№ 2 (56), март 2005

Сезон в Мариинском театре открылся оперой Глинки «Жизнь за царя», новая постановка которой (с оригинальным текстом Е. Розена) была осуществлена в конце прошлого сезона. Я не буду специально останавливаться на музыкальной стороне постановки, скажу лишь, что хор и оркестр театра под управлением Валерия Гергиева продемонстрировали свой привычно высокий уровень и что исполнители главных партий (Ольга Трифонова – Антонида, Леонид Захожаев – Собинин, Злата Булычева – Ваня и особенно незабываемый Сергей Алексашкин – Сусанин) были великолепны. О работе же режиссера и художника спектакля Дмитрия Чернякова хочется поговорить подробнее, особенно в свете крайне противоречивых оценок и абсолютного непонимания и неприятия ее некоторой частью публики.

Опера Глинки представляет почти непреодолимо трудную задачу для современного режиссера. Как добиться органичного сценического воплощения статичных «ораториальных» сцен? Как преодолеть более чем полувековую постановочную рутину и патриотическую помпезность, всегда несущую в себе националистический оттенок? Как избежать фальшивого «русского стиля» с ужасающими театральными кокошниками, караваями и проч.? А главное, как донести музыку до слушателя, проникнуть в душу современного человека, особенно если душа у него спрятана глубоко-глубоко внутри? Дмитрий Черняков смог найти решение для каждой из этих проблем и создать удивительно цельный и в лучшем смысле слова современный спектакль, не только отмеченный поразительной изобретательностью, стилевым единством, но и глубоко искренний и человечный, проникнутый любовью к музыке Глинки и к воплощенным в ней русским людям.

Главная цель постановщика – найти отклик у слушателя, разбудить его и заставить прочувствовать судьбу героя и его нравственный подвиг, в первую очередь, через продуманное преподнесение музыки. Где возможно, режиссер дает простор своей неистощимой выдумке, но в наиболее важных и проникновенных сценах действие сведено к минимуму, а сценическое оформление просто и неброско. Режиссер постоянно владеет вниманием зрителя, а в нужный момент переключает его на вслушивание, таким образом создавая максимально благоприятные условия для контакта с музыкой. Сцена Сусанина в лесу, например, произвела потрясающее впечатление даже на ту часть публики, которая совершенно не приняла концепцию постановки в целом.

Другой прием, позволяющий установить контакт со слушателем, оформление сцен, связанных с Сусаниным и его семьей. Режиссер отказывается от исторического бытового контекста и переносит действие в современный. И оказывается, что буквально каждый элемент оформления – это что-то близкое и родное для любого человека в зале: многие носили в детстве свитерочек «с олешками» как у Вани, у многих дома висит именно такая люстра и стоит точно такой шкаф. А приготовления к свадьбе происходят так, как любое современное русское застолье: на сцене готовят какие-то салаты, что-то трут на терке, приносят селедку, соленые огурцы… Поначалу это воспринимается почти как капустник, но в результате очень скоро появляется чувство, будто всю жизнь прожил с Сусаниным и остальными буквально в одном доме, и начинаешь относиться к ним как к самым родным людям. А когда на это чувство накладываются все последующие трагические события, внутренние переживания достигают той непосредственной силы, которая обычно бывает только в реальных жизненных обстоятельствах.

Основное конфликтное противопоставление оперы (русские и поляки) перенесено постановщиками в иную плоскость. Национальный элемент снят, и даже в программках вместо слова «поляки» фигурирует слово «враги». Второе действие тоже русское. Но если Россия, что показана в первом акте, основана на мире и любви и населена «добрыми людьми», то здесь Россия другая, но не менее знакомая: со смокингами, сотовыми телефонами, секьюрити и прочими атрибутами. Сюда же перекочевали все признаки «фальшиво-русского» (огромные бутафорские кокошники, декорация, напоминающая современный лужковский архитектурный стиль) и военизированный патриотизм. В результате получилось противопоставление мира, основанного на любви, и мира, опирающегося на насилие. Замечательно, что такое переосмысление конфликта не только не противоречит музыке, но и происходит в первую очередь из нее: Глинка дает не только контраст русского и польского, но и противопоставление музыки более искренней, непосредственной – и внешне блестящей.

В постановке намеренно подчеркнута глинкинская идея неперсонифицированного образа врага: в финале второго акта хор выстраивается на авансцене и поет по нотам. А когда в Эпилоге на сцене возникают эти же единые, как теперь говорят, ряды хора, начинаешь задумываться: какой из двух увиденных и услышанных миров воплощает современную нам Россию?

Сергей Михеев,
студент IV курса

№ 1 (55), январь-февраль 2005

В Мариинском театре, под управлением Валерия Гергиева, состоялась премьера Восьмой симфонии Малера. Предполагалось, что это исполнение грандиознейшего произведения великого симфониста станет исключительным событием концертной жизни не только Петербурга, но и всей страны. Однако эти ожидания оправдались лишь отчасти. Тот вариант, который был представлен публике, больше напоминал черновой прогон симфонии, чем выдающееся и безупречное исполнение, которого ждали от прославленного коллектива. Причина этого прозаична: сверхнасыщенный график Мариинского театра позволил Гергиеву провести, кажется, только одну общую репетицию, которая еще продолжалась, когда в театр начали пускать публику. Нужно ли говорить, насколько этого мало для полуторочасовой симфонии, потребовавшей участия не только солистов, хора и обоих оркестров театра (симфонического и сценического), но и двух приглашенных хоровых коллективов?

Поразительно, что при таких обстоятельствах симфония вообще была сыграна. Более того, никак нельзя сказать, что исполнение было плохое, наоборот, некоторые фрагменты звучали великолепно. Зато в других местах музыканты лучшего оркестра России начинали банально расходиться друг с другом. Конечно, Гергиев смог нейтрализовать все подобные погрешности и в который раз показал свое умение держать в руках несколько сотен исполнителей, однако лучше бы эти качества не пришлось демонстрировать столь наглядно.

В целом это исполнение Восьмой симфонии можно охарактеризовать как многообещающее. Гергиев явно не собирается им ограничиваться и есть надежда, что в будущем Восьмая станет не поводом продемонстрировать умение исполнителей работать в экстремальных условиях, а настоящим художественным откровением, какие нередко случаются у Гергиева после нескольких репетиций.

Сергей Михеев,
студент IV курса

№ 8 (54), декабрь 2004

На первый взгляд перед нами совершенно непритязательное сочинение, даже приближающееся к так называемой фоновой музыке. Но она настолько хороша, свежа и привлекательна, что, даже включив ее как фон, начинаешь внимательно слушать. Музыканта-профессионала это сочинение способно заинтересовать, вероятно, не столько применением современной композиторской техники (минимализм, элементы конкретной музыки), сколько самим фактом использования такой техники для создания чистой, эмоциональной, общительной, хотя ни в коем случае не наивной музыки, которая так же хорошо будет воспринята любым «неподготовленным» человеком.

Композитор строит произведение из самого простого материала, но материал этот – новый. И новизна его не только в том, что он не повторяет старое. В музыке «Дождиков» подспудно улавливается звуковая среда нашего времени, ее ритмы и интонации, все то, к чему привык наш слух за последние годы. Вместе с тем она созвучна мироощущению современного человека – поколения тех, кто был молодым на недавно минувшем рубеже веков. В ней чувствуется какая-то легкость, свежесть, начало нового века как бы с чистого листа, еще ничем не замаранного и не отягощенного непоправимыми ошибками, открытость миру и людям (мироощущение, которое, кажется, теперь уже исчезает). И в итоге эта небольшая пьеса позволяет возлагать большие надежды на еще не существующую Новую музыку ХХI века и представляет нам одного из вероятных ее создателей.

Сергей Михеев,
студент IV курса

№ 5 (51), сентябрь 2004

Каждое появление Клаудио Аббадо в Россию можно поставить в ряд наиболее значительных событий в музыкальной жизни страны. К счастью, его визиты не так уж редки: он приезжал и во главе труппы «Ла Скала», и с руководимым им Берлинским филармоническим оркестром. И вот новая встреча российской публики с прославленным маэстро: 8 апреля он дирижировал в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии программой из произведений Малера.

На этот раз Аббадо приехал с Молодежным оркестром имени Малера (Gustav Mahler Jugendorchester). Этот оркестр был основан по его инициативе в 1986 году. В его состав входят наиболее талантливые молодые музыканты из стран Европы (в том числе и из России). По своему уровню он сравним с лучшими оркестрами мира. Редко можно услышать столь красивый и насыщенный звук струнной группы, таких великолепных солистов-духовиков и прекрасный ансамбль. Еще реже оркестр играет с таким энтузиазмом и эмоциональной отзывчивостью, как в этот вечер. В программе стояли последние произведения Малера: «Прощание» из «Песни о земле» и Девятая симфония. В концерте принимала участие Анна Ларссон, чье исполнение партии меццо-сопрано в «Песни о земле» можно назвать эталонным.

Маэстро заметно постарел по сравнению со своим прошлым приездом в Россию в 1999 году. Он вышел на сцепу очень скромно, не торопясь и немного ссутулившись, но за пультом совершенно преобразился. Мягкими, немного угловатыми движениями он успевал дать указание каждому инструменту, включая малейшую деталь в непрерывный поток музыки. Оставаясь внешне сдержанным, он добился от оркестра невероятно экспрессивного исполнения. Напряжение непрерывно возрастало на протяжении почти полуторачасовой симфонии. После гигантских эмоциональных нарастаний первой части и многообразных перипетий средней, потрясением прозвучал неожиданный выход в предвосхищающие финал неземные звучания в середине третьей части. Но самое невероятное произошло в финале. Когда уже истаяли последние отзвуки музыки, зале установилось молчание, казавшееся бесконечным. Напряжение было таким, что нужно было сдерживаться, чтобы не закричать. Часть публики все же начала хлопать минуты через полторы, но эти аплодисменты быстро смолкли, как будто все почувствовали, что с последним мгновением тишины уходит жизнь.

Можно только пожалеть, что этот концерт не был повторен в Москве, так что москвичи смогут в лучшем случае услышать его в записи. Остается надеяться, что она рано или поздно будет издана.

Сергей Михеев,
студент IV курса