№ 3 (74), март 2007

В 2006 году весь мир отмечал 100-летие со дня рождения Д. Д. Шостаковича. Прошли многочисленные фестивали, конкурсы, театральные постановки и концерты. Не остался в стороне и Камерный музыкальный театр (руководитель – Б. А. Покровский), на сцене которого была осуществлена постановка оригинального спектакля «Век DSCH» с музыкой Шостаковича.

К сожалению, этот спектакль пока не может похвастаться громким успехом у публики. Необычайная сложность, можно сказать «элитарность» режиссерского замысла требует от зрителя соответствующей эрудиции – как в музыкальной, так и общеисторической областях. Специфичен уже сам жанр постановки – поэтический театр. Само обозначение уже указывает на необычайную важность текста (чаще всего – поэтического), который был собран из сочинений самого Шостаковича. Эти разные фрагменты, взятые подчас из музыкально не связанных между собой произведений композитора, складываются в единую канву сюжета театральной фантазии в двух частях: «Творчество» (I часть) и «Сны» (II часть).

Главным героем спектакля является Поэт, который, по мысли автора либретто Михаила Кислярова, воплощает «собирательный образ Художника, Творца» в историческом контексте советской действительности. Этим объясняются основные конфликтные линии спектакля – противостояние Поэта и его времени, Поэта и власти, смерти и бессмертия. Символом бессмертия Поэта становятся его рукописи, которые остаются жить даже после физической смерти главного героя. Основная мысль всего спектакля сосредоточена в словах Микеланджело, которые Поэт произносит в начале второй части:

Я словно б мертв, но миру в утешенье
Я тысячами душ живу в сердцах
Всех любящих. И, значит, я не прах,
И смертное меня не тронет тленье…

Для своеобразного выражения поэтического «Я» постановщиками был выбран Восьмой квартет. Это не случайно, ведь сам композитор подчеркивал исключительную автобиографичность сочинения в одном из своих писем:

Я размышлял о том, что если я когда-нибудь помру, то вряд ли кто напишет произведение, посвященное моей памяти. Поэтому я сам решил написать таковое. Можно было бы на обложке так и написать: «Посвящается памяти автора этого квартета». Основная тема квартета ноты D. Es. C. H., т. е. мои инициалы (Д. Ш.). Приехавши домой, раза два попытался его сыграть, и <…> лил слезы.

Исполнение этого квартета акцентировано в постановке неординарным сценическим решением – музыканты все время находятся на сцене, наравне с другими действующими лицами. Особенно эффектен финал I части спектакля, в котором заключительное Largo квартета прозвучало с авансцены.

Подлинными лейтмотивами постановки стали вокальный цикл «Из еврейской народной поэзии» (в I части) и Четырнадцатая симфония (во II части) – настоящие кульминации творчества композитора. О симфонии сам Шостакович говорил:

14-я симфония <…> является для меня этапным сочинением. Все, что я писал за последние многие годы, было подготовкой к этому сочинению.

Кроме того, в спектакле звучали и фрагменты из других сочинений – сюиты на слова Микеланджело Буонарроти, фортепианного трио № 2 (памяти Соллертинского), четырех стихотворений капитана Лебядкина, романсов на тексты из журнала «Крокодил» и «Антиформалистического райка». При всем различии этих сочинений, они образовали цельную композицию постановки.

«Век DSCH» стал заметным явлением в череде юбилейных приношений Шостаковичу, музыка которого, как и рукописи Поэта из спектакля, обрела подлинное бессмертие. Действительно прав Б. А. Покровский, который сказал: «Нам нужно искусство Шостаковича. Мы не можем обойтись без него и не должны позволять всем окружающим людям обходиться без него».

Карина Зыбина, Михаил Лопатин,
студенты IV курса

№ 2 (73), февраль 2007

Одним из самых значительных событий последнего фестиваля «Московская осень» стал двухдневный визит Анри Пуссёра – знаменитого бельгийского композитора, теоретика и педагога. Сейчас в нашей стране наблюдается особый интерес к его творчеству, в том числе теоретическому. Например, его трактат «Апофеоз Рамо» был недавно переведен на русский язык Е. Дубравской.

Программа визита отражала многостороннюю деятельность музыканта. Педагогической работе Пуссёра был посвящен первый день (17 ноября) – «Новая музыка и педагогика». Во второй день (18 ноября) состоялось небольшое выступление композитора на тему «Мой собственный путь через полстолетие Новой музыки», а также исполнение двух его сочинений – электронной композиции Paraboles-Mix tropé и аудиовизуальной этно-электронной композиции Voix et vues planetaires («Планетарные виды и голоса»).

Последняя композиция – не только кульминация краткого визита Пуссёра, но и своеобразный подарок композитора нашей стране. Пять частей этого сочинения (Аляскамазония, Кельтиберийский Гамелан, Канадакитай, Азиатокеанические Карибы и Вьетнамибия) предварялись введением – новой, написанной специально для московского исполнения композицией Славяно-Валлонский колокол (Slavo-Wallonisches Glockenspiel). В ней Пуссёр в «знак особой дружбы и благодарности» использовал русский колокольный звон и изображения русских церквей.

Структура сочинения содержит несколько пластов: визуальный, музыкальный и поэтический. Стихотворной основой послужили тексты близкого друга Анри Пуссёра – французского писателя Мишеля Бютора, читаемые в качестве своеобразных эпиграфов к каждой части произведения (русский перевод специально для московского исполнения был сделан Е. Дубравской). Их чтение создавало эффект отстранения от основной аудиовизуальной линии сочинения. Поэтические образы Бютора проецировались на звучание и изображение, придавая особую цельность соединению музыки и видеоряда.

Музыка завораживала многообразием стилистических ориентиров, намеченных уже в самом названии — этно-электронная композиция. Звучания древней этнической музыки сочетались здесь с калейдоскопом различных направлений академической музыки XX века — эстетикой второго авангарда (в рамках которой Пуссёр начинал свою деятельность в 1950-х годах), конкретной музыки (натуральные звуки и шуми) и «новой простоты». Музыкальная ткань произведения получала зримое воплощение в оживавших при помощи компьютерной анимации картинах видеоряда. Постоянная изменчивость, перетекание одного кадра в другой создавали впечатление бесконечного аудио-визуального пространства, постепенно затягивавшего в себя зрителей.

Каждый присутствовавший в тот вечер на концерте совершил свое путешествие по планете. Пусть аудио-визуальное, но впечатляющее не менее чем настоящее. Вероятно, кто-то, выходя на улицу, вспомнил фразы М. Бютора: «афиши оживают в театре теней. Над индустриальным пригородом глаз Венеры в ночи в просвете между облаками управляет колокольным звоном», «степные волны становятся текучими и перемешивают воспоминания, принесенные циклонами из кругосветного путешествия».

Карина Зыбина, Михаил Лопатин,
студенты IV курса

№ 9 (71), декабрь 2006

Современный ученый – какой он? Кто-то скажет: прекрасный специалист в своей области. Не только – отвечу я. Достаточно зайти в любой книжный магазин, чтобы в этом убедиться. К примеру, работы одного и того же автора вы с легкостью обнаружите как минимум в четырех отделах: современной зарубежной литературы, эстетики, философии и литературоведения. Разве может один человек работать в столь разных жанрах и при этом оставаться прекрасным специалистом? Может! Если этот человек – Умберто Эко.

На данный момент наш современник итальянец Умберто Эко (родился в 1932 году) известен во всем мире широчайшему кругу читателей прежде всего своими романами – «Имя розы» (1980), «Маятник Фуко» (1988), «Остров накануне» (1995), «Баудолино» (2000) – великолепно написанными, читающимися «на одном дыхании». Но не многим известно, что одновременно с этим Эко является почетным профессором 42-х (!) университетов мира, доктором философских наук, академиком Академии мировой культуры в Париже, Академии наук Болоньи, Международной академии философии искусств, главой ассоциации Джеймса Джойса и президентом Международной ассоциации семиотики и когнитивных исследований! Не правда ли, список, внушающий по меньшей мере уважение?

Его книга «Эволюция средневековой эстетики» постоянно появляется в списках литературы маститых исследователей-медиевистов, а ведь она была написана еще в 1958 году, когда автору было всего 26 лет! Литературоведы не могут обойтись без его «Заметок на полях «Имени розы»», а также «6 прогулок в литературных лесах». При этом ни первая, ни вторая работа первоначально для такого использования не предназначалась: «Заметки на полях…» – это своего рода дополнение и разъяснение одноименного романа, а «Прогулки…» – лекции, прочитанные в 1994 году студентам Гарвардского университета. Студентам, кстати, адресована и другая работа Эко – «Как написать дипломную работу» – простое учебное пособие, помогающее шаг за шагом приблизиться к созданию первого серьезного исследования. А что говорить о его философской работе «Введение в семиологию» или искусствоведческой, появившейся совсем недавно, «Истории красоты»?!

Действительно, трудно себе представить более широкий охват знаний! И все работы, по любой, даже самой серьезной проблеме, написаны простым (или относительно простым – насколько позволяет жанр) языком, доступным как начинающему, так и опытному ученому. В этом Эко просто не знает себе равных.

«Я хотел, чтоб читатель развлекался. Как минимум столько же, сколько развлекался я» – вот он, настоящий лейтмотив творчества Эко. «Развлекаясь» сам, открывая для себя все новую и новую информацию, он развлекает и читателя, одновременно допуская его в глубины науки. Это ли не настоящая эволюция современного ученого?!

Карина Зыбина,
студентка IV курса

№ 8 (70), ноябрь 2006

«Единственная музыка, написанная доселе, которая не прозвучит неуместной в устах Бога»… Как вы думаете, о каком композиторе говорил Бернард Шоу? Бах? Гендель? Думаю, вариант Шоу окажется самым неожиданным – это Моцарт. Именно так можно объяснить популярность грандиозного фестиваля, проходящего весь 2006 год в Австрийских городах Вене и Зальцбурге – «Mozart sakral» – «Моцарт священный», целиком посвященного музыке Моцарта.

Находясь в Вене или Зальцбурге, убедиться в этом очень просто. Все, что необходимо – это проснуться в воскресенье пораньше и отправиться на службу в любой собор этих городов. Моей целью было величественное готическое здание – кафедральный собор Вены, Stefansdom-Kirche. Именно в этом храме Моцарт получил должность кантора незадолго до своей смерти. Теперь здесь звучит его музыка. В тот день – месса C-dur «Коронационная», KV 317. Войдя в храм, понимаю – слушать мессу (как на концерте) пришла только я. Все остальные пришли участвовать в литургии. У каждого в руках – молитвенник и листок с нотами песнопений, которые прозвучат на богослужении. А как же Моцарт?

Оказывается, не все сразу. Сначала должна прозвучать великолепная органная импровизация, сменившаяся молитвой священника и лишь затем – моцартовские Kyrie и Gloria в исполнении хора и оркестра, «скрытых» справа от алтаря. И – о, чудо! – tutti, обилие C-dur’а, которые смущали меня в этих частях мессы, вдруг совершенно не показались чужеродными! Скорее, напротив, органично вписалось в атмосферу всеобщего возвышенно-восторженного настроения начала службы.

Затем – снова молитвы священников, перемежающиеся пением хоралов в сопровождении органа… Казалось, что поет сам собор! И когда вновь настала очередь Моцарта, весь храм будто стал подпевать ему – от Credo до Agnus Dei (божественного соло сопрано!), собор ожил и задвигался, устремляясь под пение хора к алтарю, на причастие. Вот и конец службы. Все лица светятся счастьем, подкрепляющимся ликующим финалом мессы Моцарта «Dona nobis pacem» – «Даруй нам мир».

Чем объясняется такое естественное звучание его музыки во время богослужения? Да тем, что он писал ее именно для такого исполнения! А не для концертного зала, и уж тем более не для записи на компакт-диск. А, значит, он прекрасно понимал, что роль его сочинения – поддерживать настроение возвышенного восторга. Вот где разгадка утверждения Бернарда Шоу! Его хочется дополнить высказыванием известного богослова Карла Барта: «Я не вполне уверен в том, что ангелы, намереваясь воздать хвалу Господу, играют именно Баха, но я уверен вполне, что друг для друга они играют Моцарта, и Господь радуется, слушая их»…

Карина Зыбина,
студентка IV курса

№ 6 (68), сентябрь 2006

Концерт или праздник? Пасхальный фестиваль, как ни одно другое событие года, заставляет задуматься над этим вопросом. Подобно самым любимым праздникам, его с нетерпением ждет весь год искушенная столичная публика, а затем еще год с ностальгией вспоминает. Незабываемым его делают и программа – всегда необычная и неожиданная, и участники. Пятый московский пасхальный фестиваль, завершившийся совсем недавно, полностью подтвердил свою репутацию. Тем более что отчасти он стал «музыкальным приношением» юбиляру года – Вольфгангу Амадею Моцарту.

Два концерта, прошедших с разницей в один день в Большом зале и в Концертном зале им. П. И. Чайковского, оказались достойным подарком великому композитору. В исполнении Камерного хора Шведского радио и Таллинского камерного оркестра, собранных воедино шведским хоровым дирижером Фредриком Мальбергом, звучала редко исполняемая, но от этого не менее гениальная церковная музыка Моцарта. За одним небольшим исключением – забавным, надо сказать! Шведы не смогли отказать себе в удовольствии открыть для русского слушателя своего, «шведского Моцарта» – Йозефа Мартина Крауса, композитора немецкого происхождения, родившегося в один год с зальцбуржским гением и умершего спустя год после него.

Оба концерта открывались увертюрой Крауса к спектаклю «Олимпия». Правда, к огромному разочарованию исполнителей, ничего кроме легкой скуки и недоумения сочинение их соотечественника не вызвало. Да и не могло быть иначе: ведь далее звучал Моцарт! Причем Моцарт абсолютно разный – наполненный жизнелюбием и энергией в «Коронационной мессе» и «Литании к таинству святых даров» и находящийся за гранью земной жизни в трагичнейшем и загадочном Реквиеме.

Конечно, можно долго говорить о том, что горячим эстонским исполнителям не удалось до конца выдержать форму таких одноаффектных сочинений, как «Месса» или «Литания», что первое отделение было затянутым, что соло тромбона в Tuba mirum вызывало опасение за дальнейшую судьбу тромбониста… Все искупили сполна несколько номеров Реквиема. Страшная сила «Dies irae», слезная мольба «Lacrimosa» и мощный призыв «Kyrie» — этих минут хватило для того, чтобы ошеломить и потрясти.

Карина Зыбина,
студентка IV курса