№ 5 (4), май 1999

Кто только не высказывался о критическом состоянии народной традиции, обреченной на неизбежное и быстрое отмирание и забвение! Можно вспомнить таких видных деятелей фольклора как Линева, Пятницкий, Листопадов (последний, кстати, писал об этом почти сто лет назад). Но, к счастью, народные традиции все-таки продолжают жить, хотя они, конечно, меняются, как меняются времена, а с ними и люди – носители этих традиций. Современную сельскую молодежь словно магнитом притягивает городская жизнь, а старинные традиции, дожившие до наших дней, хранятся как реликвии лишь старшим поколением. Когда уходят из жизни старые деревенские исполнители, с ними безвозвратно исчезают песни и «живые» детали обрядов. В памяти народной остается лишь квинтэссенция песенного наследия, «узловые» моменты обычаев – только самое существенное, запоминающееся, яркое.

И, наверное, совсем бы забылась исчезающая старина, если бы не ездили по российской глубинке студенческие фольклорные экспедиции, записывая рассказы о «делах давно минувших дней», перенимая у подлинных деревенских исполнителей драгоценные песни, танцы, манеру пения. Ведь многое из услышанного в ходе экспедиционной работы становится потом частью репертуара фольклорных ансамблей, сохраняющих песни, которые уже не смогли бы выжить в условиях естественного бытования. Выступления коллективов, придерживающихся «аутентичной» манеры исполнения, предоставляют редкую возможность прикоснуться к истинной народной культуре.

С 20 по 24 апреля в Москве прошел IV фестиваль фольклорных коллективов России «Фольклорная весна». Начавшись четыре года назад как молодежный фольклорный форум, он превратился в традиционное, крупное музыкальное событие. В рамках насыщенной программы фестиваля, в котором принимали участие около двадцати коллективов со всех концов России, ежедневно проходили концерты в залах ЦДЛ и РАМ им. Гнесиных и многочисленные мастер-классы. В этом году, благодаря финансовой помощи Газпрома, а также информационной поддержке радиостанций «Радио России» и «Эхо Москвы», фестиваль приобрел больший размах, чем в предыдущие годы. Но одновременно появилось больше и откровенно конъюнктурных ансамблей – самодеятельные коллективы предприятий Газпрома, академические народные хоры им. Пятницкого, Северный, Рязанский, Кубанский, ансамбль «Казаки России», «Русская песня» Н. Бабкиной. Их участие в фестивале, возможно, было вызвано желанием привлечь обычного среднестатистического слушателя, довольствующегося любым, пусть даже далеко не «натуральным» продуктом. И шаблонные костюмы (банальные кокошники, сарафаны с блестками, красные сапожки), в которых красовались ряженые представители этих ансамблей, и, собственно, само исполнение походило на китч. Чего стоила, например, одна «Барыня-сударыня» с саксофоном, электрогитарами, ударными и под фонограмму! Показательно, что многие деревенские песенники весьма и весьма неодобрительно расценивают такое псевдо-народное пение. Хотя, наверно, если такое «народное творчество» существует, значит, оно кому-нибудь нужно.

Подобными «шедеврами» изобиловали церемонии открытия и закрытия фестиваля, проходившие во МХАТе им. Горького, но, в целом, программа концертов была, несомненно, интересна не только для любителей фольклора, но и для профессионалов. Особенно привлекала возможность услышать большое разнообразие стилей и традиций: почти все коллективы представляли традицию своего края. Тут были и песни, и пляски, и игры, и частушки – всего не перечислить. Чтобы слушатели легче понимали природу песни, ее назначение, календарную приуроченность или момент исполнения в обряде, многие исполнители «обыгрывали» песни, демонстрируя фрагменты обрядов, дополняя пение ритуальными действиями, используя сочные комментарии на простонародном, местном диалекте. Так, изрядное актерское мастерство проявили ансамбли из Петрозаводска, Новосибирска, Воронежа, Брянска.

В очередной раз фестиваль подтвердил свой статус молодежного, поскольку большинство ансамблей и хоров были студенческими, – по преимуществу, студенты фольклорных отделений музыкальных училищ и вузов. На этом фоне особенно любопытно выглядел ансамбль Пермского университета. Не будучи в музыке профессионалами, участники ансамбля, не отягощенные «специальными» знаниями, достигли поразительного сходства с манерой деревенских песенников, действуя при исполнении во многом интуитивно, «как народ».

Живой традицией повеяло от выступления известного ансамбля «Тимоня» из села Плехово Курской области. Можно только поклониться пяти замечательным деревенским бабушкам, которые своим мастерством и темпераментом утрут нос любой молодежи. Ансамбль «Тимоня» уже не в первый раз участвует в фестивале, и каждый его выход на сцену становится гвоздем программы. Богато представленная периферия соседствовала на фестивале с коллективами обеих столиц. Запомнилось выступление ансамбля Санкт-Петербургской консерватории, представившего фрагмент северного свадебного обряда с выразительными плачами, а среди прочего особенно яркими были виртуозные частушки «под язык». Московских коллективов было гораздо больше – известные ансамбли «Жар», «Народный праздник», «Казачий Кругъ», ансамбли и хоры Московского университета культуры, училища и Академии им. Гнесиных, Института им. Ипполитова-Иванова, Колледжа им. Шнитке (по ряду причин ансамбль Московской консерватории под руководством Н. Н. Гиляровой, заявленный в программе, в фестивале участия не принимал). Появились на сцене и совсем маленькие артисты из московского ансамбля «Веретенце» с их зажигательными плясками. А ведь умение плясать по-народному дается далеко не всем взрослым!

Конечно, пение, игра или танец в подлинной народной манере всегда будет для городского жителя довольно сложной задачей. Особенности народной пластики, тембра, диалекта, ладоинтонационные нюансы – все это требует глубокого и пристального изучения, вслушивания. Современная городская молодежь по-иному чувствует песню, в ее исполнении она никогда не станет точной копией крестьянского оригинала, а сможет лишь в той или иной степени к нему приблизиться. К этому и стремятся молодежные фольклорные ансамбли. Трепетно относятся они к родной песенной культуре, а значит, народные традиции переходят в надежные руки.

Екатерина Крайнова,
студентка III курса

№ 5 (4), май 1999

«Смотрите, Слонимский приезжает!»

– то и дело раздавалось на первом этаже консерватории, рядом с доской объявлений.  И встреча состоялась. Невероятно, но два часа  общения вместили и показ за роялем уже известных и недавно оконченных сочинений, и блистательные импровизации. Было место и мыслям о вечном, о «старой» и новой музыке, и даже шуткам по поводу своего собственного носа, который, однако, владелец не хотел бы поменять на другой. Не было ни тени желания выглядеть оригинально, ошеломить или навязать собственное мнение, но ошеломляющее все-таки было: необыкновенное обаяние, доброжелательность, невероятная артистическая и музыкальная энергетика, открытость и настроенность на общение. Театр одного композитора состоялся!

Слонимский много играл, извлекая из инструмента полный, глубокий, выразительный звук (так, наверное, Брамс мог бы исполнить сочинения Слонимского!). Вспоминал своего учителя, Николая Дмитриевича Успенского, которому обязан умением сочинять в стиле знаменного роспева (упомянув о запрете по идеологическим соображениям диссертации видного ученого-исследователя древнерусского певческого искусства). Глубина знаний о мире, широта и избирательность музыкальных интересов, огромная творческая энергия, яркая притягательность музыки — вот, что делает личность Сергея Слонимского неповторимой.

Наталья Григорович,
студентка III курса

«Чем человек отличается от тролля?»

– таким неожиданным и одновременно интригующим вопросом открылась встреча студентов и преподавателей Московской консерватории с питерским гостем – композитором Сергеем Слонимским. Точнее, открылась монологическая часть встречи, вскоре переросшая, к восторгу всех присутствовавших, в театрализованное действо, где исполнитель и композитор слились в нерасторжимое, самодостаточное единство.

В качестве прелюдии к столь чудесному превращению прозвучали импровизации Мастера на «заказанные» публикой темы – своеобразный диалог со стилями и техникой. Среди таких «заказов» была предложенная автором данных строк (и по случайности не узнанная Слонимским!) тема органных Вариаций Шенберга op. 40. Впрочем, «неузнавание» только пошло импровизации на пользу, поскольку Слонимский задействовал иные, нежели Шенберг, особенности материала. Речь, в первую очередь, идет о разработке сонорного потенциала темы. А «щипки» рояльных струн квази-пиццикато с привлечением кластерных звукокомплексов – красноречивое тому подтверждение.

Встречу продолжила демонстрация фрагментов последнего сочинения Слонимского – исторической оперы «Видения Иоанна Грозного» (либретто Я. Гордина), недавняя премьера которой состоялась в Самаре (дирижер – М. Ростропович, режиссер – Р. Стуруа). Основная идея оперы, по признанию композитора, состоит в попытке по-новому взглянуть «на нашу больную проблему»: взаимоотношение власти и народа. Впрочем, нравственный вывод Слонимского о неприемлемости диктатуры в любой ее форме, о невозможности тирании как альтернативы самому скверному государственному устройству отнюдь не нов, и тем более для традиций русской культуры. Но, может быть, особенно близкая параллель возникает с интерпретацией темы насилия в новом фильме Александра Сокурова «Молох». Картина посвящена истории любви Гитлера и Евы Браун, как бы спрессованной в один весенний день 1942 года. Эта параллель уместна еще и потому, что Слонимский просмотрел фильм накануне своего приезда в Москву, отозвавшись о нем в высшей степени положительно.

Основная сюжетная линия «Видений» сводится к воспоминаниям царя о совершенных им злодеяниях – убийстве собственного сына, Митрополита, рабски преданного Федьки Басманова, не погнушавшегося перед тем заколоть, по приказанию Ивана, собственного отца… Вся опера, таким образом, представляет цепь галлюцинирующих видений больного, умирающего Грозного, жалеющего себя в своем одиночестве, и не способного уже что-либо изменить. Как видим, драматургия оперы содержит инверсионную идею – произведение начинается с эпилога, который по ходу действия получает разъяснение и оправдание (если тирания вообще может иметь сколько-нибудь приемлемое оправдание). Кажется, следование сюжета «в обратную сторону» аналогично структуре нашей памяти, которая тоже представляет собой движение вспять, возвращение в прошлое для обогащения, обобщения и исторического осмысления.

По поводу «техники своего музыкального языка», Сергей Михайлович заметил, что индивидуальность художника заключена не в «изме» (мини-, сериа- или каком-либо из вновь придуманных направлений), но в решимости быть самим собой, в смелости говорить то, ЧТО считаешь нужным и так, как считаешь нужным. Лексическую основу сочинения можно определить, в связи с этим, через филологическое понятие «многоязычия», поскольку иногда автор «говорит» на языке древнерусской монодии (а ведь он имел счастье учиться у выдающегося специалиста в этой области Николая Дмитриевича Успенского), иногда «одевается» в квази-фольклорный костюм (хотя считает, что «фольклорные цитаты – это неприлично»; и поэтому подлинных народных мелодий в опере нет). В то же время Слонимский широко использует современные приемы звуковой выразительности, например, микрополифонию в духе Лютославского, – композитора, музыку которого, по собственному признанию, «обожает».

В заключение Сергей Михайлович исполнил свои фортепианные сочинения: две пьесы («Интермеццо» памяти Брамса из цикла «Воспоминания о XIX веке» и «Колокола»), а также «две с половиной» прелюдии и фуги (полностью циклы: F-dur и es-moll, и прелюдию Fis-dur – «китайскую», как объявил ее автор). Слонимский пояснил, что гармоническая идея цикла состояла в попытке возврата к ренессансной трактовке высотной системы. Однако, все же акцентировал особое прочтение «добаховской» тональности, сознательно дистанцировав себя от варианта интерпретации, известного нам по творчеству Свиридова или Гаврилина. «Это другая диатоника», – сказал композитор.

Способность быть самим собой – это, по Слонимскому, не просто обязательное для художника умение. Это то, что, вспоминая «Пер Гюнта», музыкант считает важнейшим свойством человеческого существа вообще. Так возникает оппозиция с троллем. Всегда довольный собой, тролль лишь играет написанную для него роль (может быть, отсюда тайная связь слов: т-рол-ль – роль?). Он – не он, а тот, кем его хотят видеть. Человек же наделен возможностью меняться в своих устремлениях, а значит, творить себя сам. Не в этом ли смысл нашего существования? – спрашивает Слонимский. – Не в этом ли предназначение художника и одна из животворных сил искусства? Не этим ли человек отличается от тролля?

Елена Доленко,
студентка III курса

№ 4 (6), апрель 1999

«Похоронят, зароют глубоко…» Эти строки Александра Блока оказались пророческими: кантата Г. В. Свиридова «Грустные песни» на стихи этого поэта впервые была исполнена лишь в 1999 году – после более чем тридцатилетнего забвения. Она прозвучала 27 февраля в Большом зале консерватории.

Музыка Свиридова всегда очень тепло принимается слушателями. Но «Грустные песни» не вызвали большого энтузиазма у публики, несмотря на высокопрофессиональное и проникновенное исполнение замечательного певца Александра Ведерникова, хоровой капеллы им. А. Юрлова и большого симфонического оркестра им. П. И. Чайковского под управлением В. Федосеева. Сочинение слишком необычно для Свиридова. Того Свиридова, который известен большинству, чья музыка переполняется радостью бытия, и жизнь в которых бьет ключем. Здесь, напротив, — размышления о смерти, о том, что ждет на пороге могилы. Все произведение выдержано в очень мрачных тонах. В нем нет открытой задушевности, свойственной музыке композитора. Все звучит строго и аскетично. Язык кантаты предельно лаконичен. Ограничен и круг исполнителей: солирующий бас, женский хор и камерный оркестр. Все вместе создает ощущение остановившегося времени, длительного пребывания в одном состоянии. Монолог обращен внутрь себя, в самую глубину  своего «я».

С варварской жестокостью вторглись в это состояние ликующие звуки тромбона: сразу вслед за «Грустными песнями» в этот вечер зазвучала музыка к кинофильму «Время, вперед!» Как могло такое случиться? Кто догадался таким образом составить программу концерта? Вошедшее, благодаря телевидению, в плоть и кровь наших соотечественников соло тромбона, открывающее сюиту, полностью перечеркнуло в сознании слушателей впечатление, произведенное «Грустными песнями». А бисирование этой части сюиты изгладило воспоминание о них «навеки»… В очередной раз в жертву сиюминутному успеху было принесено нечто гораздо более важное.

Для широкой публики, в основном, непрофессиональной, «Грустные песни» прошли незамеченными. Но, может быть, именно эта незнакомая грань творчества Свиридова заслуживает сегодня особо пристального внимания.

Татьяна Колтаков,
студентка III курса