№6 (185), сентябрь 2019

В Культурном центре ЗИЛ 13 апреля прошел спектакль «Архитектура звука» в исполнении труппы «Балет Москва». Спектакль включал в себя диптих неоклассических балетов на музыку Бориса Чайковского и Юрия Абдокова, поставленных силами интернациональной группы.

Специфика «Балета Москва» в том, что у нее нет своей сцены. Официальный сайт театра поясняет, что эта особенность «позволяет экспериментировать с локациями, использовать потенциал и своеобразие различных городских пространств». Отсутствие постоянной площадки идет лишь на пользу коллективу, поскольку у него – столь активная самоотдача и бьющая ключом энергия, которой могут позавидовать многие московские коллеги. Публика в основном положительно принимает спектакли «Балета Москва». Так произошло и на этот раз.

Партитура «Архитектуры звука» – это не только музыка и танец, но и костюмы, свет и даже мультимедиа. Спектакль состоит из двух частей – «Лабиринт» (хореография Константина Семенова) и «Три поэмы» (хореография Кирилла Радева). Это бессюжетные балеты, в которых все внимание зрителя сосредоточено на движениях танцоров, отражающих течение музыки. Совместная жизнь музыки и танца, наполненная философским созерцанием, – вот как можно описать спектакль.

Представление дополняют световой перформанс и мультимедийная композиция (художники Луис Пердигеро и Ребека Висенте Арнальдос, Испания). Однако, как было заявлено и как стало очевидным, – балеты наследуют традициям неоклассицизма. Безусловно, это не та самая постановка из ряда дягилевских, но идея молодых хореографов, подхваченная ими у Джорджа Баланчина, воплощена очень органично.

Первая часть, «Лабиринт», сопровождается музыкой Бориса Чайковского, а именно, Концертом для фортепиано с оркестром. На сцене – минимум декораций и костюмов (художник по костюмам – Славна Мартинович, Сербия), ничего отвлекающего взгляд от действа, свет и мультимедиа – как штрихи к портрету. Причина выбора именно музыки Бориса Чайковского осталась неизвестной, но потенциал для неоклассической хореографии создателям в нем найти удалось. Слаженность и четкость исполнения, а также сильная положительная энергетика – это приятные черты труппы «Балет Москва».

Вторая часть, «Три поэмы», исполняется на музыку Юрия Абдокова, профессора Московской консерватории и ученика Бориса Чайковского. Так подчеркивается преемственность поколений и связь двух разных частей одного спектакля. Здесь звучат три программные пьесы Абдокова: «Осенние молитвы», «Птицы под дождем», «На грани таяния и льда», все – для струнного оркестра. Проникновенная лирическая музыка Абдокова усложняет танцевальное воплощение, но труппа блестяще справилась с этим материалом.

Хореография дает новое прочтение музыки Бориса Чайковского и Юрия Абдокова. Это не то новое, что уничтожает как можно больше привычных канонов, это новое гармоничное претворение самостоятельной музыки в прикладную, но не потерявшую своей самодостаточности.

Это не единственный эксперимент для труппы «Балета Москва». В репертуаре театра есть «Свадебка. Весна священная» на музыку Игоря Стравинского, «Времена года» на музыку Владимира Мартынова, «Медея/Эквус» на музыку Павла Карманова и Алексея Айги и другие как бессюжетные, так и основанные на либретто балеты. В них участвуют и классическая труппа, и труппа современного танца. Предполагаемого соответствия стиля музыки выбору труппы нет: в случае со Стравинским – это современная труппа, во «Временах года» наоборот, классическая, и так далее. В ряде случаев с музыкальным материалом обходятся достаточно вольно, но, в основном, это цельные композиции, которые воспринимаются адекватно во всех отношениях.

«Архитектура звука» молодых авторов на сцене ЗИЛа оставила самые лучшие впечатления, а также побудила немного задуматься. Некоторой проблемой является то, что альтернативных ЗИЛу концертных площадок в большинстве спальных районов Москвы до сих пор нет. Конечно, ЗИЛ – не окраина города, но несколько обидным становится тот факт, что при очевидной популярности такого формата культурного центра, подобные крупные площадки, в отличие от торгово-развлекательных, все еще не нашли себе места во многих районах столицы. Москва растет и растет, и число зрителей и слушателей растет пропорционально. Пусть и в архитектуре города найдется место архитектуре звука!

Ангелина Шульга,

V курс ИТФ

№4 (183), апрель 2019

Чуть более 50 километров от Москвы по Ярославской дороге – и путешественник попадает в спрятанное за густым лесом красивое местечко у реки Талица. Это – музей «Усадьба Мураново» имени Ф.И. Тютчева. В доме-музее великого русского поэта недавно открылась выставка старинных детских книг и игрушек «Мир детства», а также прошел ежегодный масштабный фестиваль «Масленица».

Может, для кого-то это не станет неожиданностью, но, кажется, культурный потенциал Подмосковья недооценен. В то время как Москва, этот огромный культурный «торт», притягивает к себе весь поток культуры, «вишенками» на нем по праву являются подмосковные музеи-усадьбы, о которых, на мой взгляд, часто несправедливо забывают.
«Усадьба Мураново» имени Ф.И. Тютчева, расположенная в Пушкинском районе, всегда рада встретить гостей выставками, фестивалями и самыми разными мероприятиями. На ее посещение стоит выделить целый день, в который он сумеет полностью отвлечься от ритмов большого города и погрузиться в совершенно иную атмосферу (как это произошло со мной).

Интересно, что после революции Мураново стало одним из первых литературно-мемориальных музеев: он открылся на год раньше Ясной Поляны. Первым директором музея стал внук Фёдора Тютчева – Николай Иванович; и вот уже 99 лет усадьбу «Мураново» может посетить любой желающий. Вниманию посетителей представлен первозданный интерьер дома-музея, утварь, пинакотека, литературные архивы и памятники – причем, это наследие не только Тютчевых, но и предыдущих владельцев – семьи поэта Е.А. Баратынского. Окружает дом-музей прекрасный заповедный парк.

Интересна не только история Мураново, но и выставки, которые здесь можно встретить (вернее, выставки, которые вряд ли увидишь в Москве). Например, это действующая экспозиция игрушек «Мир детства». На ее открытии присутствовали потомки Фёдора Ивановича Тютчева, предоставившие большое количество старинных игрушек, у каждой из которых своя богатейшая история.

В течение года здесь проходят выставки живописи, театральных и карнавальных масок, старинной утвари, ежегодная научная конференция «Мурановские чтения», концерты и даже мастер-классы по русской и иностранной кухне. Впереди у Музея большие планы, поэтому совместить экскурсию по усадьбе Тютчева можно с мероприятиями для взрослых и детей на любой вкус, не исключая прогулки в чудесном парке (который жив только благодаря сотрудникам Музея, ибо со времен его открытия реставраций не проводилось!) и по ближайшим живописным окрестностям.

Этот уголок Подмосковья удивительно прекрасен в любое время года, он дарит огромную радость созерцания, ощущение уюта, спокойствие и умиротворение. Приезжайте в Мураново!

Ангелина Шульга,
IV курс ИТФ
Фото А.В.Котуранова

№2 (181), февраль 2019

24 января композитору и пианисту, старшему преподавателю Московской консерватории Е.В. Щербакову исполнилось 50 лет. В преддверии юбилея мне удалось побеседовать с композитором о его произведениях, творческих планах и, конечно, о процессе сочинения:

–Евгений Владимирович, как давно Вы начали писать музыку?

– Я вообще достаточно поздно стал заниматься музыкой – где-то с 10–11 лет, и с этого момента начал сочинять. Это смешно, но меня тогда очень сильно вдохновлял хроматический пассаж октавами в Первом концерте Листа, и я пытался писать фортепианный концерт, который был весь построен на хроматической гамме. Мой единственный опыт в додекафонии… (смеется).

– А у кого Вы учились?

– В «Мерзляковке» я учился как пианист в классе Александра Ильича Соболева. Его супруга, Елена Дмитриевна Цветкова, была его ассистентом и преподавала концертмейстерское мастерство – у нас до сих пор сохранились дружеские отношения, мои вокальные сочинения регулярно звучат в ее классе. Анализ музыкальных форм проходил в классе Виктора Павловича Фраенова. Позже он пригласил меня вместе с ним преподавать форму и полифонию в «Мерзляковке», что я и делаю до сих пор. В консерватории я учился у Юрия Александровича Фортунатова и Юрия Николаевича Холопова. Кстати, именно Фортунатов позвал меня работать в консерваторию, чем я очень горжусь. В классе фортепиано я учился у удивительного пианиста Юрия Алексеевича Муравлева (лучшего исполнения музыки Грига я не припомню). Ну и самое значительное место в моей жизни (не только музыкальной) занимает Константин Константинович Баташов. К сожалению, он в этом году ушел и из Мерзляковского училища, и из консерватории. Это, конечно, огромная потеря…

– Как у Вас рождается замысел нового произведения? Есть ли план? Или это происходит, скорее, спонтанно?

– Конечно, спонтанно, как-то само собой. Бывают случаи-исключения, такие как Вторая скрипичная соната – тогда мне в марте позвонил Александр Тростянский и сказал: «У нас пятого сентября премьера». Я говорю, что еще не начинал, а он отвечает: «Значит, есть повод». Бывает, например, как с Секстетом: пошел я опять-таки на концерт Тростянского, где они с Рустамом Комачковым и компанией играли квинтет Дворжака. Играли так хорошо, что меня это очень вдохновило, и под этим впечатлением я написал Секстет для двух скрипок, двух альтов и двух виолончелей.

– За Вашими плечами уже немало созданных произведений. Можете ли выделить какие-то из них?

– Наверное, самое первое серьезное сочинение – Соната для двух скрипок. Тогда мне было 17–18 лет, и я еще учился в училище на фортепианном отделении. Мне дорого это сочинение. Можно выделить Секстет, вокальные поэмы на стихи Ахматовой и Цветаевой, Первую скрипичную сонату… Есть пьесы, которые долго редактировались, например, Органный концерт, последнюю редакцию которого играли на последней «Московской осени». Честно говоря, к органу я отношусь весьма прохладно. У меня есть большая поэма для органа и сопрано «Шиповник цветет…» на стихи Ахматовой (ее замечательно исполнили Любовь Шишханова и Ольга Гречко), но я не очень люблю тембр этого инструмента. Концерт я писал очень долго, было несколько редакций… Но тем не менее, он есть.

– Каким жанрам Вы отдаете предпочтение в целом? У вас очень много вокальной музыки и совсем мало фортепианной.

– Вокальной музыки много, во-первых, потому что у нас сложился длительный творческий союз с Ольгой Александровной Седельниковой, супругой Глеба Серафимовича Седельникова. Он, кстати, был не только хорошим композитором, но и поэтом, который работал под псевдонимом Валентин Загорянский (на его стихи у меня тоже есть две поэмы и романс). С Ольгой Александровной мы давали много камерных концертов: я как пианист, она как певица. Мы переиграли практически всего Глинку, Брамса, очень многое из Шумана, Чайковского, Прокофьева, несколько вокальных циклов Свиридова, даже участвовали в концерте на открытии Школы имени Г.В. Свиридова, когда ей дали имя в его честь. Ольга Александровна – человек с тремя высшими образованиями: фортепианным, теоретическим и вокальным (училась у Нины Львовны Дорлиак). Она моментально осваивает текст, и я написал для нее много вокальной музыки. Мне вообще везет с певицами. Сейчас много моей музыки поют Анна Евтисова и Людмила Борисова. Ну и потом, я просто люблю поэзию.

– Какие поэты Вам близки?

– Самый любимый, пожалуй, Тютчев, но на его стихи надо писать для мужского голоса. Превалирование поэзии Ахматовой и Цветаевой обосновано тем, что я писал для женского голоса, но, тем не менее, они тоже входят в число моих любимых поэтов.

– Евгений Владимирович, Вы не только композитор, но и пианист. Кого любите исполнять?

– Я играл много Баха, Шопена, Листа, Шумана, Рахманинова, Стравинского, Грига. Да много кого… Брамса, все три фортепианные сонаты которого я однажды сыграл в одном концерте и записал двойник с его пьесами. Как-то был очень удачный концерт в Париже, где я выступал с сонатами Скарлатти, и он весьма понравился публике.

– А собственную музыку нравится исполнять?

– Нет! (смеется).

– Но, наверное, иногда бывает сложно доверить исполнение другому пианисту.

– Вы знаете, мне повезло – у меня замечательные друзья-исполнители: скрипач Александр Тростянский, пианистка Наталья Ардашева и виолончелист Рустам Комачков, который играет, правда, пока только одно мое сочинение – сольную Виолончельную сонату. Это музыканты экстра-класса. С Александром Тростянским мы когда-то одно время жили на одном этаже в общежитии. Он сыграл практически все мои скрипичные сочинения, начиная с Первой сонаты. Записан даже диск, где он озвучил, в том числе, мою Сонату для двух скрипок сам с собой! То есть, вначале писалась одна партия, а потом через наушник Александр ее слышал и записывал вторую. Потом все это сводилось вместе. Это была его идея, а я изначально был против, потому что всякую «химию» не люблю. Но решили попробовать, и действительно, получилось в результате очень убедительно. Если не сказать – вы и не заметите…

– Почему Вы написали только одно фортепианное сочинение – «B.A.C.H.»?

– С появлением «В.А.С.H.» связана забавная история. В рамках фестиваля «Клавирабенд композитора», который устраивал Владимир Владимирович Рябов в 1999 году, я представил Гольдберг-Вариации Баха и по условиям фестиваля вместе с сочинением, которое ты играешь как пианист, нужно исполнить свое собственное, связанное с первым. И я не придумал ничего лучше, чем взять тему «BACH» (смеется). Так, по случаю, это произведение и получилось. Потом очень удачно его играл пианист Михаил Шиляев, мой друг, к сожалению, ныне живущий в Лондоне. А сейчас учит другой замечательный пианист – Максим Пахомов, живущий в Нью-Йорке.

Наверное, пианисту очень сложно писать для рояля: мешают руки, которые начинают «идти вперед ушей». Обычно музыку я создаю без инструмента, когда гуляю, и внутренним слухом предугадать всякие неожиданности даже для симфонического оркестра не составляет труда. А резонанс рояля предсказать очень сложно. Когда пишешь фортепианную партию в вокальной пьесе, то стоит буквально в одном аккорде изменить одну ноту – и все замечательно звучит. Или наоборот…

– Какую премьеру Вы сейчас готовите?

– Скрипичный концерт. Он уже закончен, премьера состоялась в Ярославской Филармонии 26 января. А в ближайших планах – Концерт для виолончели со Струнным оркестром, давний мой «долг» для Рустама Комачкова и оркестра «Времена года» под управлением Владислава Булахова.

– Творческих успехов Вам, Евгений Владимирович! Спасибо за интервью!

Беседовала Ангелина Шульга, IV курс ИТФ

№9 (179), декабрь 2018

Опера Пуччини «Богема» хорошо известна и исключительно популярна. Она украшает репертуар многих театров по сей день. В этом году в Большом театре представили ее новую версию.

Неприкаянная жизнь героев «Богемы» в трактовке режиссера Жан-Романа Весперини стала, как ни странно, единственным островком стабильности в море представленной парижской действительности. Постановка поражала обилием красочных костюмов (не без «богемщины») и щедрыми декорациями, а также умиляла появлением животных на сцене. Это – своего рода традиция Большого. Если, например, в русской опере вывести на сцену коня – уже классика, то почему бы здесь не выпустить дрессированного пуделя? Он отвлечет внимание зрителя от небольшой суматохи в многолюдной сцене.

Камерные дуэты Рудольфа (Теодор Илинкай) и Мими (Анна Нечаева) оркестр под руководством Азиза Шохакимова исполнил на редкость хорошо. Казалось, что ледяной ветер, гулявший в тот вечер за стенами Большого ворвался вслед за Мими в квартирку друзей и зловеще присутствовал во всех диалогах, словно незримый герой.

Залихватские ансамблевые номера юношей (особенно, квартеты) звучали несколько торопливо и «крупным помолом». Безусловно, состав солистов накладывал отпечаток на исполнение. Вдобавок, иногда оркестр будто пытался догнать вокалистов, что было немного странно. Массовые сцены, напротив, оказались очень гармоничными. Многоплановость музыки и действа, их выверенность – то, что является визитной карточкой опер Большого театра, –радовали слушателей. Ярко в своих амплуа смотрелись Марсель (Константин Шушаков) и, в особенности, Мюзетта (Гузель Шарипова), актерская игра которой – выше всяких похвал.

Дирижер и оркестр, казалось, настолько расслабились и получали удовольствие от приятной музыки, что исполняли все немного небрежно-лениво. Плавному звучанию не хватало остроты, такого нужного «надрыва», который присутствует в музыке этой оперы и, в частности, проявляется в образе обреченной Мими.

А если предположить, что все это именно так и задумывалось? Тогда цель спектакля, созвучная выражению Даргомыжского «хочу правды», выраженная в стремлении отразить сюжет максимально правдоподобно и «жизненно», достигнута. Все было естественно  и…буднично. Солисты? Хороши. Оркестр? Неплох. Постановка? Тоже вполне любопытна. Эмоции от спектакля, в целом, положительные, но очень спокойные.

Ангелина Шульга,

IV курс ИТФ

Фото Дамира Юсупова

№9 (179), декабрь 2018

Вопрос исполнения западной средневековой музыки в России – «больная» тема для многих музыкантов. По ряду причин музыка Средневековья у нас сначала была неизвестна, потом непопулярна, а в прошлом столетии, по сути, ушла «в подполье». Наконец, наступил XXI век, в котором слушатель, казалось бы, ищет и осознает самую разную музыку, но все равно оставляет в тени малопонятную и не бросающуюся в глаза область музыки средневековой. Каковы же барьеры, которые мешают ее восприятию?

Итак, первый барьер – это огромное число непривычных для нас жанров средневековой музыки. Лишь малая часть бытует в современности. Хорал, органум, троп, секвенция, мотет… Что это такое? Почему так называются? Как это звучит? В чем смысл такой музыки? Публика, не склонная погружаться в чтение справочников и не имеющая на это времени, пребывает в растерянности. Но этот барьер преодолевается жаждой новизны: слушатель минует его, увидев на афише концерта средневековой музыки незнакомые слова, и все равно покупает билет – хотя бы из любопытства.

Вторая сложность – воспроизведение музыки артистом непременно должно быть осознанным. К счастью, исполнители не просто играют ноты, они настроены вдумчиво работать с нотным текстом. Такое решение, вкупе с установлением хороших международных контактов, позволяет им доставать материалы и грамотно изучать этот музыкальный пласт.

Третий барьер вытекает из второго: недостаточная теоретическая база для исполнителей. Чтобы грамотно интерпретировать такую музыку, необходимы дополнительные знания. В этом направлении работа медленно, но ведется: наследие российского музыковедения пополняется новыми исследованиями и, главное, – переводами европейских трудов.

Остается последний барьер – неосведомленность слушателя. Эта проблема исчезнет, если исполнители начнут говорить со слушателем о музыке, объяснять ее, поскольку диалог посредством слова пока более доступен, чем посредством музыки. Практика слова в концерте – не новость, но именно при встрече с музыкой Средневековья слово поистине «глаголом жжет сердца».

Без горячей инициативы, безусловно, не состоится ни исполнение, ни концерт. Например, без нее не сложился бы фестиваль MUSICA MENSURATA. Это – достойный проект работы многих российских и иностранных музыкантов, который открывает прекрасные качества средневековой музыки и помогает нам составить о ней представление. Просветительская работа в этом направлении активно ведется не только на концертах, но и в интернете, на сайте фестиваля.

Конечно, всегда есть к чему стремиться. Так, на заключительном концерте нынешнего фестиваля, посвященного истории средневекового мотета XIII и XIV веков, которую передал коллектив Ensemble Labyrinthus, при очень гармоничной композиции вечера, случались некоторые огрехи, касающиеся техники исполнения, работе со старинными текстами. Но ошибки – это естественно, в дальнейшем они должны быть проработаны.

В нынешнем октябре фестиваль проходил уже в пятый раз. Приятно, что людей, интересующихся средневековой музыкой – от профессионалов до меломанов – с каждым годом все больше. Постепенно и фестиваль уверенно преодолевает барьеры.

Ангелина Шульга,

IV курс ИТФ