуляцией. Во втором акте татары-захватчики, разогнав перепуганных жителей города, начинают жонглировать красными лентами; в третьем они неустанно расхаживают по сцене, поигрывая кривыми саблями, и зрителю начинает казаться, что он попал на зрелищное шоу.
В наиболее напряженные моменты оперы подобные вещи выглядят совсем уж странно: в тот момент, когда град Китеж становится невидимым, на сцене появляются дети и начинают прыгать и резвиться! Режиссер старается избежать статики – наверное, заботясь о зрителях, чтобы они не заскучали. Но музыка Римского-Корсакова в такой «помощи» не нуждается – она говорит сама за себя!
Композитор назвал оперу «литургической», и не случайно: в ней прослеживаются многочисленные аллюзии на церковные службы, православные праздники (Пасха, Преображение…). У Някрошюса литургическая сторона представлена очень скромно. Правда, в третьем действии режиссеру удалось создать сосредоточенное молитвенное настроение (молитва китежан о спасении города), а вот финал, который более чем другие сцены насыщен церковной символикой, решен не очень убедительно: хотя декорации и изображают некое подобие иконостаса, зритель не вполне ощущает себя свидетелем священного действа.
Зато в постановке немало народно-обрядовых элементов – но, опять же, они не всегда оказываются «на нужном месте». В финале постоянно обыгрываются хороводные мотивы;
Княжич и Феврония то играют в «ладушки», то нелепо сталкиваются друг с другом спиной – как будто «забывая», что над ними в это время совершается таинство венчания.
И пантеистический аспект решен режиссером несколько наивно, прямолинейно. Декорации первого акта живописуют не столько обстановку «лесной пустыни», сколько «натуральное хозяйство», которое ведет Феврония (ульи, ткацкий станок…). Дети с палочками в руках, изображающие птиц, люди с деревянными фигурками оленей вызывают улыбку и ассоциацию с детским спектаклем. Присутствия загадочных и непостижимых сил природы мы так и не замечаем…
А. Ведерников в одном из интервью отметил, что «Някрошюс – режиссер, который ищет понимания с композитором… в нем есть внутренняя музыкальность». А по словам Э.Някрошюса, «режиссер в опере отнюдь не первое лицо; композитор, дирижер – гораздо важнее». Как соотносятся эти слова с тем результатом, который мы увидели? Судя по всему, режиссер чрезмерно увлекся созданием собственного визуально-сценического ряда: музыка и действие подчас идут независимо друг от друга, баланс между ними в должной степени не достигается.
На вопрос, какова концепция Някрошюса, ответить довольно сложно. Лично мне показалось, что в постановке все же прослеживается некая обобщенная режиссерская идея, но из-за избытка деталей и многочисленных «несуразностей» разглядеть единую нить весьма непросто. Как верно заметил один из рецензентов, «в многословных метафорах режиссуры… разыскивать смыслы и очарование “Китежа”, разгадывать его загадки зрителю приходится в одиночку».
Оперный театр сегодня арена творческих экспериментов, средоточие парадоксов и режиссерских причуд: ведь на современной сцене иной раз можно увидеть такие «авангардные» постановки… По сравнению с ними работа Някрошюса – Ведерникова выглядит вполне «аутентичной». И еще – человечной.

Григорий Рымко,
студент IV курса ИТФ

Поделиться ссылкой: