№ 5 (76), май 2007

Одним из интереснейших событий прошедшего фестиваля «Московский форум» стал приезд Марка Понтюса, прославленного интерпретатора современной музыки. Марк Понтюс – пианист, дирижер, лауреат премии Тэнна за достижения в области искусств. Один из первых исполнителей сочинений Ксенакиса, Штокхаузена, Булеза, он основал в Нью-Йорке Институт Современной Музыки, где ведет теперь спецальный курс и ежегодно устраивает фестивали, приглашая на них музыкантов со всего мира.

Московский концерт М. Понтюса носил примечательное название «Молоточковый клавир и мастер»: французский пианист блестяще исполнил сонату ор. 106 (für das Hammerklavier) Бетховена и вторую сонату Булеза. Эти произведения, по его словам (из буклета), «будто раскаленным клеймом отметили свое время в области, более обширной, нежели только музыкальная. Они открыли сферы, где мощно проявлены динамические силы мысли, …где мысль и синтаксис образуют взрывчатое вещество чистой энергии, продолжение ницшеанского опыта. Эти сочинения достигают пределов в вопросе об эпистемологическом фундаменте музыкального события».

Каждое из произведений – признанная вершина пианизма в соответствующих стилевых направлениях. И каждое из них представляет огромные сложности для исполнителя, хотя, конечно, разного рода. Сочинение Булеза требует прежде всего постижения его музыкального языка. Однако вряд ли можно считать, что уже установился определенный эталон интерпретации (при том что сегодня существуют разные записи). Произведение же Бетховена в наше время имеет классические традиции исполнения, выражающиеся, помимо прочего, в высочайшем техническом уровне пианизма. С. Е. Фейнберг писал в частности, что «пианист, решивший изучить и освоить это величайшее из всех сонатных произведений, должен учесть диапазон своих виртуозных данных: память, техническое совершенство, выдержку, свой лирический дар – и силу руки, гармоническую чуткость и отчетливость голосоведения».

Исполнение М. Понтюса, блистательное в техническом отношении, поражает глубиной и мощностью его интерпретаций, оригинальной трактовкой сонаты Бетховена. Кроме того, отнюдь не случайно объединены в одном концерте столь различные произведения. По мнению М. Понтюса, соната Булеза «берет некоторые конструктивные элементы от «Hammerklavier». В широком смысле она использует те же пропорции и те же формальные очертания, возникающие в сходных измерениях и общих структурах организации». И это родство, вплоть до мельчайших интонаций, ясно слышится при исполнении французского пианиста!

Концерт в целом оставил столь яркое и необычное впечатление, что возникло желание ближе познакомиться с личностью музыканта, его школой, взглядами на проблемы интерпретации, музыкальное образование и проч. Господин Понтюс любезно согласился уделить нам время и рассказать о себе:

Я учился игре на фортепиано сначала в Париже у ассистентки Корто (мадам Паскурель), затем у Клаудио Аррау. Занимался дирижированием у Пьера Дерво (Париж), Франко Феррара (Рим), а также в Джульярдской школе (Нью-Йорк), изучал философию в университете Нью-Йорка. Однако я предпочитаю говорить не о лицах, а об идеях.

Я не отделяю философию от литературы или поэзии. В эпоху Ницше, например, для меня большим философом был Артюр Рембо. То же и в других сферах – в театре, в пластических искусствах, в музыке. Работа философской мысли не должна быть отделена от музыкальной работы. Меня сейчас интересуют труды Мишеля Фуко и Жиля Делёза, и для меня естественно находиться в некоей сфере деятельности, которая не имеет границ между разными интеллектуальными областями. Это позволяет иметь более широкие взгляды, без оков конформизма.

Конформизм, то есть пассивное принятие господствующих мнений, консерватизм, косность – вот проблемы музыкального образования. В отличие от образования в других искусствах оно требует очень долгого времени (художнику, например, не надо стольких лет для подготовки). В результате при специализации инструменталистов возникает опасность рутины: молодые музыканты учатся соответствовать определенным шаблонам вместо того, чтобы искать свой собственный путь. И это особенно проявляется в работе над техникой. Среди пианистов, скрипачей есть много молодых людей, которые, работая над пьесой, повторяют ее огромное количество раз, вследствие чего происходит своего рода отрицание мысли. Часто это создает трудности в работе над сложными вещами в современной музыке. Молодые музыканты, которые сформировались на классических сочинениях (что я считаю необходимым), иной раз теряют контакт с мыслью, предпочитая физический способ – «думать через руки», что, на мой взгляд, ужасно. Другая проблема – разделение в интеллектуальном плане композиторской и исполнительской деятельности.

Есть много инструменталистов, которые слишком долго учатся под руководством педагогов. Они думают, что получат всё, в чем нуждаются как артисты. Но то, в чем музыканты действительно нуждаются, они должны создать сами! Однажды по просьбе своего друга я слушал его ученика, который играл на концерте «Hammerklavier». Это был молодой блестящий пианист. После концерта мы разговаривали с его педагогом. И я уловил проблему: этот пианист играл «Hammerklavier» для своего педагога! По-моему, необходимо быть одному перед лицом такого сочинения и иметь с ним прямой контакт. Образование, которое получают от других людей, – помогает пониманию, но это же отрывает от прямого контакта с сочинением…

Я учу текст очень тщательно по разным изданиям, чтобы сделать выбор, узнать сочинение по возможности лучше. Проделав эту интенсивную работу, я затем полностью освобождаюсь от всего: от нот, от изданий. Надо почти «сжечь» их в уме, чтобы быть свободным! Свободным и от ожиданий публики. Ведь когда публика имеет представление о том, что должна услышать, она и услышит то, что имеет в голове, а не то, что ей преподносят. А это сильно ограничивает, так как Бетховен, например, на самом деле намного шире.

Нет одного способа играть. Если есть только одна манера игры – то это худшая манера. Есть столько перспектив! В современной музыке у публики нет такого четкого и определенного ожидания, и это позволяет вырваться из оков рутины. Когда я замечаю, что в моем исполнении есть что-то, принадлежащее какой-либо «школе», то я меняю направление поисков. То же самое – и при анализе музыки. Нужно составить себе представление, какие элементы и структуры важны для сочинения. Нельзя, однако, довольствоваться только сложившимися идеями о сочинении, взгляд на музыкальное произведение как на нечто неподвижное – не годится. Необходимо стараться выработать способ анализа, близкий к реализации произведения в живом времени. И это тоже может быть проблемой. Важно знать разные точки зрения, но надо иметь смелость для собственного поиска.

Чтобы найти свой путь, иной раз приходится делать много ошибок. Однако надо приобретать опыт и не бояться быть «неправильным». Быть «правильным» – ужасно для искусства! Это подходит для администраторов, но не для артистов…

С М. Понтюсом беседовала Е. Дубравская,
студентка III курса

№ 9 (71), декабрь 2006

Эти слова Юрия Башмета справедливы во всех отношениях. Именно в Москве альт окончательно стал сольным инструментом наравне со скрипкой и виолончелью благодаря школе В. Борисовского, из которой выросли мастера альтового исполнительства – Ф. Дружинин и его великий ученик Ю. Башмет. Здесь же, в Москве, созданы такие эпохальные сочинения для этого инструмента и этих исполнителей, как Соната Д. Шостаковича, Концерты А. Чайковского, С. Губайдулиной и А. Шнитке. Завершившийся 1 декабря 2006 года в Москве V Международный конкурс альтистов Юрия Башмета в очередной раз подтвердил правоту высказывания маэстро.

Уровень конкурса, по оценкам жюри и публики, был в этом году необычайно высок. Настолько высок, что приходилось «отрывать от сердца» хороших музыкантов при отборе на следующий тур, и каждый этап порождал неистовые споры между членами жюри, в число которых, помимо председателя – Ю. Башмета и ответственного секретаря – Р. Балашова, вошли прославленный виолончелист В. Берлинский, ректор консерватории Т. Алиханов, мастер музыкальных инструментов А. Кочергин, директор Международного конкурса альтистов им. Л. Тертиса Дж. Бетел, представители музыкального мира других европейских стран. Заметим, что в жюри было мало альтистов, и даже не все его члены были музыкантами – например, приглашена была артистка театра и кино Т. Друбич. Такой выбор состава, на наш взгляд, способствовал объективной оценке художественной стороны исполнения.

Программа конкурса была большой (4 тура) и охватывала весь альтовый репертуар – от Баха и Моцарта до Шнитке и Пендерецкого. Особое внимание (выражающееся в дополнительных призах) было уделено ансамблевому исполнительству и интерпретации русской музыки ХХ века: сонат Д. Шостаковича, Ф. Дружинина, А. Головина. В этом конкурсе также была почтена светлая память Олега Кагана, чье имя носил приз за лучшее исполнение Концертной симфонии Моцарта.

Первая премия была по достоинству присуждена Нильсу Моенкемейеру (Германия), поразившему всех интерпретацией концерта Шнитке. Думаю, публике надолго запомнится редкий пример такого глубокого понимания русской музыки зарубежным музыкантом и такого поистине страшного воплощения трагедии Концерта! Вторую премию разделили давно концертирующие российские альтисты Александр Акимов (награжденный также за лучшее исполнение Моцарта) и Андрей Усов; третью – американец Дэвид Аарон Карпентер и россиянка Наталья Аленицына.

Подвергать сомнению справедливость конкурсных итогов стало почти традицией… В этом конкурсе борьба явно была честной и награды – вполне заслуженными. Однако и здесь есть одно «но», общее для всех музыкальных конкурсов.

Конечно, прекрасно, когда несколько лауреатов престижных конкурсов, давно выступающих с различными оркестрами, приезжают в Москву и исполняют программу привычно-уверенно, блестяще и убедительно. Неудивительно, что они триумфально делят первые места и получают заслуженные овации. Но не стоит упускать из виду и другие открытия конкурса. Например, момент, когда после этих «звезд» на сцену выходит вчерашний студент, ни разу (!) прежде не выступавший с оркестром, выходит после 15-минутной репетиции накануне финала – и играет сложнейший Концерт Бартока на высочайшем музыкальном уровне, ведя за собой оркестр, прозвучивая зал и полностью раскрывая все задуманное! Это ли не чудо, это ли не истинная победа?

Речь идет о выступлении молодого альтиста Сергея Полтавского. Необычна уже его четвертая премия – в то время как условия конкурса предполагали только три. Необходимость учредить эту премию, а также изобретенные «на ходу» специальные призы от В. Берлинского и Т. Друбич для этого музыканта вызваны именно противоречием между конкурсом как «спортом» и тончайшей материей музыки. Для абсолютной победы Сергею не хватило разве что конкурсного блеска, какой появляется от привычки к сцене. Художественная же сторона его игры, как и техническая, были безупречны, а главное, что отличает его от большинства, – душевная чистота и искренность музыкальной речи, отсутствие какого-либо «компромисса» с публикой. Особенно ясно это слышалось в произведениях Баха и Моцарта, где над придуманными (у многих) контрастами и внешней яркостью фразировки преобладали культура звука, безупречный вкус и благоговение перед красотой – в каждом штрихе, каждой интонации. Отметим также пьесы Шумана и сонату Брамса, в которой альтист смог воплотить непереводимое брамсовское качество «Innerlichkeit» – «с этим понятием связаны нежность, глубина душевной жизни, отсутствие суетности, благоговейное отношение к природе, бесхитростная честность мысли и совести» (Т. Манн) – всё самое прекрасное в немецкой романтической музыке.

Кстати, ведь именно «человеческий» тембр альта как нельзя более подходит для передачи этих качеств. И как радостно увидеть в альте именно такого – прекрасного и высокодуховного – романтического героя, а не трагически-надломленного, как в «Гарольде» Берлиоза или Концерте Шнитке!

В целом конкурс стал захватывающе интересным событием и показал перспективы развития и без того высокого российского альтового искусства. Хочется пожелать всем участникам чаще радовать нас концертами в России, и, поддерживая технический уровень, не терять бесценной юношеской искренности музыкального чувства. Остается только горячо поблагодарить маэстро Башмета, других организаторов конкурса и всех его участников за эту прекрасную неделю!

В. Губайдуллина,
студентка IV курса

№ 8 (70), ноябрь 2006

Вот и осталась позади фестивальная неделя, посвященная празднованию 140-летия Московской консерватории. Отгремели овации и поздравления, а незабываемые впечатления от вечеров, проведенных вместе с выдающимися музыкантами, остались лишь в воспоминаниях. Однако концерты, приуроченные этой знаменательной дате, продолжаются. И принимают в них участие не только прославленные исполнители, но и молодые, только начинающие свой творческий путь студенты и аспиранты консерватории.

На одном таком концерте (из серии «Звезды оперной сцены») довелось побывать автору этих строк. Многих меломанов, собравшихся 19 октября в Малом зале, привлекла, в первую очередь, интересная и разнообразная программа. Вместе с аспиранткой Еленой Максимовой (класс проф. Л.А. Никитиной), солисткой музыкального театра им. К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко (меццо-сопрано) и Екатериной Ганелиной (фортепиано) почитатели вокальной музыки совершили увлекательное путешествие по странам Европы. Испания, Италия, Франция, и, конечно же, Россия – словно в калейдоскопе пронеслись перед слушателями.

Вечер открылся вокальным циклом «Испанские песни» Д.Шостаковича, что напомнило о еще одном юбилее, отмечаемом в нынешнем году. Вслед за Шостаковичем последовали испанские песни Мануэля де Фальи. Второе же отделение было посвящено «хитам» оперной классики, без которых не обходится ни один меццо-сопрановый репертуар. Среди них – знаменитая «Хабанера» из оперы «Кармен» и каватина Розины из «Севильского цирюльника».

Стилистически пестрая программа таит немало сложностей для исполнительницы. Здесь необходимо не только актерское умение быстро перевоплощаться и входить в тот или иной образ, но и настоящее вокальное мастерство в преодолении технических трудностей. Кое-где откровенно не хватало красок и выразительности, а в некоторых местах хотелось бы слышать более мягкий, менее «агрессивный» вокальный звук. Создалось впечатление, что Максимова все исполняла как бы «крупным мазком», не вдаваясь в подробности. А зря! Ведь музыка Шостаковича, а особенно де Фальи при более филигранной проработке только выигрывает. Это именно та музыка, которую надо словно яблочко на блюдечке «преподносить» публике, иначе все это великолепие останется непонятым обычной аудиторией. Ведь после концерта люди должны воскликнуть: какая прекрасная, а не какая сложная музыка! Более того, Шостаковича и Россини нельзя петь «одинаковым» голосом, а арии Верди не исполнить, как песни де Фальи. И в целом, надо отдать должное, певица справилась с поставленными задачами вполне успешно, бурные овации зала, многочисленные выходы на «бис» – лучшее тому подтверждение. Это был настоящий «дуэт» для голоса и фортепиано – такое единение солистки и концертмейстера большая редкость. Единство дыхания и полное взаимопонимание напомнило знаменитые дуэты Ф. Дискау – Д.Мур, А. Мартынов – В. Худолей, Е.Образцова – В. Чачава.

Украшением и кульминацией концерта стало выступление другого аспиранта тенора Михаила Векуа (класс проф. А.П. Мартынова), также солиста Музыкального театра им. К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко. Судя по овациям, которых он удостоился, едва сделав первый шаг на сцену, очевидно, что московская публика уже полюбила и по достоинству оценила талант этого певца. Своим темпераментом, энергетикой и блестящей вокальной школой он буквально «взорвал» зал, исполнив всего лишь одну арию Хозе из «Кармен». За ней последовала заключительная сцена из знаменитой оперы в качестве великолепной коды концерта. Исполнителей в течение получаса не отпускали со сцены, не желая расставаться с блестящим «трио»: Векуа–Максимова–Ганелина.

Светлана Косятова,
студентка IV курса

№ 7 (69), октябрь 2006

3 ОКТЯБРЯ. БОЛЬШОЙ ЗАЛ

Во второй день консерваторию поздравлял один из лучших симфонических оркестров мира – Российский Национальный. За пультом стоял Михаил Плетнев. Концерт имел двойное назначение: в честь Московской консерватории и в честь столетия со дня рождения Дмитрия Шостаковича.

Прозвучали две симфонии композитора – первая и последняя. Выбор на эти сочинения пал не случайно – в 15-й симфонии Шостакович «вспоминает» темы 1-й; зрелый композитор обращается к своим юношеским годам и черпает из раннего сочинения тот запас оптимизма, которым отмечен его давний симфонический опус. Но… с горечью, будто понимая, что путь уже пройден.

Плетнев проявил, как всегда, гениальное музыкальное чутье: поставил в программу два столь явно соприкасающихся произведения. И совершенно отчетливо передал сходство этих сочинений – такая глобальность в концептуальном осмыслении характерна для Плетнева, музыканта большой глубины и редкого интеллектуализма.

В интерпретациях Плетнева всегда поражает цельность, причем цельность не только отдельного произведения, но и всей программы. Нередко после концерта остается ощущение какой-то недостаточной экспрессивности, свободы в выражении чувств. Но проходит время, ты обдумываешь услышанное и понимаешь, что большего совершенства трудно достичь. Эта особенность искусства Плетнева проявилась и на этот раз. Сначала показалось, что Первая симфония сыграна несколько вяло, без юношеской восторженности молодого Шостаковича, безусловно отразившейся в этой динамичной музыке. Но очень скоро стало понятно, что симфония была сыграна классически уравновешенно, без ненужных этой музыке резких смен настроений. Особенно вспоминается медленная часть – философски строгая по мысли и идеально выстроенная в исполнительском плане.

Пятнадцатая симфония – музыка в чем-то даже более легкая для восприятия, чем Первая – привела слушателей в восторг. Но и здесь не было бросающихся в глаза резких контрастов (к которым, вероятно, стремился бы другой дирижер). Глубина этой симфонии вовсе не была подчеркнута внешними эффектами, весь ее смысл оставался внутри. Было такое ощущение, что Плетнев мыслит эту симфонию как некую «вещь в себе» со своими, недоступными нам внутренними закономерностями. Подобное прочтение – сдержанное, ярко новаторское, неожиданное – еще требует слушательского осмысления…

Наталья Кравцова,
студентка IV курса

4 ОКТЯБРЯ. РАХМАНИНОВСКИЙ ЗАЛ

Это был вокальный вечер. На историческое празднование факультет выставил из своего звездного собрания пятерых представителей, и им, как атлантам, пришлось вынести на своих плечах (читай, голосах) всю тяжесть в предвкушении аншлагового зала.

На роль «первооткрывателя» программы как нельзя лучше подошла лауреат международного и всероссийских конкурсов темпераментная Анастасия Прокофьева (кл. проф. К. Г. Кадинской). «О солнца свет, о юность, о надежды!» – с такой высокой смысловой ноты начался концерт, внеся ликование весны в осеннюю пору. Обладательница не только одного из красивейших голосов консерватории (этим здесь не удивишь!), но и режиссерского дара, Настя сумела найти разные характеристики и в мимике, и в жестах, и в голосе для своих Снегурочки и Марфы, обычно решаемых в одном ключе.

Убеждена, что не простое совпадение – участие в концерте тезки чудотворного покровителя Москвы князя Даниила Московского – Даниила Алексеенко (кл. проф. П. И. Скусниченко) с арией князя Игоря. С мужеством, достойным своего героя, певец боролся с волнением, всем вполне понятным в этот эпохальный вечер, И, выйдя с честью победителем, он сумел в проникновенном свиридовском романсе «Богородица в городе» передать слушателям блоковское рыцарски-бережное отношение к Прекрасной Даме, по которому так тоскуют наши современницы.

Как всегда, большую радость доставило педагогическое искусство проф. И. И. Масленниковой: ее аспирантка Оксана Антонова безукоризненно поставленным сопрано уверила публику, что «Здесь хорошо!» (о, благословенный Рахманиновский зал теплым золотокленовым вечером!).

Ряд диаметрально противоположных персонажей от Онегина до Грязнова представил любимец теперь уже не только студенческой публики студент 5 курса и солист Московского академического музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко Дмитрий Зуев (кл. проф. Б. Н. Кудрявцева).

Но высшее актерское мастерство продемонстрировала ныне уже многотитульная восходящая звезда (истинно так!) Анна Викторова (кл. проф. П. И. Скусниченко) солистка того же театра, только что получившая звание лауреата (2-е место) на Международном конкурсе вокалистов Елены Образцовой. Она приятно удивила не столько сложными ариями, сколько утонченным исполнением пушкинских миниатюр, этим камнем преткновения монументальных оперных дарований. Вооруженная волшебным мечом – «исполнительской партитурой» зав. кафедрой оперной подготовки профессора Жданова, Анна продемонстрировала тонкую нюансировку сложных душевных движений. Ведь скрытую полифонию чувств, когда произносимое слово – лишь верхушка смыслового айсберга, не всякий исполнитель сумеет разгадать и претворить.

Анна Викторова, 4 октября, РЗК

Неоценимую помощь всем оказало мастерство их концертмейстеров. И эталонное искусство з. а. России, проф. М. Н. Белоусовой, и звукопись обертоновых переливов Алексея Луковникова, и утонченность Марии Шкалевич, дипломанта международного и всероссийских конкурсов.

На этом можно было бы поставить точку, радуясь успехам наших выпускников и искусству их педагогов и концертмейстеров на юбилейном концерте. Но оказалось, что молодые вокалисты факультета еще целую неделю радовали слушателей других консерваторских концертов своим мастерством. Спасибо им!

Ганна Мельничук

5 ОКТЯБРЯ. МАЛЫЙ ЗАЛ

Концерт назывался «Композиторы – директора Московской Консерватории». Его программа состояла из хоровых и камерно-инструментальных произведений русских композиторов: основателя Консерватории Н. Г. Рубинштейна, а также С. И. Танеева, М. М. Ипполитова-Иванова, В. Я. Шебалина – художников, в разные годы несших бремя руководства нашим учебным заведением.

Три номера первого отделения на, казалось, плохо сочетались между собой: две юношеские пьесы Рубинштейна в четыре руки (одна из них написана в шестилетнем возрасте), фортепианные «Строфы» Шебалина и Трио Танеева. Однако, когда эти малоизвестные произведения прозвучали, стал ясен общий замысел. Эти три сочинения – характерные образцы тех основных этапов, через которые прошел московский, в частности консерваторский композиторский стиль: глинкинское начало в опоэтизированном танце, поздний романтизм в духе Скрябина и классические ориентиры Танеева и его учеников.

Исполнение всех трех произведений было профессионально безупречным. Интерпретация Трио Танеева вызывает подлинное уважение. Это произведение, классическое по форме, приближается к стилю позднего Бетховена. Довести до внимательного восприятия слушателей продолжительное, нагруженное полифоническим тематизмом и сложными композиционными приемами трио – почти невыполнимая задача. Тем не менее «Московскому трио» это удалось – благодаря эмоциональной яркости, осмысленной передаче каждой интонации, осознанной выстроенности формы.

«Московское трио», 5 октября, МЗК

Второе отделение концерта, полностью хоровое, было более «юбилейным» по духу. Студенческий хор под руководством С. Калинина пел всевозможные «славления». Открыла программу народная песня «Слава» в обработке Свешникова с измененным текстом, содержащим такие строки:

Слава творцам, композиторам,
Профессорам, педагогам, студентам,
Слава искусству, музыке слава,
Славься, родная страна!

Затем, перемежаясь с чудесными хорами Танеева и обработками народных песен, прозвучали и другие «славы» – церковное «Великое славословие» Ипполитова-Иванова (исполненное, к сожалению, в той же манере, что и «Слава» консерватории), его же «Гимн пифагорейцев восходящему солнцу» (здесь подключились 10 флейт в унисон, 4 арфы, орган и туба; и все это сияло в неслыханно свежем до мажоре) и глинкинское «Славься» в укороченном варианте. Эта торжественная линия явно оказала воздействие на широкую публику в зале, которая была очень воодушевлена и музыкой, и праздничностью самой обстановки.

Если не вспоминать политические причины сочинения столь простых по языку хоров Свешникова и особенно Шебалина (в 1949 году, после увольнения из консерватории за формализм…), то представляется, что именно хоровая музыка в этот вечер прекрасно обобщила все почвенное, русское, классическое в музыке композиторов московской школы разных эпох.

В целом идея концерта оказалась «музыкальнее», чем просто необходимая дань памяти тех, чьими трудами мы сейчас живем и учимся в консерватории. Пожалуй, хоровые и камерные жанры, наиболее традиционные и академичные, точнее всего отражают идеалы московской композиторской школы, развитые Чайковским и Танеевым. Этот вечер еще раз напомнил студентам, что и они призваны продолжить высокую традицию московского музыкального благородства и профессионализма.

Виктория Губайдуллина,
студентка IV курса

5 ОКТЯБРЯ. РАХМАНИНОВСКИЙ ЗАЛ

На свое 140-летие Московская Консерватория проявляет невиданную щедрость, одаривая нас целой серией интереснейших концертов. При подобной плотности событий существует опасность, что все они сольются в череду одинаковых музыкальных впечатлений. Вечеру оркестрового факультета наверняка уготована иная участь. Подбор программы и мастерство исполнителей – все свидетельствует о том, что для участников концерта данное выступление – желание сделать «музыкальное приношение».

В концерте были исполнены пьесы Чайковского для скрипки с фортепиано, Двенадцатый квартет Шостаковича и Соната для виолончели и фортепиано Рахманинова. Выбор программы отнюдь не случаен: о том, какие прочные нити связывают с консерваторией Чайковского и Рахманинова, упоминать излишне, а появление произведения Шостаковича, как видно, является откликом на его юбилей.

Немного об исполнителях. Все они продемонстрировали настоящий профессионализм, не просто играя сочинения великих композиторов, а интерпретируя их. Особенно приятно, что, помимо прекрасного владения инструментом, их отличает культура звука и хороший музыкальный вкус.

Чайковский был исполнен очень празднично, можно сказать, «концертно». Подчеркнуто блестящая партия скрипки в исполнении Графа Муржи и вдумчивый, интеллигентный аккомпанемент Наталии Гусь составили вместе слитно звучащий ансамбль. Жанр «приятных мелочей» не прощает ни излишней серьезности, ни заискивания перед публикой, и исполнителям отменно удалось удержать баланс содержательного и развлекательного.

Квартет Шостаковича прозвучал в исполнении коллектива его имени (Андрей Шишлов, Сергей Пищугин, Федор Белугин и Александр Корчагин). Выстроенность драматургии, ясность всех линий в голосоведении, внимание к звуковой краске – все это заслуживает самой высокой оценки. Только экспрессия, с которой было сыграно произведение, по тону несколько противоречила содержанию музыки Шостаковича, для которой в первую очередь характерен внутренний нерв, а не романтическая широта душевных излияний.

Но самым сильным слушательским переживанием в тот вечер стала для меня Виолончельная соната Рахманинова, исполненная Александром Рудиным вместе с сыном Иваном Рудиным. Казалось, что виолончель в тот вечер звучала сама, без посторонних усилий. Тончайшая филировка звука, тембровая драматургия, удивительная объемность даже тишайших нот – буквально все задуманное было сыграно с блеском. Убедила и трактовка А.Рудина: Соната была сыграна страстно, но без надрыва, интеллектуально, но не холодно. Менее порадовала игра И. Рудина: не продемонстрировав интереса к звучащей музыке, он пытался компенсировать равнодушие внешней выразительностью – какой-то странной и нервной исполнительской агогикой.

Хороших исполнителей много, но далеко не всех из них интересно слушать. В этот вечер исполнение А. Рудина было абсолютно самодостаточным. Такую одухотворенность не часто встретишь на эстраде, и оценившая это публика устроила настоящую овацию.

Мария Сударева,
студентка IV курса

8 ОКТЯБРЯ. БОЛЬШОЙ ЗАЛ

Московскую консерваторию поздравляют с юбилеем крупнейшие музыканты современности. В этот вечер, посвященный памяти выдающегося профессора Московской консерватории Якова Зака, на сцене Большого зала прозвучали два шедевра – 27-й концерт Моцарта и 4-й концерт Бетховена для фортепиано с оркестром в исполнении двух знаменитостей – нынешних профессоров консерватории Николая Петрова и Элисо Вирсаладзе. Им аккомпанировал студенческий оркестр под управлением Анатолия Левина.

В таком соединении уже признанных и совсем еще молодых исполнителей был свой смысл: еще в конце XIX века С. И. Танеев, будучи уже зрелым музыкантом, выступал со студенческим оркестром консерватории. И, как видим, такая славная традиция продолжается и поныне.

Моцарт Николая Петрова прозвучал классически ясно и строго. В игре пианиста было какое-то спокойствие, уравновешенность, свойственные зрелому Моцарту и столь необходимые для исполнения его поздних произведений. Может быть, в чем-то строгость интерпретации Петрова была даже преувеличенной; но зато ощущалось постоянное внимание к фразе, к деталям, способность четко выразить музыкальную мысль.

Концерт Бетховена в исполнении Элисо Вирсаладзе был, без преувеличения, необыкновенно хорош. С первых же аккордов фортепиано зал замер; все взгляды устремились на пианистку в строгом черном костюме, погруженную в эту полную тихой скорби музыку. И оркестр как будто заплакал вместе с ней. Грозное предупреждение второй части заставило слушателей вздрогнуть – словно настала минута Страшного Суда, на котором каждому из нас еще предстоит держать ответ перед Богом, и затем… вдруг – искрометное веселье финала.

Пианистку долго не отпускали со сцены. В конце концов ей даже пришлось убрать стул около рояля, давая тем самым понять, что больше она играть не будет. И, вероятно, такое решение было продиктовано не усталостью (ведь Вирсаладзе дает постоянные сольные концерты), а сознанием того, что после такой музыки уже ничего играть не нужно. Добавим: и после такого исполнения. Как прекрасно, что в Московской консерватории преподают такие большие музыканты!

Наталья Кравцова,
студентка IV курса

8 ОКТЯБРЯ. МАЛЫЙ ЗАЛ

В тот замечательный осенний день сама природа требовала чего-то спокойного, умиротворяющего, не пафосного. И камерный вечер в Малом зале, прошедший в рамках празднования 140-летия Московской консерватории, во многом соответствовал этому настроению благодаря преимущественно романтической программе и мягкой, уравновешенной манере исполнения скрипача Дмитрия Когана и пианистки Екатерины Мечетиной. Особенно цельное, гармоничное впечатление и в плане выстроенности программы, и в плане адекватности исполнения произвело первое отделение концерта, в котором прозвучали две скрипичные сонаты – Шумана (№ 1, a-moll) и Дебюсси (g-moll). При исполнении двух таких разных, но в то же время в чем-то дополняющих друг друга произведений ярче всего проявилось как индивидуальное мастерство и вкус обоих исполнителей, так и ансамблевая их сыгранность. И то, и другое было на высоте – особенно в первых и вторых частях обеих сонат. Несколько резанул слух лишь тяжеловатый звук фортепиано в финалах, порой нарушавший почти идеальный баланс звучания инструментов. Лично меня особенно порадовало разное качество звука, достигнутое исполнителями в этих сонатах. Если в Шумане звучание в целом было экспрессивным, открытым (за исключением не совсем ясной нейтральности начальной темы II части), то в Дебюсси появилась особая легкость, воздушность; порой, когда это было необходимо, – и особая жесткость, металличность (такой звук был, например, во II части). Такая «модуляция звука», как мне кажется, свидетельствует о настоящем мастерстве исполнителей.

Несколько менее впечатляющим мне показалось второе отделение концерта. При этом нельзя сказать, что солисты стали хуже играть – нет, каких-то серьезных претензий лично у меня их игра не вызвала. Неубедительным, как мне кажется, было несколько хаотическое в стилевом отношении построение программы, которая включала в себя «Чакону» Витали, «Поэму» Шоссона, «Румынские танцы» Бартока и «Интродукцию и вариации на одной струне на тему из оперы Россини “Моисей”» Паганини. Из-за сильной стилевой разнородности произведений, отсутствия какой-либо единой связующей линии второе отделение фактически распалось на ряд отдельных номеров. Пропала, кроме того, и равнозначность участников ансамбля – фортепиано во всех этих произведениях в основном лишь аккомпанирует скрипке, не имея собственного полноценного голоса. Качество игры, тем не менее, оставалось по-прежнему высоким. Особенно отмечу исполнение Дмитрием Коганом Бартока и Паганини. Барток прозвучал очень сочно, ярко – порой казалось, что играет чуть ли не народный скрипач (что очень к месту в «Румынских танцах»); сложнейшее же в техническом отношении произведение Паганини было сыграно предельно аккуратно и чисто.

В целом, несмотря на отдельные погрешности, исполнителям удалось главное – создать контакт с залом. Это чувствовалось и по атмосфере в зале во время звучания музыки, и по реакции слушателей на каждое отзвучавшее произведение. Вся атмосфера зала в тот вечер была проникнута той же мягкой гармонией, что и игра самих исполнителей.

Выйдя из Малого зала в осенний вечер, я не ощутил никакого диссонанса. Музыка и Природа слились воедино.

Михаил Лопатин,
студент IV курса

9 ОКТЯБРЯ. РАХМАНИНОВСКИЙ ЗАЛ

Бетховен. Имя великого композитора знают, пожалуй, все. Многие даже скажут, что «у него ТАМ судьба стучится в дверь», и в доказательство своих слов напоют (просвистят) или простучат начальный мотив из Пятой симфонии. Кто-то заметит, что Бетховен всю жизнь боролся с судьбой и поэтому его музыка так драматична, и будет недалек от истины, кто-то, что Бетховен был глухим и чуть не покончил жизнь самоубийством. Одни назовут «Аппассионату», другие – «Патетическую», третьи – «Лунную»… Некоторые, вспомнив анекдот, заявят о существовании трех симфоний – Третьей, Пятой и Девятой. Более искушенные преклонятся перед глубокомысленными поздними квартетами…

А как же быть с другим Бетховеном? Создателем хрупких образов в медленных и подвижных частях поздних сонат, любителем искрометного юмора в ранних симфониях или творцом изысканных вариаций? Это, конечно же, помнят исполнители. Музыку именно такого разного Бетховена приходят слушать и профессионалы и любители.

Концерт из ЕГО произведений состоялся в Рахманиновском зале в заключение торжественной недели. В программе стояли как оригинальные сочинения для виолончели и фортепиано – Семь вариаций Es-dur на тему дуэта Памины и Папагено из «Волшебной флейты» Моцарта и соната № 3 A-dur, – так и переложение Черни скрипичной «Крейцеровой» сонаты. Исполняли Иван Монигетти и Алексей Любимов.

Для многочисленной публики концерт стал музыкальным событием, ведь послушать Монигетти и Любимова – всегда интересно. Так что еще до 19 часов в вестибюле и за его пределами собрались достаточно большие группы слушателей, которые, постепенно перемещаясь в зал, занимали не только оплаченные места, но и оккупировали подоконники. А сильно жаждущих посетить концерт студентов за отсутствием свободных мест пустили лишь после первого номера.

Полутьма концертного зала, очаровательная ведущая в элегантном платье, рояль «Эрар» 1840-го года были призваны отчасти воссоздать обстановку концертов бетховенского времени. И действительно, на рояле «Эрар» из-под пальцев Любимова выходил более сухой, отчетливый и хорошо артикулированный звук, лишенный романтического дыхания «Стенвея». Однако, на мой взгляд, интерпретация пианиста-аутентиста и виолончелиста несколько различались. У виолончелиста изумительное певучее piano с тонкой нюансировкой резко контрастировало надрывному, пафосному forte на пределе возможностей инструмента, словно звучало как минимум экспрессионистское произведение. И даже легкомысленные вариации на тему Моцарта были «прочитаны» всерьез как «серьезное» сочинение «серьезного» композитора. Это выдала и преувеличенная «романтическая» фразировка, более свободная агогика и настолько тяжеловесный звук, как если бы первую часть Тридцатой сонаты играли бы как «Патетическую»!

Впечатление отчасти исправил бис – Песня без слов D-dur Мендельсона. Ансамбль виолончели и фортепиано был просто поразителен. Виолончель пела, выстраивала протяженные интонационные линии и была неимоверно прекрасна. И никому в голову не пришло перегружать Мендельсона. Так зачем же подгонять всю музыку Людвига ван Бетховена под стереотип «серьезной»?!…

Ольга Геро,
студентка IV курса

№ 6 (68), сентябрь 2006

Пасхальный фестиваль – всегда значительное событие в нашей культурной жизни. На него приглашаются самые крупные отечественные и зарубежные исполнители. Попав на концерт Пасхального фестиваля, ты всегда уверен, что услышишь замечательную музыку в прекрасном, высокопрофессиональном исполнении. Поэтому очевидно, что каждый концерт будет аншлаговым: любители настоящей музыки готовы слушать всю программу стоя.

Ближе к окончанию фестиваля на сцене Большого зала выступил долгожданный польский пианист Рафал Блехач. Лауреат конкурса Ф. Шопена с огромным успехом играет в лучших концертных залах мира (кстати, в феврале 2006 года Блехач давал сольный концерт в БЗК, где исполнял только произведения великого польского композитора). Игра молодого музыканта отличается не свойственной его возрасту зрелостью – услышав его случайно в записи, я не могла поверить, что этому пианисту всего 21 год!

На фестивале ожидался Первый концерт Шопена, аккомпанировать Блехачу должен был Валерий Гергиев с оркестром Мариинского театра. Попасть на такой концерт! – об этом можно было только мечтать. Однако… ансамбль меня несколько разочаровал.

Каждый из музыкантов – и Гергиев, и Блехач – выдающиеся исполнители. Но вместе у них, увы, не было того абсолютного взаимодействия, которое я наблюдала у менее крупных музыкантов. Может быть, это связано с тем, что Шопен все-таки композитор не оркестровый и для симфонического мышления Гергиева не до конца понятный? Очевидно, что пианист и дирижер мыслили произведение по-разному… Впрочем, подобное замечание — требование по самому большому счету. Его можно позволить себе лишь тогда, когда исполнение действительно на высоте.

Наталья Кравцова,
студентка IV курса

№ 6 (68), сентябрь 2006

Концерт или праздник? Пасхальный фестиваль, как ни одно другое событие года, заставляет задуматься над этим вопросом. Подобно самым любимым праздникам, его с нетерпением ждет весь год искушенная столичная публика, а затем еще год с ностальгией вспоминает. Незабываемым его делают и программа – всегда необычная и неожиданная, и участники. Пятый московский пасхальный фестиваль, завершившийся совсем недавно, полностью подтвердил свою репутацию. Тем более что отчасти он стал «музыкальным приношением» юбиляру года – Вольфгангу Амадею Моцарту.

Два концерта, прошедших с разницей в один день в Большом зале и в Концертном зале им. П. И. Чайковского, оказались достойным подарком великому композитору. В исполнении Камерного хора Шведского радио и Таллинского камерного оркестра, собранных воедино шведским хоровым дирижером Фредриком Мальбергом, звучала редко исполняемая, но от этого не менее гениальная церковная музыка Моцарта. За одним небольшим исключением – забавным, надо сказать! Шведы не смогли отказать себе в удовольствии открыть для русского слушателя своего, «шведского Моцарта» – Йозефа Мартина Крауса, композитора немецкого происхождения, родившегося в один год с зальцбуржским гением и умершего спустя год после него.

Оба концерта открывались увертюрой Крауса к спектаклю «Олимпия». Правда, к огромному разочарованию исполнителей, ничего кроме легкой скуки и недоумения сочинение их соотечественника не вызвало. Да и не могло быть иначе: ведь далее звучал Моцарт! Причем Моцарт абсолютно разный – наполненный жизнелюбием и энергией в «Коронационной мессе» и «Литании к таинству святых даров» и находящийся за гранью земной жизни в трагичнейшем и загадочном Реквиеме.

Конечно, можно долго говорить о том, что горячим эстонским исполнителям не удалось до конца выдержать форму таких одноаффектных сочинений, как «Месса» или «Литания», что первое отделение было затянутым, что соло тромбона в Tuba mirum вызывало опасение за дальнейшую судьбу тромбониста… Все искупили сполна несколько номеров Реквиема. Страшная сила «Dies irae», слезная мольба «Lacrimosa» и мощный призыв «Kyrie» — этих минут хватило для того, чтобы ошеломить и потрясти.

Карина Зыбина,
студентка IV курса

№ 4 (66), апрель 2006

Короткий февраль оказался богатым на первоклассные музыкальные события. Лучшими концертами месяца столичная публика обязана петербургскому культурному фонду «Музыкальный Олимп» – именно он выступил организатором трех Бетховенских Академий Михаила Плетнева, а также единственного московского концерта одной из лучших скрипачек планеты Анне-Софи Муттер.

Немецкая артистка уже была в России в 1998 году, когда фонд Юрия Башмета, точнее сам Юрий Абрамович, наградил ее премией имени Шостаковича. Тем более неожиданным стало отсутствие аншлага в Большом зале Консерватории: в партере по соседству с черными пиджаками зияли «черные дыры». Виной тому, как нетрудно предположить, чересчур солидная цена билетов и недостаток масштабной рекламной подготовки. Но в итоге незаполненность зала обернулась бесценной камерностью, даже интимностью, почти недостижимой в монументальном помещении. Главная заслуга в создании такой атмосферы принадлежит самой музыке и ее интерпретаторам. В год 250-летия венского классика его звучное mozartистичное имя будет появляться на московских афишах постоянно, но берусь утверждать, что именно концерт Анне-Софи Муттер является абсолютной кульминацией моцартовских торжеств в российской столице.

Концертная программа включала пять скрипичных сонат Моцарта, свободных от эффектности и нарочитой выразительности, от идеологии и «глубокого содержания», даже от виртуозности и технического совершенства (придраться есть к чему, но желание придираться куда-то пропало). Это чистая музыка, существующая сама для себя, прекрасная в каждом звуке. Сам Моцарт говорил о своей музыке: «Там и сям есть места, которые доставят удовольствие только знатокам, но и не знаток останется доволен, хотя и не отдавая себе отчета, почему». Нечто подобное происходило с публикой. Сначала ощущалось настороженное внимание, граничащее с недоверием. Аплодисменты после первых сонат были не по рангу звезды сдержанными – не хватало привычной артистической броскости, романтической эффектности, не было даже постоянной в последние годы «цветомузыки», исходящей от подсвечивающих орган прожекторов (как же хорошо оказалось без нее!). Точка перелома (проверено беседами с несколькими присутствовавшими) пришлась на минорную часть из сонаты G-dur. Все-таки минорный Моцарт сильнее и непосредственней захватывает наши души. Второе отделение пролетело в один миг, ощущение времени исчезло, каждый звук был драгоценным и неповторимым. Последнее откровение из сонаты e-moll зал слушал, затаив дыхание (с громом упавший номерок не заставил никого обернуться). Тишайший звук скрипки Муттер, не приспособленный и не желающий приспосабливаться к Большому залу, переносил в маленькую уютную гостиную, для каждого свою. В моей горел камин, а в кресле напротив сидел Вольфганг.

Американский пианист Ламберт Оркис (также, как и Муттер, обладатель Grammy) — постоянный партнер скрипачки — вполне мог бы претендовать на сольный фортепианный вечер в БЗК, но в дуэте с Муттер был чутким ансамблистом, не выдвигающим на первый план свое искусство, хотя имел на это полное историческое право: Моцарт называл свои произведения «Сонатами для клавира в сопровождении скрипки». Ритмическая слаженность игры артистов казалась неправдоподобной – из их слияния возникал один идеальный инструмент.

Подобное совершенство – еще и результат постоянного погружения в музыку Моцарта. Весь сезон 2005-2006 годов немецкая скрипачка посвятила исключительно его сочинениям.. За два дня до московского концерта состоялся вечер в Санкт-Петербургской филармонии (российские мегаполисы – один из этапов всемирного турне), где Муттер играла другие пять из шестнадцати моцартовских скрипичных сонат. Редчайший случай, когда артист не заботится о том, что каждый из городов услышит лишь свою часть, зато в памяти самой скрипачки складывается единый уникальный цикл. Желающие могли продлить удовольствие, переместившись из Петербурга в Москву.

Вообще, Муттер абсолютно не стремится к «доступности» своего искусства. Она взошла на музыкальный Олимп (не путать с петербургской фирмой) без громких побед на конкурсах, а таких артистов пора заносить в Красную книгу. Ее покровителем с четырнадцатилетнего возраста был великий Герберт фон Караян, что тоже своеобразный знак качества. И нынешняя программа не включала общеизвестных шедевров. Это был единый замкнутый мир, который скрипачка никому не навязывала, а лишь деликатно приглашала к нему прикоснуться. Музыка Моцарта, измученная в XX веке всевозможными транскрипциями, рок- и поп-обработками, предстала в чистом первозданном виде, словно под уютным и надежным крылом матери – госпожи Mutter.

Год назад на концерте Чечилии Бартоли устроитель вечера Владислав Тетерин сказал: «Поверьте, именно здесь и сейчас происходит главное событие этого дня на Земле». Концерт Анне-Софи Муттер стал таким событием. Потом, конечно, неизбежны оговорки: да, главное событие только в сфере музыки. Да, только классической музыки. Да, не главное, а одно из главных. Но это для тех, кто не был тогда в БЗК. А для тех, кто был, существует только первое утверждение.

Ярослав Тимофеев,
студент I курса

№ 1 (63), январь 2006

Один из концертов фестиваля «Московская осень», прошедший 17 ноября, можно назвать «концертом двух поколений». В первом отделении – вокальный цикл Н. Сидельникова «В стране осок и незабудок», исполненный специально к 75-летию композитора. Во втором – сочинения лауреатов конкурса им. П. Юргенсона, самому старшему из которых 36 лет.

Поразительно уютная, и в то же время возвышенная атмосфера воцарилась с первых же минут концерта, во многом благодаря тонкой и очень поэтичной преамбуле Ивана Соколова (исполнителя партии фортепиано). Образы весны (№ 12 Весны пословицы и скороговорки), водной стихии (№ 13 Хорал речной воды) и её жителей (№ 4 Лягушка, № 5 Кузнечик, № 6 Муха), проникновение композитора через стихотворения В.Хлебникова в потусторонний таинственный мир природы вызывали ассоциации с волшебными полуночными картинами Врубеля.

Приятно было слышать зрелое современное произведение, с ясной драматургией и понятной образностью, в столь прекрасном исполнении. Восхищали и полные драматизма кульминационные монологи тенора (Александр Науменко), и повергающие в мистический ужас поэмы меццо-сопрано (Ирина Потапенко), и очаровательная игривость Кузнечика и Лягушечки у первого сопрано (Елена Брылева в ярко-зеленом платье), и виртуозность второго сопрано (Яна Иванилова).

Музыка, как ей и свойственно, зашифровала в свои символы тринадцать стихотворений Хлебникова. В смешении обертоновых рядов и додекафонии, цитатах «Маленькой ночной серенады» Моцарта и секвенции Dies Irae, в струящихся «водных» пассажах и колокольных звучностях она, как всегда, раскрыла только ей доступные образы Вечности…

Усадьба ночью, чингизхань!
Шумите, синие берёзы.
Заря ночная, зратустрь!
А небо синее, моцарть!
И сумрак облака, будь Гойя!

Второе отделение концерта, пожалуй, не столь поэтичное, но не менее интересное, целиком принадлежало сочинениям молодых композиторов в исполнении ансамбля солистов «Новая музыка». И здесь по принципу контраста преобладали калейдоскопичность вместо целостности, разнообразие идей и стилей вместо единства и, к сожалению, малочисленность публики вместо аншлага (в антракте ушло больше половины зала).

Тем не менее, произведения молодых композиторов поразительным образом укладывались в почти что «сонатную форму». Вступление – CADENZA (А. Сюмак, 1976), музыка на грани легкого шороха или звучащей тишины с её призрачными обертоновыми шлейфами и возникающими из ниоткуда каденционными оборотами. Главная партия – «ПРОМЕТЕЙ. Скользящее время» (Н. Хруст, 1982), с его идеей тембрового решения «фонизмов» английской речи. И здесь же побочная партия, женственность которой воплотилась в облике непревзойденной исполнительницы альвеолярного «t» Светланы Савенко. Сочинение под названием «Сквозь» (О. Алюшина, 1975) – настоящая разработка, со свойственными ей активными процессами нарастания и спада звуковой материи. Кульминацией такой своеобразной «сонатной формы» было произведение «Тактильные инструменты» (О. Бочихина, 1980) – лаконичное и на едином дыхании сметающее всё. Философски обобщающей кодой стала «Кантата» на евангельские и ветхозаветные темы (М. Хорькова, 1981), с баховской цитатой Арии тенора из «Страстей по Матфею». Сложная задача соединить почти несоединимое бесспорно удалась…

Анна Громыхова,
студентка IV курса

№ 7 (61), ноябрь 2005

Фестиваль духовной музыки «Традиции литургического пения» каждый раз становится событием не только для его участников и людей, непосредственно относящихся к церковной музыке, но и для широкого круга любителей. В этом сезоне (2004–2005) фестиваль порадовал нас выступлениями хоров подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры под управлением В. Горбика, храма-музея Святого Николая в Толмачах (руководитель А. Пузаков). И фольклорному ансамблю Московской Консерватории под руководством Н. Гиляровой нашлось место в рамках этого мероприятия.

Одной из изюминок Фестиваля духовной музыки в этом году стало выступление французского вокального ансамбля «Органум». Этот коллектив побывал в России впервые и вызвал настоящий восторг. Коллектив был основан в 1982 году. Его возглавил музыковед Марсель Перес, который и ныне является руководителем. Сейчас в состав ансамбля входят еще четыре солиста: Джанни де Дженнаро, Жан-Этьен Ланжьяни, Антуан Сико и Фредерик Тавернье. В течение двадцати с лишним лет ансамбль исследует хоровую музыку VII – XVIII веков. На московском концерте, состоявшемся 26 мая, прозвучало произведение Школы Нотр-Дам (XIII век) «Месса Рождеству Богородицы».

В уютном Рахманиновском зале не было свободных мест, все подоконники были заняты пронырливыми студентами, а часть профессуры даже вынуждена была стоять у дверей. Выход ансамблистов вызвал легкое недоумение публики: пять человек яркой внешности, облаченные в белые ризы, выглядели торжественно, но держались удивительно просто. Высоченный пульт, обитый красным покрывалом и внушительная партитура дополняли картину.

С первых же звуков монодийного кондукта приятно удивила естественность голосов, а, начиная со второго номера (четырехголосный кондукт «Бог, милующий человека» Перотина), слушатели смогли насладиться неожиданно пряными и бесконечно красивыми сочетаниями «поющихся линий». Матовые и глубокие голоса солистов выписывали невероятные узоры, зрительно воссоздавая красоту Парижского Собора. Жаль, что изредка идиллию нарушали несущиеся со всех сторон бодрые распевания наших вокалистов. Но это комическое недоразумение не могло повлиять на общее впечатление. Слушая такую музыку, да еще в таком исполнении, можно было забыть о суете и отдохнуть душой. Казалось, что месса звучит в душе каждого присутствующего, заполняет пространство, соединяя слушателей в счастливом порыве.

Овациям не было предела. Пораженные радушием русской публики, участники ансамбля повторили последний кондукт («Да сорадуются все верные» Мастера Альбера). После выступления множество любопытствующих разглядывали старинную рукопись, по которой пели французские музыканты, просили автографы и благодарили организаторов за возможность насладиться человеческим голосом – совершеннейшим музыкальным инструментом, созданным самим Творцом.

Марина Бошина,
студентка IV курса

№ 6 (60), октябрь 2005

В Большом зале состоялся концерт, посвященный 60-летию Григория Жислина. Событие это повлекло за собой еще два, не менее значительных: во-первых, в качестве юбилейного подарка приехал сам пан Кшиштоф Пендерецкий, а во-вторых – в этот день в Москве впервые прозвучал его Концерт для альта с оркестром.

Ряды обоих амфитеатров оказались незаполненными. Их населяли небольшие группы студентов оркестрового факультета, пришедшие послушать скрипку Янкелевича, на которой играет Жислин, а также несколько одиноко сидящих музыковедов. Невнимание студентов-композиторов к творчеству маэстро Пендерецкого можно было понять. Ему составил конкуренцию третьекурсник Николай Хруст, новейшее произведение которого исполнялось в это же время в Рахманиновском зале.

После внушительного вступительного слова Святослава Бэлзы слушатели не могли не осознать свое близкое знакомство как с юбиляром, так и с именитым польским гостем. Словно кадры старого любимого фильма, перед глазами живо мелькали страницы биографии Григория Ефимовича: годы учения, занятия с Янкелевичем, дружба с Пендерецким… И Большой зал уже казался похожим на маленький, уютный уголок, а его немногочисленные обитатели – на добрых друзей. Даже периодически пищащие телефоны не вызывали обычной бури негодования в душе.

И вот слова закончились, и началась музыка. Праздничный вечер открыла знаменитая «Кампанелла». Удивительно, что этот виртуозный, «бисовый» номер был помещен в начало концерта. По-видимому, он должен был произвести ошеломляющий эффект, явиться своеобразной «вершиной-источником». Однако вместо этого драматургия вечера представляла собой правильную волну. Хорошо разыгравшись на Паганини, солист сумел до конца проявить себя лишь в последующих крупных произведениях – альтовом концерте Пендерецкого и ре-мажорном скрипичном концерте Бетховена.

Оба этих произведения (а в особенности второе) были, возможно, самой лучшей иллюстрацией многолетней и теплой творческой дружбы двух великих музыкантов (Пендерецкий стоял за дирижерским пультом). Такая сильная степень единства, музыкальной сплоченности, к сожалению, в последнее время встречается редко. Несколько эпически-замедленные темпы бетховенского концерта дали возможность прослушать всю оркестровую ткань до мельчайших деталей, и в какой-то миг время почти остановилось – вот оно, прекрасное мгновенье!

В таких случаях необычайно трудно давать объективные оценки и характеристики. Но факт налицо: оставшиеся в зале слушатели аплодировали стоя. Праздник, без сомнения, удался. Оба музыканта показали себя в нескольких ипостасях: Григорий Жислин как скрипач и альтист, Кшиштоф Пендерецкий как композитор и дирижер. И, конечно же, нельзя не отметить высокий профессионализм Национального Филармонического оркестра: как известно, подчиняться жесту гениального маэстро – тоже великое искусство…

Юлия Ефимова,
студентка IV курса