№ 5 (139), май 2014

– Ярослав, тебя часто спрашивают о глобальных вещах: политике, роли композитора в государстве, твоих философских воззрениях. Меня интересует другое – с чего все началось? Был ли момент, когда ты понял, что хочешь стать композитором?

– Такой момент был, когда мне было лет двенадцать-тринадцать, но папа настаивал, чтобы я продолжил заниматься виолончелью и получил образование. А потом свое влияние оказало Художественное училище – я пошел в живопись. Оно дало ту свободу, которой мне не хватало в школе им. Гнесиных (где знают тебя, твоего папу, дедушку), сформировало меня как личность, потому что я принимал решения самостоятельно и отвечал за них.

– А что же стало с музыкой?

– Я поступил в консерваторию в класс Н. Н. Шаховской, и не было ни минуты, чтобы я не работал. День был четко поделен на занятия рисунком и виолончелью. Таким образом, я получал второе высшее образование в Академии художеств. И только потом, совершенно внезапно, во мне проснулось то самое желание, что и в 12 лет – я начал сочинять, причем сразу для симфонического оркестра. Тот период был очень плодотворным: я писал примерно 12 сочинений в год, и все они исполнялись. В композицию я пришел достаточно известным музыкантом: с 1997 года у меня была насыщенная концертная деятельность, я исполнял много современной музыки, а композиторы посвящали мне свои сочинения. Но как только я сам стал сочинять, все от меня отвернулись, и я почувствовал, что композитор композитору волк.

– Как ты сочиняешь? Меня интересует именно появление первых звуков?

– Это абсолютно непредсказуемо. Все мои самые удачные работы сочинены внезапно. Например, главная тема моего балета пришла ко мне на даче, когда я шел с ведрами к колодцу. У меня даже есть «мемориальное» дерево, рядом с которым это случилось. А вот «Святки» я сидел и делал. На композиторском факультете учились девушки, которые создали хор и попросили меня для них что-нибудь написать. Это было на святочной неделе, я вернулся из фольклорной экспедиции и привез с собой много литературного материала.

– В истории музыки мы всегда улавливаем связи между композиторами, говорим о том, что один повлиял на другого, например, Чайковский на Рахманинова, Мусоргский на Шостаковича… Ты ощущаешь свою связь с предшественниками? Из кого «вырос» ты?

– Наверное, я вырос сам из себя. Конечно, есть композиторы, которые в какой-то момент оказывали на меня влияние. Во многом я оттолкнулся от Стравинского, в чем-то мне всегда был близок Прокофьев… Влияла и светская музыка Ренессанса. Но изначально у меня не было кумиров, я никогда никем не грезил. Композитор должен быть кумиром для самого себя, в ином случае он рискует стать копией того, кого любит. А по школе я являюсь продолжателем Шостаковича (через моего педагога К. С. Хачатуряна), но никакой связи с ним не ощущаю, мне не близка его философия.

– У тебя есть любимые композиторы?

– Нет, у меня есть музыка, которая мне нравится. Я люблю произведения Свиридова, Стравинского, Корндорфа, Вагнера, Р. Штрауса, Мусоргского, П. Чайковского, Моцарта. Из современных – Губайдулина, Артемов, на Западе – Лахенман, Булез. В России я бы выделил творчество Владимира Мартынова. Он создает не только музыку, но и собственную философию, практически религиозное учение.

– Ребята из «МолОта» [Молодежное отделение Союза композиторов России – прим. ред.] подают надежды?

– Конечно, есть талантливые, но жаль, что у нас нет своей школы, и нам приходится иметь дело с уже готовыми произведениями. Мы их либо принимаем, либо нет.

– Как ты думаешь, ценят ли сегодня наших композиторов за рубежом, как когда-то ценили Мусоргского, Чайковского?

– Конечно, нет! Но и в России особо не ценят западных композиторов. Проблема в том, что вместо того, чтобы разрабатывать что-то национальное, не обязательно фольклорное, а просто свое, многие подражают зарубежным музыкантам, возводя их в статус кумира. Из-за этого наша страна всегда отстает. Когда мы представляли «МолОт» в Париже, самый большой интерес французской публики вызвали работы ребят, которые были «сами по себе»: с фольклором или совершенно индивидуальные. А кто-то послал туда спектральные работы (на родину этой техники!) и конечно они были восприняты как «вторсырье».

– Какое место композитор должен занимать в общественной жизни?

– В последние годы ХХ века сложилось странное мнение, что композитор – шизофреник, создающий музыку «в стол». На самом деле мы имеем тот же статус, что был у Вагнера и Верди, у нас его никто не отбирал. Композитор должен вылезти из своей «конуры», должен откликаться на все происходящее вокруг, быть вождем!

– Есть ли будущее у академической музыки?

– У академической может и нет, а у композиторской музыки, конечно, есть. Я считаю, что профессия «композитор» в два ближайших века сильно трансформируется – станет универсальной. Композитор – это человек, компонующий жизнь. Элементом композиции может быть все что угодно – музыка, политика, дети, какой-либо предмет, генетика, религия. Я считаю, что эта профессия бессмертна.

Беседовала Л. Сундукова,
студентка III курса ИТФ

Поделиться ссылкой: