№ 7 (61), ноябрь 2005

На страницах различных журналов и газет, в анонсах или в рецензиях все чаще звучит имя молодого дирижера Теодора Курентзиса. С чем связан такой ажиотаж? Чересчур лестные отзывы порой пугали, отсутствие критики настораживало, и желание увидеть воочию столь популярный в музыкальных кругах экземпляр становилось сильнее.

На знакомство с Курентзисом меня неожиданно подтолкнуло исполнение весной этого года «Светлой печали» Гии Канчели. На пресс-конференции выяснилось, что молодой человек с античным профилем не кто иной, как сам маэстро. Теодор поразил меня своими воззрениями и высказываниями о музыке, интеллектуальностью в сфере не только музыкальной, но и общекультурной. До того как стать учеником профессора Мусина, он учился на фортепиано и скрипке, занимался вокалом и теорией музыки. И в дальнейшем, после окончания родной афинской консерватории владение пером, голосом и техникой игры на инструментах не могло не сыграть благодатной роли в формировании высокого профессионализма.

К своим тридцати трем годам Курентзис – очень известная фигура. Он работал с «Геликон-оперой», оркестрами «Виртуозы Москвы», «Новая Россия», с Большим симфоническим и Российским национальным оркестрами. Сейчас Теодор – главный дирижер Новосибирского государственного академического театра оперы и балета. За год работы дирижер с хореографом Аллой Сигаловой поставили балет Стравинского «Поцелуй феи», а в соавторстве с одним из самых скандальных режиссеров современности Дмитрием Черняковым осуществил постановку «Аиды» Верди. Его театральная деятельность не ограничивается только оперными и балетными постановками. Представив новосибирской публике «Светлую печаль» Гии Канчели в кафедральном соборе и «Carmina Burana» Карла Орфа на театральной площади, Теодор сделал широкий популязаторский жест.

Курентзис не замкнут в узкие классические рамки. Он из немногих пропагандистов творчества современных композиторов разных национальных школ, таких, как Я. Христу, А. Пярт, Д. Шелси, А. Рыбников, Г. Канчели, Д. Куртаг, А. Караманов и многих других, а также знаток старинной музыки. С последним увлечением связано создание камерного оркестра «Musica aeterna», детища и отрады дирижера. Весной ансамбль выступил в Москве вместе с классиком аутентичного исполнения Эммой Керкби.

Многие считают его безумцем, одержимым музыкой. Может быть. Но не исключено, что эта личность еще взорвет отечественную и мировую культуру. Как бомба замедленного действия…

Наталья Гайкович,
студентка IV курса

№ 7 (61), ноябрь 2005

Ее невозможно не заметить: высокая брюнетка с внешностью леди-вамп. Мужчины оборачиваются ей вслед, женщины завидуют. Вы думаете, она модель? Нет, она композитор. Елизавета Саничева учится на четвертом курсе Московской консерватории. Экспансивная, немного эпатажная, в общем, экстраординарная, Лиза заражает своей потрясающей, бьющей ключом энергетикой. Рядом с ней всегда весело и интересно.

Композиторский талант Лиза обнаружила в 4 года, сочинив пьесу «Свет и тень». Несмотря на то, что это был ее первый опус, тональности там не было. И, по признанию самой Елизаветы, с тех пор она так и не написала ни одного тонального сочинения. Детство ее прошло в городе Челябинске, где она окончила музыкальную школу как пианистка, а затем музыкальное училище по специальности теория музыки. Поступив в Консерваторию, Елизавета попала в класс профессора Владимира Тарнопольского. Он привнес в ее творчество упорядоченность и рационализм. Однако отношения с ним превратились в нешуточную «войну на выживание». И все-таки Лиза сумела сохранить лицо: ее стиль и язык почти не изменились. Зато теперь у нее появилась настоящая профессиональная основа.

Необузданный темперамент Елизаветы не мог не повлиять на ее художественные вкусы и пристрастия. Ее любимый композитор – Скрябин. Она любит джаз с его импровизационностью и свободой ритмики. Все это находит отражение в ее собственной музыке, насквозь пронизанной изломанными нервными импульсами. Такой стиль можно обозначить как неоэкспрессионизм с элементами джаза. Особенно дороги Елизавете ее вокальные произведения: «Sensation» на стихи А.Рембо и «Promethee – Improvisation» на стихи Р.Г.Монно. Кстати, вокальные партии своих сочинений Лиза всегда исполняет сама. Голос для нее самый актуальный инструмент. Творческий метод Елизаветы не поддается логическому осмыслению. В нем нет строгой системы или какой-то особой концепции. Как утверждает сама Лиза, ей вообще чужда логика и сочиняет она чисто интуитивно, опираясь, в основном, на ощущения. Для нее прежде всего важно прочувствовать саму музыкальную ткань, а не просчитать конструкцию сочинения.

Но… Женское ли это дело – быть композитором? Для его разъяснения я решила обратиться к самой Елизавете. К моему искреннему удивлению, Лиза сказала, что для занятий композицией необходимы мужской ум и соответствующий склад характера. В женщине много творческого, но чтобы адекватно все это воплотить, ей часто не хватает определенных мужских качеств. Приходится вырабатывать их самостоятельно.

В отличие от многих девушек-композиторов, Лиза вовсе не стремится кому-то что-то доказать. Ее мало волнует, что ее музыка может кому-нибудь не понравиться. И хотя среди знаменитых композиторов женщин почти нет, исключения все же встречаются. Думаю, Лиза в будущем – это именно тот случай.

Анна Тыкина,
студентка IV курса

№ 6 (60), октябрь 2005

Все студенты Московской консерватории талантливы. Находясь в стенах этого прославленного заведения, воспринимаешь как должное то, что вокруг сплошь лауреаты, великие композиторы или, по меньшей мере, «музософы» (как Ю. Н. Холопов именовал музыковедов). А ведь (может быть!) всем им вскоре суждено вписать новую страницу в историю музыки.

Не дожидаясь того времени, я решила побеседовать с «подающим большие надежды» музыкантом, круглым отличником и просто обаятельным молодым человеком – флейтистом Александром Хаскиным.

Удивительно, что поступивший примерно 15 лет назад в музыкальную школу ребенок, который обучался игре на фортепиано «из-под палки» и даже переиграл (специально!) руку, чтобы больше не заниматься, все-таки связал свою дальнейшую жизнь с музыкой. Наш в меру ленивый Саша, вероятно, и не стал бы музыкантом, если бы однажды не услышал игру своего приятеля на флейте. Сейчас Александр –успешный флейтист, постоянно принимающий участие в различных конкурсах. Только в этом учебном году он побывал на трех, и на двух из них, по его собственному выражению, «выступил довольно удачно» (по-видимому, на конкурсе камерной музыки в Кракове, где стал лауреатом второй премии, и конкурсе в Астане, где взял гран-при). Такими же частыми являются и его выступления за рубежом – сольно и вместе с оркестром. Перечень посещенных стран впечатляет: Финляндия, Швеция, Германия, Англия, Бельгия, Нидерланды, Иран, Польша. На вопрос, где понравилось, отвечает, что везде, кроме Германии. Наверное, педантичные немцы показались темпераментному музыканту слишком скучными. («Как и их философия», – добавил он по секрету.)

Много раз Александр участвовал в мастер-классах А. Андориана, Э. Гаевской, Б. Майера, В. Хазельзета, Б. Чалога, П.-И. Арто, Х. Бледсо, Ж. Ферандиса и других. Обо всех своих учителях и наставниках, включая преподавателя в консерватории – заслуженного артиста России, доцента А. М. Голышева, отзывается очень хорошо, у каждого из них он постарался чему-то научиться.

Несмотря на все свои профессиональные заслуги и даже несколько звездный статус (поклонницы прилагаются!), музыкант не отказывает и молодым консерваторским композиторам в исполнении их сочинений. На нескольких студенческих вечерах он играл камерные ансамбли Ольги Смоленской, Нины Фарниевой, Марины Хорьковой.

Из великих композиторов просто обожает французскую музыку ХХ века: Ф. Пуленка, А. Дютийе, Ф. Мартена, А. Жоливе и других, – слушать, а особенно исполнять. Также высоко ценит творчество К. Пендерецкого, который пишет музыку, а не «черт знает что» (под последним весьма смелым определением подразумевались додекафонная музыка и ультра-авангардные произведения, а заодно и все неакадемическое, к чему Александр относится крайне отрицательно). На днях музыканту даже удалось пообщаться с глубоко почитаемым им композитором, и во время следующего визита Пендерецкого в Россию они договорились сыграть его концерт для флейты с оркестром.

В самом ближайшем будущем молодой музыкант собирается принять участие в различных конкурсах, наиболее крупный из которых ожидается в октябре, в Париже. Что же касается далеко идущих планов, то о них Александр не сообщил (творческая тайна?), но искренне признался, что обязательно продолжит заниматься любимым делом – исполнением камерной музыки.

Ольга Окнинская,
студентка IV курса

№ 6 (60), октябрь 2005

Отечество мое – в моей душе.
Вы поняли?
Вхожу в нее без визы.
Когда мне одиноко, – она видит,
Уложит спать, укутает, как мать.
Во мне растут зеленые сады,
Нахохленные, скорбные заборы,
И переулки тянутся кривые.
Вот только нет домов,
В них – мое детство,
И как оно, разрушились до нитки.
Где их жилье?
В моей душе дырявой…

Этими строками, написанными самим Марком Шагалом, открывается книга «Моя жизнь». Она содержит автобиографический роман художника, переведенный с французского Натальей Малевич. Далекий и близкий, понятный и странный, инфантильный и грубый Марк Шагал. Его имя для многих остается загадкой по сей день. Магическую завесу слегка приоткрыла выставка в Государственной Третьяковской галерее, экспонировавшая 186 работ мастера.

Париж и Витебск – любую из этих далеких точек на планете художник вправе назвать своей родиной. Рожденный на окраине Витебска, Марк Захарович на протяжении всего творческого пути изображал его бесхитростные пейзажи. «Над городом», «Я и моя деревня» и бесконечное множество других работ так или иначе посвящены Витебску. Это одна из сквозных тем его творчества, определенный символ. Кривые улочки, старые домишки и серо-голубое небо взирают на нас с полотен художника. Город наполнен для Шагала особым смыслом еще и потому, что здесь он обрел свою вторую половину: Белла Розенфельд, жена художника, тоже родом из Витебска. Ее образ присутствует на большинстве полотен допарижского периода. В основном это летящие над домами фигуры – ее и самого Марка Шагала, – парящие над всем земным влюбленные. Поэтичный образ Беллы можно узнать по неизменной простоте и легкой дымке печали, словно окутывающей ее, – блеклые тона одежды, ниспадающей мягкими волнами, прическа «а-ля шестидесятые» и задумчивое выражение лица. Автобиографичность вообще свойственна Шагалу. Можно предположить, что и серия «любовников» («Голубые любовники», «Черные любовники», «Розовые любовники») тонкими нитями связана с жизнью самого мастера. После смерти Беллы художник продолжает ее изображать, но иначе: то в виде маленькой фигурки невесты (тоже некий собирательный образ-символ), то в виде странных, едва уловимых силуэтов. Также он пишет и себя: еле заметно – иногда просто контур лица становится знаком присутствия автора на полотне. Изображения его и умершей Беллы Розенфельд часто сопровождают красный петух и зеленая коза. Эти животные появляются не только на автобиографических работах, но и на многих других, например, на панно, написанных для Государственного еврейского камерного театра в Москве, и, безусловно, имеют для автора сакральный смысл.

Наряду с мягкой лирикой Марку Шагалу свойственны картины другого темперамента, их названия говорят сами за себя: «Желтая комната», «России, ослам и другим», «Невеста с двойным лицом» и т.д. Современники Шагала не зря считали его предтечей сюрреализма, хотя сам Марк Захарович яро отвергал эти «лавры».

В 1922 году художник навсегда покидает Россию и обретает свой «второй Витебск» в Париже. Будь то светлые воспоминания прошлого или скрытая обида, но художник то и дело возвращается к теме родины, именно той, далекой, но все-таки истинной Родины. Его работы, связанные с Россией (например, «Здравствуй, Родина!» и др.), неизменно полны вдохновения. В Европе Марк Захарович обрел славу, признание, но что же было для него настоящей родиной?

«Я похудел. Наголодался.
Я хочу видеть вас, Б…, С…, П… Я устал.
Возьму с собой жену и дочь. Еду к вам насовсем.
И может быть, вслед за Европой меня полюбит моя Россия»,

– так завершает «роман своей жизни» один из самых популярных художников современности Марк Захарович Шагал.

Марина Бошина,
студентка IV курса

№ 4 (58), май 2005

«Я писал её с небывалой горячностью и увлечением, живо перестрадал и перечувствовал всё происходящее в ней (…) и надеюсь, что все мои авторские восторги, волнения и увлечения отзовутся в сердцах слушателей».

Эти слова П. И. Чайковского, опубликованные в программке к постановке «Пиковой дамы», состоявшейся в рамках серии концертов Мариинского театра в Московской филармонии, стали девизом для организаторов. Мариинский театр и его главный руководитель и дирижёр Валерий Гергиев собрал в Москве лучшие силы своего театра. Всё здесь было на такой вершине мастерства, что неизбалованная оперным профессионализмом московская публика, забыв о своей элитарности (а концерты, судя по стоимости билетов, предназначались именно для элитарной аудитории!), просидела весь спектакль затаив дыхание.

Из исполнителей главных ролей стоит отметить выдающегося тенора Владимира Галузина (Герман). Его манера пения и игры в духе оперных певцов начала ХХ века поражала своей гибкостью и пластичностью. Игровое начало главенствовало над певческим, и это в сочетании с виртуозной техникой как нельзя больше подошло к психологически неоднозначной роли.

При всей звёздности состава, исполнителям главных ролей удалось создать на сцене удивительно слаженный и цельный ансамбль. Этот факт стоит отнести и к несомненным достоинствам режиссёра Алексея Степанюка. Он действительно «живо перестрадал и перечувствовал» всё происходящее в опере, его твёрдая воля незримо присутствовала во время всего спектакля. Однако, как это часто бывает в Мариинском театре, одной из главных задач режиссёра было не мешать дирижёру.

Валерий Гергиев, безусловно находившийся в центре внимания, поразил своим «пластическим» мастерством. Было интересно наблюдать, с какой ловкостью он умудрялся дирижировать оркестром, к которому стоял спиной, певцами на сцене и хором, располагавшимся на двух галереях зала им. Чайковского. Создалось впечатление, что оркестру вообще не нужен был никакой дирижёр, настолько легко и виртуозно они играли. Для гергиевцев вообще характерно ощущение однородного тела, а не многих инструментальных групп, как это часто бывает.

Удачной показалась форма сценического решения, найденная Мариинским театром. Форма, при которой появляется возможность демонстрировать шедевры мирового оперного театра в блестящем исполнении в разных уголках мира. Такие концертно-театрализированные представления должны стать традиционной практикой в гастролях оперных театров. Показательно, что именно Мариинский театр, один из самых перспективных на мировой сцене, первым нашёл это решение, а итог превзошли все ожидания.

Олеся Кравченко,
студентка IV курса

№ 3 (57), апрель 2005

Ху Хуэн. Знакомо ли вам это имя? Думается, что нет, ведь этот китайский пианист, выпускник пекинской консерватории, еще очень молод. И мне это имя также ни о чем не говорило до тех пор, пока я не посетил его концерт в Музее им. Скрябина. До концерта меня обуревали разные чувства: интерес, сомнение и даже страх. Ведь слушать хорошую музыку в плохом исполнении – настоящая мука, а пианист подобрал интересную программу из произведений Листа, Шопена и Рахманинова.

Однако с первыми звуками (это была си-минорная соната Листа) тягостные сомнения развеялись. Стало ясно что Ху Хуэн отменный мастер своего дела. Пианист, замахнувшийся на одно из самых сложных фортепианных произведений, блестяще справился со своими обязанностями! Впечатляла не только виртуозная техника, но, самое главное, Ху Хуэн глубоко проникся музыкой, сыграл сонату не только выразительно, но и убедительно. Слушатель мучился вопросом, звучавшим в таинственном и приглушенном начале сонаты, несся в вихре главной темы. Из чарующего звучания побочной темы пианист вырывал фальшивые, тревожные нотки, развенчав эту «небесную» красоту. После всех коллизий разработки по-настоящему захватывал и воодушевлял финал – апофеоз, обретение истины. Шквал аплодисментов – заслуженная награда за погружение в волшебный мир Высокой музыки.

Праздник искусства на этом не завершился: вслед за сонатой прозвучали полонез и две мазурки Шопена. Особенно запомнилась вторая, фа-минорная мазурка. Ху Хуэну удалось донести до слушателя всю неизбывную боль, трагедию, заключенную в ее звуках. Считается что Шопен – один из самых трудных для пианиста композиторов. Но, слушая исполнение Ху Хуэна, об этих трудностях забываешь, словно их и не существует на свете.

В заключение концерта прозвучали три прелюдии Рахманинова. Они порадовали меньше: утверждение о том, что иностранцы не умеют играть русскую музыку, в данном случае подтвердилось. Конечно, «криминальным» это исполнение не назовешь. И все же так эту музыку играть нельзя. Например, в прелюдии ре-мажор пианист использовал какие-то несуразные штрихи, а знаменитая прелюдия до-диез-минор звучала почти как полька. Складывалось впечатление, что Ху Хуэну важнее всего было исполнить эту музыку так, как ее еще никто не исполнял.

Но не будем о грустном. В конце концов о рифы русской музыки разбился далеко не один музыкант. У каждого музыканта есть свои пределы и возможности. У Ху Хуэна они и без того весьма широки. Поэтому автору этих строк остается лишь порекомендовать молодого пианиста публике, а последнему пожелать всяческих творческих успехов!

Илья Никольцев,
студент IV курса

№ 3 (57), апрель 2005

Включаешь диск. Закрываешь глаза… И погружаешься в атмосферу византийского пения, которое то завлекает своей напористой и энергичной ритмикой, то успокаивает плавным движением, то поражает сочетанием трудно-интонируемых мелодий с ясно слышным текстом. При этом создается акустический эффект пространства, соборности, как если бы мы находились под сводами храма. При звучании только хора или хора с солистом выделяются отдельные мелодические линии, в которых детально прослушиваются все интонационные нюансы каждой вокальной партии. Последнее – большая заслуга инженера звукозаписи Иоланты Скура.

«Божественная Литургия Святого Иоанна Златоуста» была записана в большой трапезной королевского аббатства Фонтевро. Она прозвучала в исполнении знаменитого греко-византийского хора, основной задачей которого было ознакомление публики с традиционным византийским пением. Хор создал в 1977 году Лигургос Ангелопулос. За долгое время своего существования он участвовал в сотнях концертов и других мероприятиях, в том числе в продолжающейся всю ночь Всенощной на горе Синай. Выступал в Европе, странах Восточного Средиземноморья и в США, принимал участие в международных фестивалях.

Аудио-диск, выпущенный в 1993 году во Франции, снабжен внушительным буклетом. В книжечке содержатся названия треков и текст Литургии, сведения об исполнителях и о месте, где записывалось произведение, а также статья Лигургоса Ангелопулоса на греческом языке, посвященная истории византийской музыки. Кроме того, это все это переведено на три языка: английский, немецкий и французский. Обложка диска выполнена дизайнером Жоель Амброжжи в сине-голубых тонах, на которой изображена часть храма с синим куполом, выходящего к морю.

Вероятно, живое исполнение оказало бы более сильное воздействие, чем запись. Однако, слушая этот диск, возвышаешься над всем обыденным и соприкасаешься с иными сферами, неподвластными разуму человека. Столь высокое впечатление от качественно записанного диска может свидетельствовать только о том, что его создатели – исполнители, инженер звукозаписи, продюсер, дизайнер – достигли своей цели.

Елена Паникова,
студентка IV курса

№ 3 (57), апрель 2005

Поклонники органа получили замечательный подарок: вышел в свет диск замечательной органистки Марианны Высоцкой. Любители красочной и терпкой французской органной музыки, бесспорно, получат наслаждение от великолепного исполнения произведений Луи Вьерна, Жана Лангле, Оливье Мессиана. Запись будет весьма приятна органистам-профессионалам и как источник вдохновения, и как еще одно подтверждение успехов русской органной школы.

Диск включает в себя, быть может, самый интересный вид записей: концертные выступления. Все произведения записаны на органе Большого зала Консерватории Люксембурга. «Звуковая атмосфера диска хранит атрибуты «живой» акустики: шумы от переключения комбинаций, скрип входной двери, покашливания слушателей…», – пишет Высоцкая в предисловии. Особое очарование этим «скрипам и покашливаниям» придает работа звукорежиссеров: орган всегда остается в центре внимания слушателя, и все посторонние звуки не раздражают, а лишь делают атмосферу теплее.

Несмотря на техническую трудность репертуара, исполнение несет в себе необычайную для концертных записей легкость. Виртуозность – безусловно. Но поставленная на службу Музыке и только ей: и вот в великолепно отточенном остинато «Вестминстерских колоколов» Вьерна мы слышим праздничный перезвон собора!

Диск, состоящий из произведений французских авторов, открывает токката ми-мажор Иоганна Себастьяна Баха: поклон великому немецкому музыканту, чье имя неразрывно связано с органом. И, быть может, ни один другой композитор не предъявляет к органисту столь высоких требований, как старик Бах. В этой ясности линий все как на ладони. Но исполнительница отвечает автору такой же ясностью в прикосновении к органу. Выдержанная, но при этом необыкновенно живая пульсация в фуге – все это подвластно Марианне Высоцкой.

Да и что ей не подвластно? Императивный призыв в финале второй органной симфонии Вьерна и задумчивая мелодия Кантилены из сюиты Лангле. Основанная на резких контрастах пьеса «Господь среди нас» Мессиана и колдовство в «Посвящении» Вьерна: выстраивание в единую форму почти десяти минут тихой музыки. Все это уживается на одном диске и в одном исполнителе.

Мария Моисеева,
студентка IV курса

№ 2 (56), март 2005

Трудно представить себе музыканта или любителя музыки, не знакомого с искусством (или хотя бы с именем) прославленного маэстро, которому в 2005 году исполнится 80 лет. Просто не верится, что это человек уже давно не поет. Ведь стоит только произнести его имя, в ушах сразу начинает звучать «Серенада» Шуберта или «В сиянии теплых майских дней» Шумана. Немецкая вокальная лирика, кажется, только и ждала момента, чтобы ожить в неповторимом баритоне Фишера-Дискау. Откроешь томик песен Вольфа, заглянешь в ноты – и вот, звучит его голос… Думается, подобные ощущения испытываю не только я. Далеко не одно поколение ценителей музыки взросло на Дон-Жуане, Вольфраме, Воццеке в его интерпретации.

Это поистине уникальный, неповторимый голос. Но подлинное величие Фишера-Дискау состоит не столько в этом, сколько в том, как он своим голосом распоряжался. Нет, он не был громогласен. Но в огромном байретском театре его пианиссимо отчетливо слышали даже на галерке. Невольно вспоминаешь Шаляпина… В самом деле, у этих двух великих музыкантов много общего. Бесподобный бас и восхитительный баритон. Каждый был одним из музыкальных апостолов своего времени. Оба генеральным образом повлияли на развитие мирового вокального искусства. При этом Дитрих Фишер-Дискау – не только великий певец. Это еще и композитор, замечательный публицист (мемуары «Отзвуки былого»), автор ряда музыковедческих работ (о песнях Шуберта, Шумана и др.). А кроме того – первый исполнитель ряда сочинений композиторов-современников. Он не только заново открыл для нас Моцарта и Шуберта. Он стал первооткрывателем Бриттена, Хенце, Фортнера. Слышать его – незабываемый подарок для каждого ценителя музыки, праздник вечного искусства.

Илья Никольцев,
студент IV курса

№ 1 (55), январь-февраль 2005

26 октября в Рахманиновском зале консерватории состоялся уникальный концерт: прозвучали сочинения Михила Фабиановича Гнесина, которые не исполнялись на концертной эстраде уже более четверти века. Идея этого концерта-портрета принадлежала доценту кафедры истории русской музыки Екатерине Сергеевне Власовой. На протяжении вечера музыкальные номера сопровождались обширными биографическими и историческими справками из жизни композитора.

А чтобы полнее все представить, в антракте зрителей пригласили на выставку архивных материалов жизни и творчества Михаила Фабиановича из Российского государственного архива литературы и искусства. Среди экспонатов – фотографии М. Ф. Гнесина, его родителей; учителей и друзей – Н. А. Римского-Корсакова, А. К. Глазунова, В. Э. Мейерхольда (Гнесин работал в его студии в 10–20-х годах), Н. И. Забелы-Врубель (первой исполнительницы ранних романсов композитора), групповая фотография студентов Петербургской консерватории – участников первой постановки оперы «Кащей Бессмертный», фотография сцены из спектакля «Антигона» театральной студии В. Э. Мейерхольда, музыку к которой Гнесин написал впоследствии. Были представлены и автографы композитора. Прежде всего, рукописи его произведений и письма (в частности, черновик письма 1931 года И. В. Сталину с просьбой посодействовать прекращению преследований композитора). Порадовали и оригинальные рисунки с необычными названиями их персонажей, навеянные, может быть, знаменитыми карандашными рисунками его учителя – А. К. Лядова. Среди автографов письма А. К. Глазунова, В. Э. Мейерхольда, Д. Д. Шостаковича, а также огромная по масштабу рукопись проповедей отца композитора – еврейского раввина Фабиана Осиповича Гнесина. Кроме того, зрителям были представлены и нотные издания произведений Гнесина, хранящиеся в Московской консерватории.

Но главным событием вечера была, конечно, сама музыка композитора. Гнесин работал преимущественно в камерных жанрах – большую часть его сочинений представляют романсы и произведения для небольших инструментальных составов. В исполнении квартета «Beit Agnon», «Credo-квартета» и солистов ансамбля «Студия новой музыки» прозвучали несколько камерных сочинений: «Соната-фантазия» (1945), «Песня странствующего рыцаря» (1917), «Сюита для струнного квартета» (1937), «Из песен моего деда» (1912), секстет «Адыгея», фортепианный квинтет «Реквием» (1912–1914), посвященный памяти Михаила Врубеля. Музыка, написанная почти сто лет назад современником Стравинского, Рахманинова, Скрябина, Прокофьева, Шостаковича, оказалась новой и «свежей» для современного слушательского уха. Даже по небольшому количеству сочинений уже можно было судить об оригинальности и необычности музыкального письма композитора.

«Под занавес» ансамбль «Студия новой музыки» под управлением Игоря Дронова исполнил сюиту-гротеск «Еврейский оркестр на балу у городничего» (1926) из музыки к комедии «Ревизор». Сочинение было написано для постановки пьесы Гоголя в театре В. Э. Мейерхольда, и в первых представлениях партию рояля исполнял сам Д.Д. Шостакович. Сюита, полная юмора, оригинально инструментованная, явилась отличным завершением концерта. Зрители были в восторге. Музыканты, которым явно нравилось играть это сочинение (на репетиции сюиты контрабасист даже пританцовывал в такт), так завелислушателей, что последний номер (где по сюжету неожиданно появляется настоящий Ревизор) был исполнен на бис.

Концерт, ставший первым шагом к возрождению музыки М. Ф. Гнесина, вызвал живой интерес у публики – Рахманиновский зал был полон. Хочется надеяться, что в ожидании следующего концерта слушателям не придется ждать еще четверть века, а сочинения этого замечательного композитора займут свое достойное место в репертуаре музыкальных коллективов.

Мария Карачевская,
студентка IV курса