№ 2 (154), февраль 2016

Эней — Илья Кузьмин, Дидона — Виктория Яровая

Гроза. Дождь льет как из ведра. Пансион благородных девиц в Челси. Джентльмен хочет выпить чаю, но даже в чашку капает с потолка. Вдруг из Лондона приезжает певец Генри Боуман и привозит партитуру оперы «Дидона и Эней» Генри Перселла… Как на самом деле готовилась премьера постановки в 1689 году, неизвестно, но эту привлекательную задумку воплотил проект «DIDO» на сцене театра «Новая опера». Его инициатором стала режиссер-постановщик Наталья Анастасьева-Лайнер в содружестве с дирижером Дмитрием Волосниковым и художником Юрием Хариковым.

Музыкальный вечер (11 ноября) объединил два спектакля: оперу Перселла «Дидона и Эней» и Пролог к опере, написанный современным композитором-минималистом Майклом Найманом. Сочетание слов «современная музыка» и «барокко» звучит рискованно, но два музыкальных стиля рядом слушались гармонично. Их объединил идентичный состав исполнителей (струнный оркестр и клавесин), а также сходные черты в музыкальных стилях: нарочитая повторяемость в минималистической музыке Наймана и остинатный бас в ариях Перселла.

Пролог рассказал публике историю о том, как воспитанницы Пансиона вместе с приглашенным певцом Генри Боуманом готовились к постановке оперы. Интересно, что английский шедевр Перселла был сохранен режиссером в строгой неприкосновенности, а трактовку сюжета о Дидоне и Энее взял на себя Пролог. Он расставил акценты в опере и провел параллели между жизнью благородных девиц Челси и трагедией царицы Дидоны.

Сцена из спектакля

Лондонский певец Боуман (Илья Кузьмин) устраивает кастинг для воспитанниц и распределяет женские роли. Обладательнице самого красивого голоса он поручает, разумеется, партию Дидоны (Виктория Яровая). Как только это случается, подружки тут же ее отталкивают и клевещут воспитательницам на ее якобы непристойное поведение. В их нападках на девушку и завистливых гневных репликах уже слышатся голоса ведьм из оперы Перселла.

С одной стороны, Пролог объясняет человеческую трагедию Дидоны, она случилась из-за женской зависти (у Наймана – подружек и воспитательниц, у Перселла – ведьм). С другой стороны, возвышенная скорбь Дидоны носит характер всемирный, она страдает как высокий персонаж. Майкл Найман сравнивает ее с Орфеем: вакханки нещадно бросали в него камни, а ответом было лишь его пение. Так и здесь – героиня страдает, никому не причиняя вреда. Намек на судьбу Энея показан и в биографии певца Боумана. Как герой оставляет Дидону и Карфаген, так и певец по окончании контракта покинет Челси навсегда (а вместе с Пансионом и девушку).

Задумка создателей спектакля объединила не только старинную и современную музыку, но и разные жанры: Пролог и опера сопоставляются как комедия и трагедия, хотя и в первой, и во второй частях есть черты противоположного жанра. В Прологе веселую реакцию зала каждый раз вызывало появление неуклюжего дедушки Джозайаса Приста (Евгений Ставинский), директора Пансиона, с трудом передвигающего ноги. Смех вызвала также серьезность урока латыни, на котором присутствуют все воспитанницы под предводительством чопорных воспитательниц.

Какого цвета для вас Англия? Художник ответил по-лондонски, нарисовав картинку в цветовой гамме главного британского города с его знаменитыми красными автобусами и телефонными будками на фоне сумрачной архитектуры сероватых оттенков и затянутого тучами неба. К серо-черному и красному художник добавил белый цвет, заигравший в «Дидоне и Энее» ослепительной белизной греческих туник.

Спектакль «DIDO» увлек не только благодаря стильному внешнему виду и новым идеям в сюжете, но и музыкальному воплощению: обе части были мастерски исполнены как певцами, так и оркестрантами. Этот успех в свое время высоко оценили эксперты: в 2014 году дирижера Дмитрия Волосникова, солистов, хор и оркестр Новой оперы наградили «Золотой маской». В спектакле музыка звучит как со сцены, из оркестровой ямы, так и из неожиданных мест: приятное удивление вызвало пение хора в «Дидоне и Энее», доносящееся то из-за кулис (когда ведьмы колдуют в пещере), то откуда-то сверху (певцы расположились над балконом). А оркестранты однажды появились на сцене, подхватив квартетом развлекательную тему оркестра.

По замыслу постановщиков музыкальный вечер вел слушателей от бытовой истории, произошедшей в Челси, к вечному сюжету жизни. На пути от Наймана к Перселлу постепенно отпадали лишние детали, и в конце осталось главное – сильные чувства, которые владеют людьми во все времена. Дидона в знаменитой арии «When I am Laid in Earth» выразила их так, что замерший зал слушал ее мольбу «Remember me», затаив дыхание…

Анна Пастушкова,
IV курс ИТФ
Фото Д. Кочеткова

№ 9 (152), декабрь 2015

«Es ist vollbracht…» медленно и протяженно поет голос. Но не альт, как в «Страстях по Иоанну», а бас. Арию из кантаты И. С. Баха «Sehet, wir geh’n hinauf gen Jerusalem» («Взгляните, мы восходим в Иерусалим»; BWV 159) и фрагменты из других сочинений композитора представил Петер Нойман в своей оригинальной программе под названием «Vita Christi» («Жизнь Христа»), исполненной 17 октября в Концертном зале имени П. И. Чайковского вокальным и инструментальным ансамблями Kölner Kammerchor и Collegium Cartusianum.

Vita Christi по Нойману – «новая» оратория Баха, составленная дирижером в характерном для эпохи барокко жанре pasticcio. Сюжет последовательно раскрывает жизнь Иисуса – от рождения до Вознесения с остановкой на самых значимых эпизодах: Крещении, Распятии и Воскресении. Свежая идея Ноймана позволила услышать в непосредственной близости музыку двенадцати кантат и одного мотета (BWV 118) И. С. Баха, написанных в разное время и по различным поводам церковного календаря.

Как было указано в программке, проект дирижера «представляет жизнь Христа такой, какой ее описал в своих кантатах И. С. Бах». Но не меньшее влияние на воссоздание светлого облика Спасителя оказала интерпретация самого Ноймана. Он весьма избирательно подошел к выбору как самих сочинений, так и фрагментов из них – речитативов, арий и ариозо, хоров и хоралов. Главным при отборе для него послужил лирический тон музыки.

Общий характер «Vita Christi» был задан уже в первых номерах – во вступительном хоре из кантаты «Also hat Gott die Welt geliebt» («Так возлюбил Бог мир»; BWV 68) и арии сопрано «Süßer Trost, mein Jesus kömmt» («О утешенье сладкое, мой Иисус приходит»; BWV 151). Мягкие покачивания струнных в духе колыбельной (первый номер) и доверительное, трепетное обращение солистки Магдалены Харер создали возвышенную, камерную атмосферу. Все контрасты были сглажены. В своей интерпретации Нойман не гнался за театральностью и изобразительностью даже там, где она чувствуется у Баха. Например, в кантате «Jesus schläft, was soll ich hoffen» («Иисус уснул, на что же уповать мне?»; BWV 81) у Баха есть эпизод настоящего буйства стихии: в арии баса «Schweig, aufgetürmtes Meer» («Умолкни, море, не вздымайся!») инструменталисты изображают морскую бурю. Здесь же этот фрагмент прозвучал аккуратно и весьма сдержанно.

С той же точностью и ясностью «чертили» мелодические линии певцы ансамбля Kölner Kammerchor, опытного коллектива с солидной биографией (они уже привозили в Москву баховские «Страсти по Иоанну»). В хорах и хоралах их обращение к главному герою, Иисусу, было проникнуто человеческой теплотой. Солисты исполняли хоровые номера вместе со всеми, далеко не всегда выходя вперед: если в ариях было необходимо «выдвигаться» для лучшего звукового баланса, то речитативы звучали «с места». Среди вокалистов особенно выделился Маркус Флайг (бас-баритон). Пение солистов, вероятно в соответствии с содержанием поэтического текста, было строгим и лишенным эмоций.

Манера Петера Ноймана в интерпретации кантат отличалась сосредоточенностью и беспристрастностью, что затрудняло восприятие музыки под сводами концертного зала (вероятно, та же программа в соборе прозвучала бы гораздо более значительно). Солисты, хор и ансамбль пели и играли во многом в себе и для себя, словно призывая всех замедлиться и смягчиться.

Анна Пастушкова,
студентка IV курса ИТФ
Фото Юрия Рукосуева
Фото предоставлены Московской Государственной Академической Филармонией

№ 6 (149), сентябрь 2015

В годы войны для многих композиторов музыка была единственной возможностью высказаться: выразить скорбь по погибшим, как это сделал Богуслав Мартину в «Мемориале для Лидице», или вселить надежду на избавление, как Шостакович в Ленинградской симфонии. К 70-летию окончания самой страшной войны человечества Владимир Юровский подготовил цикл просветительских программ «Истории с оркестром. Музыка 1930-х–1940-х годов», которые представил в июне на сцене Концертного зала им. П. И. Чайковского.

Это уже третий по счету проект тематического музыкального фестиваля Юровского с ГАСО им. Е. Ф. Светланова «Владимир Юровский дирижирует и рассказывает». Сегодня Вторую мировую войну вспоминают очень часто, и потому дирижер выбрал ее в качестве темы, изложив собственный взгляд на события и показав широкий пласт музыки войны и окружающего ее времени.

Уникальность фестиваля в том, что он стал полностью авторской задумкой. Юровский мастерски справился с самыми разными задачами: помимо дирижерской работы, он продумал концепцию, выступил в качестве оратора, а также отобрал большое количество музыки – популярной и редкой. Прозвучали сочинения двадцати пяти авторов из десяти стран: СССР, Германии, Австрии, США, Польши, Великобритании, Франции, Италии, Венгрии и Чехии.

Такое многообразие не уместилось в рамки стандартных концертов, поэтому к ним было добавлено дополнительное третье отделение – post—concert. Каждый из четырех вечеров начинался с симфонической музыки, а заканчивался камерными сочинениями. В зале менялось количество слушателей: от полного аншлага до тесно сплоченной группы настоящих ценителей искусства, проявляющих вслед за музыкантами чудеса героизма – одним играть, а другим слушать пять часов! Концерт заканчивался за полночь, а следующим вечером начинался следующий… Но «марафон» стоил того!

В сочинениях кантатно-ораториального жанра на помощь команде ГАСО пришел коллектив «Мастера хорового пения» (руководитель – Л. Конторович), исполнивший «Лик человеческий» Ф. Пуленка и «Песни заточения» Л. Даллапикколы. Среди участников были знаменитые солисты: Владимир Спиваков представил «Траурный концерт» К. Хартмана, а японская пианистка Мицуко Учида – Фортепианный концерт А. Шенберга.

Юровский и его оркестр блестяще исполнили сверхсложную программу цикла, мгновенно переключаясь с одного стиля на другой – здесь были и Н. Мясковский, и Б. Барток, и В. Лютославский, и Б. Бриттен… Вместе с тем, в концертах весьма уместно звучала легкая музыка из кинофильмов, написанная И. Дунаевским, Э. Корнгольдом, У. Уолтоном, а также сыгранная на бис музыка из балета «Алые паруса» В. Юровского, тезки и деда дирижера.

Камерные программы показали особую музыкальную чуткость оркестрантов ГАСО, которым не так уж часто выпадает возможность сольных выступлений. Помимо «Оды Наполеону Бонапарту» Шенберга и «Квартета на конец времени» Мессиана важно выделить исполнение музыки композиторов-узников концлагерей. Г. Кляйн, П. Хаас, Г. Краса, И. Вебер и В. Ульман трагически погибли в местах своего заточения, и третий post—concert стал вечером их памяти.

Об ужасах, жестокостях войны, о трагедиях людей, столкнувшихся с ней, о несвободе говорил Юровский-оратор. Он утверждал, что нельзя забывать о произошедшем, но еще опасней не думать о том, что к войне приводит. Во вступительном слове к исполнению Восьмой симфонии, названной им «пророческим заглядыванием в будущее» – в послевоенную жизнь, дирижер предложил свою трактовку мажорного финала: к самой страшной кульминации в нем приводит настойчивое повторение мотива «до-ре-до», который можно было бы подтекстовать каким-нибудь светлым девизом: «Миру – мир!», например. «Но когда его начинают скандировать хором, то после этого начинают бить друг другу морду, затем в ход идет холодное, огнестрельное оружие и, наконец, взрывается атомная бомба…»

В Восьмой симфонии действительно заключены боль за все человечество, за жажду власти, которая требует жертв, и людская жестокость, не исчезающая одномоментно по завершению войны. Мир невозможен без усилий каждого из нас.

Анна Пастушкова,
студентка IV курса ИТФ
Фото предоставлены пресс-службой Московской филармонии

№ 3 (137), март 2014

Опера Вагнера «Летучий голландец» закончилась взрывом – в память о революционном прошлом композитора. Так в ушедшем году в Большом театре решили отметить 200-летие со дня рождения великого мятежника, возобновив постановку 2004 года (юбилейный спектакль прошел 16 октября). Ранняя опера Вагнера была представлена в своей первой редакции, без антракта.

Вечно одинокий «Голландец» из давности веков пришвартовывается к берегам современности… Первый акт сохраняет атмосферу суровости и мрачности главного героя и его команды, на фоне более жизненной, но такой же оторванной от мира команды капитана Даланда. Трагический монолог Голландца в полнокровном, но не слишком эмоциональном исполнении (Виланд Заттер), песня рулевого (Максим Пастер) и хор моряков – безусловные достоинства постановки наряду с превосходной работой оркестра (дирижировал Василий Синайский).

Всё дальнейшее скорее отражало режиссуру Петера Конвичного, нежели идеи Вагнера. Наибольшие изменения коснулись облика главной героини – Сенты (Елена Зеленская). Ее появление с подругами в начале второго акта вызвало у публики гомерический хохот – дамы в пестрых спортивных костюмах на сцене крутили колеса велотренажеров, ожидая своих суженых из дальнего плавания. Перед ними носилась Сента с огромным старинным портретом в руках – вовсе не экзальтированная и влюбленная особа, а скорее пышущая здоровьем домохозяйка и фанатка сериалов. Новое амплуа не проявило романтики и в любовной сцене с Голландцем, напичканной нелепостями: чего стоит натягивание платья (подарок жениха) на спортивную форму  и странное пританцовывание главного героя, пытавшегося изобразить радость! Подобная «комедия» во втором акте переломила драматический сюжет оперы, что не позволило воспринять финал серьезно.

В первой редакции «Летучего голландца» партия Сенты написана на тон выше. И в интервью газеты Большого театра Елена Зеленская с гордостью заявила: «Нигде в мире больше не поют партию в этой редакции». Вероятно, они не ошиблись, ведь певице так и не удалось дотянуть этот несчастный тон.

Новый облик Сенты еще комичнее проявил себя в развязке сюжета: слушая монолог Голландца, покидающего ее навсегда, самоуверенная дама долго ухмылялась, а потом взяла и устроила всем «конец» с настоящим взрывом! «Аморальная» задумка режиссера выглядит пугающе, чего не скажешь о ее сценическом воплощении: когда всё, включая оркестр, погрузилось в темноту, последние такты оперы Вагнера тихо доиграла пластинка… Но через несколько секунд вспыхнул свет и артисты уже вернулись на сцену для поклона.

К сожалению, режиссерская концепция оказалась не очень убедительной: его Сента эгоистично мстит окружающим за свои неудачи, тогда как вагнеровская гибнет ради спасения Голландца. Террористический акт перечеркивает главную идею композитора о жертвенности и прощении через любовь. Петер Конвичный объясняет свою позицию тем, что современная публика не поняла бы жертвы Сенты, и он вводит финальный взрыв с надеждой на отклик зрителей, которые «испугаются и начнут дискутировать». Люди в глазах Конвичного перекормлены продуктами масс-медиа и не способны мыслить.

Но, может быть, для них лучше режиссировать в других жанрах?! Опера, тем более вагнеровская, думается, требует иного подхода.

Анна Пастушкова,
студентка II курса ИТФ

Фотографии Дамира Юсупова

№ 7 (132), октябрь 2013

Столицу Австрии не даром считают музыкальным центром Европы. Независимо от сезона там всегда есть что посмотреть и кого послушать. С начала апреля по середину мая в концертных залах Общества друзей музыки Musicverein ежегодно проходит Венский весенний фестиваль, в программе которого, без преувеличения, лучшие музыканты мира. В этом году на афишах значились дирижеры – Николаус Арнонкур, Марис Янсонс; певцы – Патрисия Петиббон, Михаэль Шаде. Мне удалось попасть на первый концерт фестиваля: 4 апреля в Большом зале Musicverein выступал оркестр Рене Якобса Akademie für Alte Musik Berlin (Берлинская академия старинной музыки). Коллектив, в прошлом году отметивший свое 30-летие, не устает удивлять мир вдумчивыми интерпретациями старинной музыки. В этот раз в одной команде с Якобсом выступил американский контртенор Беджун Мехта.

Программа оказалась весьма насыщенной. Якобс преподнес слушателям в легком, жизнерадостном ключе венскую классику – «Линцскую» симфонию Моцарта (№ 36) и симфонию Гайдна № 91. Оркестр, несмотря на камерный состав (по одному исполнителю на партию в духовой группе), был тщательно сбалансирован по звучности и воспринимался как единый организм. Беджун Мехта в сопровождении оркестра исполнил арии из опер «Асканио из Альбы» и «Митридат, царь Понтийский» Моцарта, «Эцио» Глюка и «Артаксеркса» И. К. Баха. Певец потрясающе владеет своим голосом – прежде чем стать контртенором, он с детства пел в высокой тесситуре в хоре, а после «ломки» голоса и попытки стать баритоном вернулся к «высокому» пению, что принесло ему успех.

Австрийцы досконально подошли к буклету концерта: помимо весьма подробных описаний всех произведений, биографий авторов, текстов арий на языке оригинала с переводом на немецкий, публике был предложен доскональный разбор симфоний с нотными примерами всех тем! Вдобавок ко всему в зале горел свет на протяжении всего концерта, позволяя любознательным слушателям спокойно просвещаться.

Вену музыкальную невозможно представить и без знаменитой Венской оперы. Именно туда прежде всего стремятся попасть туристы. Ее здание поражает воображение, особенно изнутри: мраморные колонны, скульптуры богов и композиторов, величественные лестницы, зеркала в золотом обрамлении – кажется, погаснет свет, зазвучит музыка и начнется сказка…

Однако в тот вечер, когда я попала на «Фиделио» Бетховена, оркестр под управлением Адама Фишера развеял надежды: звучание могло бы быть достойным паркового оркестра, но никак не оперного – медь не строила, вступала невпопад, струнные вместо пения сухо дребезжали, музыка была «обездвижена»… Появление на сцене певцов помогло ненадолго отвлечься от грустных мыслей: весьма внушительно пел Вальтер Финк (тюремщик Рокко); Фальк Штрюкман (Дон Пицарро) убедительно изображал злодея, хотя мощностью голоса слегка не добирал. Украшением постановки стала Аня Кампе в образе смелой Элеоноры – сцены с ее участием были лучшими в опере. Певица обладает очень сильным и проникновенным голосом, доносящимся до слушателей даже в моменты оркестровых кульминаций. Менее удачно выступил ЛэнсРайан в роли Флорестана: у певца обнаружилось слишком «раскачанное» вибрато. Очевидно, что эта достаточно старая постановка (1970 г.) нуждается либо в обновлении, либо в забвении.

Приобщение к классической музыке в Вене доступно всем желающим. За весьма умеренную плату можно посетить любой концерт и любое оперное представление, купив билет без места. Но если не получается – не огорчайтесь! И представление, и концерт можно увидеть-услышать на улице, во многих местах на больших экранах идет online—трансляция. Вена живет музыкой.

Анна Пастушкова,
студентка II курса ИТФ

№ 5 (130), май 2013

Давно ли вы веселились и смеялись от души так, как это делают зрители Театра на Таганке? Если нет, то за фейерверком эмоций приходите на спектакль по комедии Шекспира «Двенадцатая ночь»! Спектакль идет на сцене около года и все это время пользуется успехом как в родном театре, так и на многочисленных гастролях по Европе, где приезда труппы балагуров и весельчаков ждут с нетерпением.

Орсино и Виола, сцена 3

Пьеса Шекспира (в переводе Давида Самойлова) повествует о том, как перепутали брата с сестрой, переодетой в мужчину, и о многочисленных любовных и прочих интригах, нарастающих к финалу. Режиссеру Ренате Сотириади, ученице Юрия Любимова и актрисе Театра на Таганке, в своем первом спектакле, выпущенном в этом театре (более ранние режиссерские работы ставились на других площадках), удалось создать необычное и запоминающееся представление, и сделать это на очень высоком уровне.

Спектакль получился легким, остроумным и импровизационным, каждый из актеров играл с удовольствием. Роли были представлены в несколько обновленной трактовке. Так, знатной Оливией стала Юлия Куварзина, полностью разрушившая привычный образ своей героини: вместо унылой барышни она оказалась пышущей здоровьем, бойкой хохотушкой. Невероятно смешон был Иван Рыжиков в роли напыщенного Мальволио, а камеристка Мария вообще оказалась ростом под два метра – сильный характер и волевое давление этой героини демонстрировал переодетый Сергей Ушаков. Менее удачно была представлена главная тройная роль, ответственность за которую взяла на себя Ирина Линдт: контраста между братом (Себастьяном) и сестрой (сначала в облике Цезарио, потом Виолы) обнаружить, к сожалению, не удалось, и поэтому мучительный вопрос «кто есть кто» разрешился только к самому концу.

Мальволио читает письмо Оливии

Значительное место в спектакле было отведено музыкальным номерам: шут Фесте (Никита Лучихин) все время ходил с электрогитарой и наигрывал известные всем песенки (чаще остальных – «Smoke on the water» группы Deep Purple). Помимо него периодически появлялись два актера с африканским барабаном и акустической гитарой. Музыкальное сопровождение использовалось во всех сценах с герцогом Орсино (Александр Лырчиков): под окнами Оливии звучали серенады, а для услаждения слуха и успокоения разбитого сердца принца играл его собственный музыкальный ансамбль (со скрипкой и виолончелью). Были также представлены современные музыкальные жанры: пародия на рок в исполнении сэров Тоби и Эндрю, реп сурового капитана корабля и виртуозное «блюзовое» соло священника. Исполненные в самых различных стилях музыкальные «интермедии» – песни с пересочиненным текстом, сделанным актерами, и известные мелодии – обновили пьесу и сделали спектакль созвучным нашему времени.

Неудивительно, что у многих на представлении возникло ощущение, будто пьеса рождается прямо на глазах, что никакого текста на самом деле нет и все происходящее – своего рода комедия dell’Arte. Под конец актеры «зажгли» зал песнями и танцами и зрители долго не отпускали их со сцены…

Анна Пастушкова,
студентка I курса ИТФ
Фото Эмиля Матвеева

№ 3 (128), март 2013

У кого-то есть традиция каждый год 31 декабря ходить в баню, а у меня – в театр. В Москве мало театров, которые дают спектакль в канун Нового года. Одним из таких исключений является «Современник», для которого предновогодний показ – тоже традиция. А что хочется видеть в праздничный день? Наверное, что-то веселое и оптимистичное – Новый год все-таки! Но у «Современника» другие приоритеты, поэтому 31 декабря 2012 года он показал спектакль «на злобу дня»: «ГенАцид. Деревенский анекдот».

Постановка – дебют молодого режиссера Кирилла Вытоптова на большой сцене «Современника» по одноименному роману современного российского писателя Всеволода Бенигсена. Место действия – село Большие Ущеры, где на завалинке из белых бревен разворачиваются события.

Жизнь в этой провинциальной дыре идет своим обычным чередом: из развлечений – только пьянки, драки и сплетни. Но все меняется, когда в России выходит указ под кодовым названием «ГЕНАЦИД» – Государственная Единая Национальная Идея. Появилась необходимость в срочном объединении людей, а параллельно – в сохранении культурного наследия. Инструментом выбрана русская художественная литература. Среди авторов – Пушкин, Гоголь, Толстой, Чехов, Бродский, Хлебников, Зощенко, Крученых. Каждому гражданину дается задание прочесть отрывок из русской классики и затем ответить его на экзамене.

Однако для жителей села Большие Ущеры стало настоящим ударом, когда прилетел вертолет и из него посыпались творения классиков. Никто из них книг давно в руках не держал, читать они разучились, на все село нашелся только один грамотный человек Антон Пахомов (Илья Древнов) – в прошлом городской житель с дипломом о высшем образовании и диссертацией, которую он не смог удачно защитить (провал и стал причиной того, что он уехал в провинцию). Антон – историк, спектакль начинается и заканчивается сценами, в которых он защищает свою научную работу. Ее основная мысль: история не является наукой, это «лишенный всяческой логики и смысла бардак», основанный на мифах и домыслах… Именно ему, как местному библиотекарю, и поручают задание распределить книги среди населения и проконтролировать их изучение.

Всю первую половину спектакля селяне демонстрируют свою примитивность и вопиющую безграмотность. Инициатива насильственного чтения воспринимается «в штыки». Каждый хочет получить книжку полегче и повеселее, но с юмором у русских классиков – проблемы, как замечает библиотекарь. Каждый говорит с акцентом и коверкает ударения. К довершению образов персонажей добавлен плоский юмор в духе comedy-шоу канала ТНТ… У публики поначалу стало складываться не самое благоприятное впечатление, и некоторые зрители, разочаровавшись, пошли отмечать Новый год, не дожидаясь конца представления. И зря, потому что после антракта все оживилось и второе действие смотрелось на едином дыхании.

Вернемся к сюжету. Постепенно действие эксперимента становится заметным: люди начинают читать и преображаться. Меняется и зрелище: так, второй акт открывает стилизованный бал эпохи Пушкина, где герои танцуют под романс Глинки «Я помню чудное мгновенье». Жители, готовясь к экзамену с большим рвением, театрально пересказывают друг другу заданные отрывки. Все заняты чтением и увлечены не на шутку – как с сожалением замечает один из героев, «даже выпить теперь не с кем». Самогонщица Громиха (Светлана Коркошко), чуть ли не плача, декламирует «Незнакомку» Аблока (так произнося имя автора), тракторист Валера (Шамиль Хаматов) днями и ночами сидит на крыше, читая Бродского и слушая радио, из которого раздается голос поэта. Возникают споры из-за предпочтений в литературе и даже драка между «заиками» (от «прозаик») и «рифмачами». Произведения, казалось бы, удачно распределяются между экзаменуемыми, даже теми, кто с трудом говорит по-русски: Алексей Крученых со стихотворением «Дыр бул щыл» пришелся по душе Гришке-плотнику (Евгений Матвеев), выражения которого и в жизни представляли собой «винегрет» из трехэтажного мата и слов собственного сочинения; монолог Нины Заречной из «Чайки» проникновенно читает гастарбайтер Мансур (Рашид Незаметдинов)…

Участники эксперимента отдаются идее сохранения культурного наследия до абсурда серьезно. Они задумались о жизни и стали искать в ней смысл. У одного из героев, Сергея Серикова (Дмитрий Смолев), после прочтения Чехова возникает много вопросов, а найти ответы ни в книге, ни в своей голове он не может и… кончает с собой. Вот его предсмертная записка: «Все эти ужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдет еще тысяча лет, жизнь не станет лучше. А. П. Чехов».

И вскоре после подобных беспорядков выходит новый государственный приказ: экзамен отменить, книги из употребления изъять! А то ведь, если люди начнут думать и рассуждать, то тут недалеко до смуты и даже до революции. Массой без собственных мыслей управлять намного легче.

Спектакль заканчивается трагически. Послушный библиотекарь Антон Пахомов сжигает библиотеку, а вместе с ней и книги. Люди остаются без «памятника деревянного зодчества», растерянные и опустошенные… Таков финал спектакля, в отличие от финала книги, в которой народ как неуправляемая никем сила, бессмысленная и беспощадная, продолжает крушить все на своем пути.

Книги сожгли, но, хочется надеяться, что-то важное в сознании жителей села Большие Ущеры все-таки осталось. И такими, какими были до эксперимента, они уже не будут. Каждому теперь нужно решать самому, покоиться ли в тупом бездействии или пытаться что-то изменить.

Анна Пастушкова,
студентка I курса ИТФ