Структура звучания
№ 2 (91), февраль 2009
Триада композитор–исполнитель–слушатель предполагает тонкое взаимодействие крайних звеньев со средним. Перед исполнителем стоит сложная задача: с одной стороны, воплотить замысел композитора (не записывая себя в соавторы излишними вольностями в интерпретации!), а с другой – сыграть так, чтобы донести этот замысел до слушателя, «вербализировать» его. Эта задача превращается в серьезную проблему при исполнении авангардной музыки, где образный строй произведения и музыкальный язык не доступны для понимания неподготовленным слушателем.
Пример тому – Три пьесы для виолончели и фортепиано Эдисона Денисова, прозвучавшие на классном вечере проф. А.Н.Селезнева. По скрипу стульев и кашлю в зале можно было судить о том, что далеко не всем эта музыка интересна и понятна. Гораздо бόльшим успехом пользовались Брамс и Моцарт. Удивительного в этом ничего нет. Действительно, музыку Денисова с первого раза трудно воспринять. Однако не будем сразу отворачиваться от нее, а посмотрим на произведение «вооруженным глазом».
Причудливый орнамент партитуры сам по себе похож на произведение искусства. Выписано все, вплоть до мельчайших деталей: очень сложный и мелкий ритм, тонкая нюансировка, подробные исполнительские штрихи. Серийная техника, к которой композитор часто обращается, прекрасно сочетается со стройностью и чистотой звучания, даже в диссонирующих созвучиях нет случайных звуков. Прибавив к этому афористичность формы и пуантилистическую фактуру, мы неизбежно вспомним образный строй музыки А.Веберна – композитора, «поднятого на щит» авангардистами второй половины XX века.
Пьесы непрограммные (тоже в духе Веберна), но очень контрастные. В крайних частях это музыка углубленной сосредоточенности. В первой пьесе – напряженная виолончельная кантилена и педализируемые звучания фортепиано в высоком регистре. В финале – холодные, застывшие флажолеты. Это размеренное движение оттеняется в средней пьесе энергией ассиметричных «уколов», «ударов», «выстрелов».
При попытке вникнуть в суть образа возникает соблазн поискать знакомые эмоциональные переживания (романтическая привычка!). Можно зайти совсем далеко: придумать сюжет о «человеке с тонким внутренним миром, насыщенном лирическими субъективными переживаниями» (1-я пьеса), «роковых надличностных силах» (2-я пьеса) и об «осколках, оставшихся после неравной борьбы» (3-я пьеса). Следуя подобной программе, исполнитель будет сгущать эмоциональные краски, вносить черты мелодраматизма в музыку, которой, на мой взгляд, чужда всякая чувствительность и сентиментальность.
Глубокая идея заложена в самой материи произведения. Поиск каких-либо дополнительных смыслов, а тем более перенесение этой музыки в систему романтического мировосприятия будет искажением авторского замысла, пусть и «адаптированного» к восприятию слушателями. Только сфокусировав взгляд на самой структуре пьес, вслушавшись в звучание, мы сможем правильно понять, а возможно, и полюбить эту музыку.
Александр Великовский,
студент IV курса ИТФ