Обманутые ожидания?
№ 2 (4), февраль 1999
Недавно мне довелось прослушать запись баховской партиты для клавира Ре мажор в исполнении А. Ведерникова. Обстановка в этот момент была самой подходящей для слушания Баха – непосредственно после чтения Библии в довольно узком кругу, Обычно такое чтение у меня переходило в прослушивание записей Гульда. Однако на этот раз мне пришлось познакомиться с иной версией исполнения баховского произведения. И отличалась она совсем не многим – всего лишь отсутствием ощущения небес, очень крепким стоянием на земле, как требовала оставшаяся в крови «советская действительность». В результате та же «клавесинная» манера, но лишенная «воздуха», зато отягощенная привычной «романтической» педалью, а местами и rubato (!), произвела на меня удручающее впечатление.
Я совсем не хочу сказать, что Гульд – единственный на все времена интерпретатор клавирного Баха. Хотя пока может быть и так, в этом направлении он – самая большая индивидуальность. Однако эта индивидуальность в результате подавила собой все и всех. У любого современного русского пианиста было бы больше возможностей проявить свое понимание и отношение к этой музыке, если бы его взор не затмевали записи Гульда, как это происходило и происходит со многими.
В данном случае произошло странное смешение: с одной стороны, – легкий клавесинный барочный стиль (местами было изумительное, прозрачнейшее, и вместе с тем очень ясно звучащее рiапо), которому, однако, недоставало гульдовской графичности в голосоведении. С другой стороны, – патетические возгласы на rubato в речитативных местах сарабанды и педаль в жиге, которая усиливала нижний голос и затуманивала линию верхнего. Это же смешение проявилось на уровне штриха: отрывистые, «клавесинные» восьмые, токкатные тридцатьвторые, певуче-легатные шестнадцатые.
Увы, мои ожидания, может быть, впервые, не оправдались. Кто в этом виноват? Моя ли привычка к образам, которые создает Гульд? Или действительно всеобщее стремление подражать ему, не считаясь со своим восприятием и отношением к этой музыке?
Роза Турскова,
студентка IV курса