№ 10, октябрь 1999

Он называл себя «неисправимым романтиком». За свои 50 лет он написал не так много произведений, но того, что он вложил в написанное, хватило бы на десятки опусов. Порой его музыку тяжело слушать – настолько она переполнена чувством и смыслом, настолько щемяще-прекрасна. Настолько сильно физическое ощущение, что она написана кровью сердца.

Его музыка – крик одинокой умирающей души нашего современника и лебединая песнь целой империи, под звуки вальса и марша радостно-неумолимо скатывающейся в пропасть. Она насквозь автобиографична, и дело не только в ее пронзительно искреннем и личном тоне. В зашифрованном виде (скрытые цитаты, анаграммы, мотивы-символы) в этой музыке можно прочесть всю жизнь ее автора – и личную, и творческую. Не видеть в ней этого нельзя, но если видеть только это, то не увидишь ничего.

Бессмысленно рассматривать ее и исключительно сквозь призму композиторской техники Берга, всю жизнь декларировавшего свою верность Шенбергу, но создавшего свою, совершенно самостоятельную додекафонную систему, проводимую с удивительной последовательностью. Додекафонные принципы – не единственный рационализирующий момент в его музыке. Она вся «сосчитана». Как музыка полифонистов эпохи Возрождения, она подчиняется числовым законам, как музыка Барокко, она полна числовой символики. Но числа для Берга – не просто остроумная игра мастерства. Они – его рок, его судьба. Он определил «роковые числа» своих друзей и находил их повсюду. Его самого всю жизнь преследовало «роковое число» 23 – до самой смерти, произошедшей в ночь на 23-е число. А стоит взглянуть на его произведения – метрономные обозначения делятся на 23, важнейшие грани формы попадают на 23-й (46-й, 69-й) такт, количество тактов кратно 23… Так что же такое музыка Берга? Голос сердца, – ответит любой, кто ее слышал. Голос разума, – скажет тот, кто имеет хотя бы частичное представление о сокрытых в ней символах и технических премудростях. Какое же это удивительное дарование – сливать воедино рациональность и страстность, говорить разумом на языке чувства!

Ни у кого, знающего музыку Берга, не возникнет желания спорить с самим композитором, называвшим себя «неисправимым романтиком». Но до чего странен его романтизм! Берг – романтик, втаптывающий в грязь и убивающий своих героинь, толкающий в пропасть и приводящий к гибели своих двойников (как изменился шубертовский образ Doppelgänger!). Голос Берга слышен в последних репликах обезумевшего Воццека, тонущего в болоте убийцы своей возлюбленной, которому кругом видится кровь. И Альва, влюбленный в Лулу композитор, заразившийся от нее венерической болезнью и погибающий от руки ее очередного «клиента» – как ни ужасно, это ведь тоже автопортрет, чему в опере находится немало подтверждений. Что за роковое проклятье нес композитор, чуть ли не в каждом сочинении распинавший себя на кресте?! И почему, несмотря на необозримые и порой устрашающие глубины подтекста, его музыка все равно зовет нас к романтическому идеалу, на обретение которого, казалось бы, нет уже никакой надежды?

Он действительно «неисправимый романтик». И наверное, не только неисправимый, но и последний. После него не будет ни щемящего романтизма, ни парящего над жестоким миром идеала… Послушайте еще раз Скрипичный концерт Берга, и вы сразу ощутите этот колорит финальности – больше уже ничего не будет. Вы услышите в нем Requiem aeternam «памяти ангела» и самоотпевание смертельно больного композитора, работавшего без сна и отдыха, безжалостно сжигавшего последние силы: «Я должен продолжать. Я не могу останавливаться. У меня нет времени». А может быть, вы услышите в нем реквием всему прекрасному и человечному, что есть в мире. Тому, что будет безжалостно смято и раздавлено неумолимым натиском жестокого и малодушного века – неумолимым, как оглушительный обвал начала II части Скрипичного концерта или как нож убийцы, вонзающийся в тело Лулу. Но в финале оперы умирающая графиня Гешвитц обращается к Лулу: «Мой ангел… останься со мной в вечности», – и мы понимаем, что Прекрасное все же не умирает. Свою последнюю оперу Берг, как и Малер «Песнь о земле», заканчивает словом «вечность». Прекрасному нет места в нашем невротическом веке, но вне времени оно живет. Оно не с нами, но освещает нам путь – музыкой Альбана Берга.

Елена Петрикова,
студентка IV курса

№ 9, сентябрь 1999

Просто удивительно, какие возможности открывает перед студентами родная Консерватория! Мало того, что целый шквал знаний и умений на них обрушивает основной учебный курс – так к нему можно еще «добавить по вкусу» любые факультативы. Посмотришь на иного студента – вроде поступал в Консерваторию как теоретик, а он тебе и дирижер, и вокалист, и компьютерщик, и сочинительством балуется, а может еще и на клавесине поигрывает. Особенно много развелось нынче органистов – чуть не через одного композиторы и теоретики метят в Букстехуде.

Оно, пожалуй, и к лучшему – глядишь, какой-нибудь разочаровавшийся музыковед призвание новое обретет. И слава Богу. Посредственных ученых и без него хватит – так пусть развивает свои исполнительские таланты. Беда только в том, что когда таланты еще в должной мере не развиты, «юные дарования» уже отважно вылезают на сцену Малого зала, а их фамилии крупными буквами печатаются в афишах. Причем шрифт такой же величины, как если бы речь шла о Гродберге или Янченко. И никакой жалости к людям несведущим! Они ведь действительно могут подумать, что какая-нибудь новоявленная органная знаменитость выступает. Одно дело, если эта «знаменитость» сыграет вещь-другую на классном вечере и засим освободит публику от своего присутствия и музицирования. Хуже, если это музицирование растягивается на целое отделение или концерт. В самом безобидном варианте «будущий Букстехуде» с большим или меньшим успехом способен справиться с технической стороной произведения и ограничивается этим, а вопрос об исполнительской индивидуальности и самостоятельности просто не стоит. И слушателю отчаянно не хватает глубины, осмысленности, силы – настоящего исполнения. Но бывает, что и разрешение технических проблем новоиспеченным органистам не под силу.

Здесь можно только от всего сердца пожалеть бедную публику. В течение целого отделения концерта, вызывая смешанное чувство иронии и жалости, ее взор терзает жалкая фигурка, скрючившаяся на органной лавочке, безнадежно запутавшаяся в собственных руках, а временами чуть не под мануал склоняющая голову, чтобы найти клавишу, на которую предстоит поставить ногу. А звуки, которые эта фигурка исторгает из ни в чем не повинного «короля инструментов»? И это Бах, Муффат, Макс Регер? Ведь их музыка, живая и яркая, льется беспрерывным потоком, размеренно течет или стремительно летит, послушная воле композитора, а эта – неуклюже плетется, спотыкаясь о технические трудности! Где уж тут до свободы, исполнительской индивидуальности, где уж тут до музыки!

Как же обстоит дело с чувством реальности у людей, которые выступают с такой исполнительской подготовкой? И где уши у публики, которая этим людям аплодирует? Причем аплодирует всерьез, не из вежливости, по несколько раз вызывает на поклон. Остается только гадать – то ли слушатели не в состоянии отличить хорошего исполнения от плохого и просто коротают время на бесплатном концерте, то ли это сплошные друзья-товарищи выступающих. Эти-то всегда «своих» поддержат и все им простят. Да еще похвалят, что «взялся за такую трудную вещь». А стоило ли браться?

Поймите же наконец, господа органисты, клавесинисты и прочие энтузиасты факультативных занятий, что настоящими исполнителями не становятся, а рождаются. И не все, кто имеет формальное право выступать на сцене Малого зала, имеют на это право моральное. Ведь не смотря на все ваши старания, слушатель все же любит музыку. Так не убивайте в нем эту любовь, не будите в нем зверя своей игрой!..

Хотя в чем-то я сгущаю краски – не так страшны органисты, как они здесь описаны (ведь есть среди них и очень талантливые), – но и мои персонажи не вымышленные. А их имена опущены лишь в надежде, что они сами себя узнают. Узнают – и задумаются, есть ли смысл начинать концертную деятельность, если ее объективная оценка может оказаться такой, как моя?

Лена Петрикова,
студентка IV курса

№ 6 (8), июнь 1999

Бывают концерты, узнав о которых сразу решаешь, что их пропускать не стоит. Именно на такой концерт  и пыталась прорваться кучка консерваторских студентов вечером 21 мая. Сделать это было нелегко – толпа желающих затопила весь вестибюль Рахманиновского зала, а на контролеров не действовали ни студенческие билеты, ни даже приглашения. Благодать человеколюбия осенила их только после окончания второго номера программы, и воодушевленные студенты рассеялись вдоль стен зала (даже стоячих мест практически не оставалось).

У такого неслыханного ажиотажа были свои причины. Кого не заинтересует концерт под названием «Folies d’Espagne» – «Испанские безумства»! А «бессменный солист» вечера Петр Айду заинтриговал публику уже с момента появления афиши  –  ведь рядом с его именем значилось 8 (!) инструментов, на которых он должен играть. (Помимо исторических разновидностей клавира – клавесина, клавикорда, молоточкового фортепиано, романтического клавира и современного рояля  – были обещаны барочная гитара и лютня.) Да и Ансамбль под управлением Назара Кожухаря уже хорошо известен любителям старинной музыки, не говоря уже об Ансамбле ударных инструментов Марка Пекарского. Как потом выяснилось, кроме этого публике были приготовлены сюрпризы вроде балета, акробатов и прочих приятных неожиданностей.

Сама идея концерта очень оригинальна. Восемь исполненных произведений принадлежат различных жанров, национальных школ и эпох были написаны для нескольких исторических разновидностей клавира, что создало невероятное для одного концерта обилие стилей и звучаний – от Пасквини и Корелли до Рахманинова, от клавикорда и клавесина до современного рояля, от инструментального концерта до оперы и балета. И объединила их общая тема – мелодия знаменитой «Фолии». Была представлена почти трехвековая история обработок этого «безумного» португало-испанского танца. Поскольку хронологический порядок не был соблюден, вряд ли слушатели имели возможность «проследить историческое развитие музыкальной композиции и исполнительства на примере одной музыкальной темы», как об этом было сказано в программке. Но они могли оценить многообразие и непохожесть жанровых воплощений этой темы, композиторских стилей и музыкальных тембров. Благодаря использованию аутентичных инструментов и погруженности самих выступающих в каждый из затронутых ими стилей, создался удивительный «эффект присутствия» в той или иной исторической эпохе.

По вполне понятным причинам я не могу судить о первых двух произведениях – сонате «La Folia» А. Корелли для траверсфлейты и basso continuo и клавирных Вариаций на тему «Folie d’Espagne» К. Ф. Э. Баха. Мое знакомство с миром «испанских безумств» началось сразу со зрелищной и праздничной постановки фрагмента из оперы Ф. Конти «Дон Кихот». Прекрасные инструменталисты, замечательные костюмы (за это, вероятно, нужно благодарить спонсоров) перенесли слушателей в атмосферу оперных спектаклей начала XVIII века, воспринимавшихся как праздник и развлечение, одновременно принося эстетическое удовольствие. Особенный энтузиазм у публики вызвала балетная интермедия, где танцоры, также облаченные в отличные костюмы, достаточно удачно воспроизвели особенности старинного танца. Что касается певцов (Юлия Корпачева – сопрано и Михаил Давыдов – бас), то поначалу не все шло гладко. Несмотря на свое эффектное появление на двух противоположных балкончиках и темпераментно сыгранную перебранку Мариторне и Санчо Панса, они не сразу попали в темп, взятый прекрасно технически «подкованным» Ансамблем старинной музыки. Однако к репризе дуэта ситуация выправилась, и по окончании сцены все исполнители были удостоены бурных аплодисментов.

Закончил первое отделение Петр Айду Испанской рапсодией Листа, сыгранной на романическом клавире. Для демонстрации своего исполнительского мастерства и технических возможностей солист зарезервировал две такие «экологические ниши», другая из них – исполнение Вариаций на тему Корелли С. В. Рахманинова на современном рояле во втором отделении. Они составили довольно резкий контраст барочной программе, особенно Рахманинов, прозвучавший между кантатой И. С. Баха и сочинениями «старых итальянцев». В отношении Листа этот эффект был значительно сглажен благодаря прочувствованию пианистом специфики романтического клавира. Исполнение оказалось лишенным привычного, а порой и раздражающего «фортепианного» блеска, размаха и шума. И хотя отменная техника оставалась заметной, произведение предстало более камерным, а его трактовка – более тонкой и детализированной.

В «Крестьянской кантате» И. С. Баха, открывшей второе отделение, особенно сильное впечатление произвел инструментальный состав. Ансамбль старинной музыки и тут был на высоте. Н. Кожухарь «парил» над ансамблистами, пленяя слушателей полной  свободой, красотой тембра и каждой интонации. В который раз обратил на себя внимание и клавесинист Юрий Мартынов, великолепный в ансамбле и при этом играющий свободно и разнообразно. К сожалению, такая степень вживания в музыку редко встречается у вокалистов. Не были исключением и Ольга Кирьянова, и Михаил Давыдов). В  дальнейшем, однако, от них можно ожидать и более впечатляющих результатов, имея ввиду хороший тембр и исполнительскую точность.

Поклонники Ансамбля старинной музыки давно знают пристрастие этого коллектива к сюрпризам, которые у них выглядят как непринужденная импровизация в стиле эпохи Барокко. Поэтому публика с трепетом ожидала чего-то необычного, когда перед двумя заключительными номерами программы – Партитой для клавикорда Б. Пасквини и Concerto grosso Ф. Джеминиани – участники ансамбля забегали, производя загадочные подготовительные операции вроде перетаскивания клавикорда в проход в середине зала. А когда прямо перед носом слушателей Айду уселся за клавикорд, и заструились волшебные серебристые звуки этого тишайшего инструмента, весь зал замер в изумленно-восхищенном молчании. Весь зал – и сидящие на сцене участники Ансамбля старинной музыки, готовые сразу после окончания Партиты подхватить ее тему (все ту же «Фолию»), на которой основан и концерт Джеминиани. Айду же, закончив свой сольный номер, неторопливо и эффектно проплыл через ползала на сцену, где продолжил музицирование за молоточковым фортепиано (за клавесином был Мартынов). Концерт, завершивший программу, прозвучал прекрасно. Барочные концерты всегда удавались Ансамблю благодаря особому найденному им приподнятому тону исполнения. Вот достойное завершение великолепной программы!

Но оказалось, что это еще не конец. Не успели смолкнуть аплодисменты, как сцена начала наполняться музыкантами самого необычного вида: один – с варганом, другой – с блокфлейтой. Через весь зал на сцену прошел исполнитель на таборпайпе (одноручная флейта в сочетании с тамбурином), сотрясая стены грохотом своего, казалось бы, небольшого барабанчика. Появился и Айду с барочной гитарой, а также Некто в красном, игравший на волынке. В разгаре этого неистового гудения и грохота на сцене оказались два акробата. Через минуту мужчина уже отсек девочке голову (разумеется, тут же вернувшуюся на свое место) и изрыгнул столп пламени… Мы как будто оказались в разгаре средневекового «бесшабашного веселья» (именно так звучит один из переводов слова folia), которое дошло до неистового накала и… оборвалось. Представление окончено!

Что творились с публикой, невозможно передать. Она улюлюкала не хуже, чем на концерте популярной музыки. А когда все принимавшие участие в концерте музыканты высыпали на сцену, восторгам не было предела. И действительно, было чем восхищаться и за что благодарить замечательных профессионалов, которые  сотворили праздник – от тонкого эстетического переживания до удовольствия «для души, глаз и слуха» и, наконец, до полного растворения в разбушевавшейся стихии «безумной», но прекрасно исполненной музыки.

Елена Петрикова,
студентка III курса

№ 1, ноябрь 1998

Ур-ра! Свершилось! 29 октября в Рахманиновском зале Московской консерватории была исполнена «Сказка о солдате» И. Ф. Стравинского, «читаемая, играемая и танцуемая». Наконец-то наши показали, на что они на самом деле способны!

Почему – наши? Да потому что они тоже учатся в Консерватории (а кто-то и не в Консерватории — даже в техническом вузе), они тоже молоды, тоже любят музыку. Но кроме того могут представить ее так, чтобы полюбили другие. Превратить то, что мы привыкли слышать в сопровождении треска фонотечного динамика в музыкально-сценическую феерию.

Произошло действительно значительное событие в столичной музыкальной жизни. Ведь после постановки в Большом театре в 1964 году музыка «Сказки» исполнялась лишь в концертах. И вновь произведение ставит не какая-нибудь знаменитость с мировым именем, а наш Коля Толоконников (он учится в Консерватории на IV курсе как теоретического и на II как симфонический дирижер). Он и «продюсер» – сам нашел всех исполнителей (музыкантов, актеров, балерину) – и режиссер, и дирижер. Собранный им инструментальный септет сыграл далеко не простое для исполнения сочинение Стравинского на высоком профессиональном уровне. Заметим, что за исключением скрипачки Елены Листратовой из Петрозаводска, все музыканты – наши, консерваторские: Алексей Богорад (кларнет, III курс МГК), Андрей Рудометкин (фагот, IV курс), Алексей Корнильев (корнет-а-пистон, I курс), Анатолий Федотов (тромбон, I курс), Николай Гаврилов (ударные, IV курс), Дмитрий Рогов (контрабас, II курс). Браво, молодые исполнители! Честь и хвала и дирижеру – ведь это его первое выступление.

(далее…)