17 мая в большом зале «Зарядье» прошел концерт французской камерной музыки. Люка Дебарг вместе с Давидом (скрипка) и Александром (виолончель) Кастро-Бальби исполнили три фортепианных трио. Перенесенный из-за пандемии концерт наконец состоялся, и пусть зал из-за карантинных ограничений был заполнен только наполовину, московская публика принимала знакомых и полюбившихся ей музыкантов с двойным энтузиазмом.
Давид Кастро-Бальби
Люка Дебарг
Александр Кастро-Бальби
Вместо изначально запланированных трех трио Брамса исполнители предложили французскую программу и, похоже, не прогадали. Она представляла разные этапы развития жанра фортепианного трио во Франции за последние более чем 100 лет: от знаменитого трио Мориса Равеля (1914), редко исполняемого трио Габриеля Форе (1924) до уже современного опуса, вышедшего из-под пера самого Люки Дебарга (2017).
Начав с трио Равеля, музыканты завладевали слушательским вниманием постепенно. Впрочем, в первой части они и сами, похоже, еще только искали нужное состояние и приноравливались к акустике большого зала, не вполне пригодного для камерной музыки. Пожалуй, слишком резкие смены темпов и динамики внесли излишнюю дробность в текучую импрессионистическую ткань первой части. А вот в «Пассакалии» (III часть) музыканты, наоборот, показали отличное чувство времени и умение выстраивать длинную драматургическую линию. Трактовка финала отличалась и тонкостью деталей, и мощным звуковым размахом при идеальной слаженности ансамбля. Однако лучшей в этом трио оказалась вторая часть, наполненная зажигательными испанскими ритмами, – не зря артисты повторили ее на бис в заключение вечера.
Не хуже было исполнено Трио Форе. Разве что и здесь менее всего повезло первой части: слегка не хватило внятности отдельных фортепианных пассажей и ясного направления музыкальной мысли, которую чаще заменяло абстрактное движение – эдакий «бег на месте». Соотношения темпов и динамики тоже могли бы быть лучше выверены с учетом некамерных условий концертного зала. Тем не менее, эти недостатки с лихвой восполнились в следующих двух частях, прозвучавших осмысленно и рельефно.
Во втором отделении Дебарг представил трио собственного сочинения, почти никому не известное (премьера прошла в сентябре 2017 года в Париже), — решение довольно рискованное даже для такого популярного исполнителя. Но московская публика тепло приняла творение своего кумира. Сам же Дебарг старался быть простым и искренним, и потому без труда нашел отклик и понимание у слушателей. В трио («Гимны»; «Сарабанда»; «Интродукция, рондо и фуга») молодой автор ведет диалог с традицией, с разными эпохами, стилями и композиторами. Он говорит на хорошо знакомом, почти родном ему языке – языке в том числе тех сочинений, которые он сам часто играет.
В этот вечер музыканты доставили публике немало удовольствия. У самого взыскательного слушателя если и нашлись претензии, то они скорее относились к безграничной и весьма неоднозначной области художественных трактовок, технически программа была сыграна первоклассно. Исполнительская манера братьев Кастро-Бальби сочетала в себе латиноамериканскую страстность, французскую утонченность и немецкую точность. Стоит отметить и качество их интонации, красоту звука, ансамблевую слаженность как между собой, так и с фортепиано. Дебарга, как всегда, можно похвалить за его горячий темперамент, за непринужденную свободу в обращении с любым материалом, за прекрасное чувство стиля или, лучше сказать, повышенную чувствительность к стилю. В очередной раз молодой музыкант доказал, что способен не только исполнять, но и сочинять по-настоящему серьезную музыку.
Слушают ли животные музыку? Вопрос не такой тривиальный, как может показаться на первый взгляд. В последнее время им задается все большее число людей, в том числе биологов, ветеринаров, зоопсихологов и, конечно, музыкантов.
Ученые уверены, что животные способны воспринимать музыку на психологическом или, по крайней мере, физиологическом уровне. В зависимости от темпа, громкости, преобладания высоких или низких частот и прочих характеристик, музыка по-разному воздействует на сердечный ритм, а значит и на общее состояние. К примеру, современные исследования доказывают, что прослушивание классической музыки успокаивает собак и увеличивает количество молока у коров. Владельцы домашних животных, тоже могут обратить внимание на, то, как их питомцы относятся к музыке: одни проявляют к ней интерес или даже получают от нее удовольствие, а другие равнодушны к любым музыкальным звукам. Совсем как люди!
Сегодня на YouTube можно найти массу видео, где музыканты-профессионалы и любители выступают перед четвероногой публикой. Вспомним хотя бы набравшие миллионы просмотров ролики, на которых британский пианист Пол Бартон (Paul Barton) играет для слонов. Насколько можно судить, им такие концерты приходятся по душе: отложив свои повседневные дела, слоны наслаждаются музыкой Баха, Бетховена, Шуберта, Шопена, Дебюсси…
Однако не все оказываются такими ценителями классики, как слоны. Например, большинство кошек либо индифферентно относятся к человеческой музыке, либо вовсе не любят ее. В 2015 году это вдохновило американского виолончелиста и композитора Дэвида Тая (David Teie) на создание музыки для кошек в соответствии с их звуковыми предпочтениями. До этого Тай совместно с учеными Висконсинского университета в Мадисоне писал музыку специально для обезьян тамаринов.
Композиции для животных доступны в приложении Spotify, в котором теперь можно создать плейлист домашнего питомца (Pet Playlist). Алгоритм подберет подходящие треки, исходя из вида и темперамента зверушки. Пока можно выбрать только из шести категорий: кошки, собаки, птицы, хомяки и игуаны. На тот случай, если ни одна из них вам не подходит, разработчики предлагают, во-первых, проверить, есть ли у вашего зверя уши – вдруг, вы держите пауков или змей? – а во-вторых, поэкспериментировать! Вполне возможно, что кролику подойдет плейлист для хомяков. Кажется, фраза «мы в ответе за тех, кого приручили» обретает новый смысл, ведь теперь на нас лежит ответственность не только за то, что наши братья меньшие едят, но и за то, какую музыку они слушают.
Специально для тех четвероногих, кто предпочитает академическую музыку в живом исполнении, современный российский композитор Сергей Желудков написал произведение, которое прозвучит осенью 2021 года в Центре Искусств Москва на Волхонке. Первый в истории симфонический концерт для животных пройдет в живом формате, а также будет транслироваться онлайн. Авторы благотворительного проекта с символичным названием «На равных» хотят напомнить, что мы – не единственные живые существа на Земле, а музыка, которой мы можем делиться с соседями по планете, способна стать универсальным средством общения со всем окружающим миром.
Кстати, для привлечения внимания к проекту, все средства от которого будут переданы организациям, помогающим животным, проводится конкурс. Для участия нужно снять на видео своего питомца за прослушиванием музыкального произведения. Авторы и участники лучших роликов получат подарки. Главный приз – картина бельгийского художника-анималиста Джозефа Шипперса «Деревня обезьян». Итоги подведут 7 ноября, так что, если вы еще не подали заявку, самое время регистрироваться на сайте equalconcert.com и делиться видеозаписями своих пушистых меломанов.
Похоже, с появлением новой публики концертные залы никогда не опустеют, ведь для того, чтобы полюбить музыку, стоит только начать ее внимательно слушать.
В этом сезоне исполнилось 145 лет со дня рождения великого композитора и художника Микалоюса Чюрлёниса (1875–1911). Музыковед Кирилл Смолкин побеседовал с его правнуком, пианистом, директором Музея Чюрлёниса в Вильнюсе Рокасом Зубовасом.
—Кто такой Чюрлёнис сегодня? Это первый крупный профессиональный литовский композитор? Или шире: он — поздний романтик, который воспринимается в контексте других композиторов-романтиков, начиная с Шопена и заканчивая Рихардом Штраусом? Или же он вписывается в картину рубежа веков, модерна — у нас в России это называют «Серебряным веком»? Для меня, например, Чюрлёнис, с одной стороны, находится в этом контексте, а с другой — как будто стоит особняком.
—Чюрлёнис написал около 30 мазурок, и ни одна из них не похожа на мазурки польских композиторов, сочинявших во второй половине XIX века. И только одна — самая первая — в чем-то перекликается с мазурками Шопена. Чюрлёнис как будто сдает экзамен и говорит: «Могу написать мазурку, которая будет звучать хорошо, как у Шопена», а потом закрывает тетрадь и восклицает: «А теперь посмотрим, что я могу сам!». Когда он учился у Карла Рейнеке, тот требовал от него писать «аккуратно», без диссонансов и. т. п. Чюрлёнис восклицает в письмах: «Это же мое время, мой талант, зачем тратить его и писать то, что уже написано?». В этом смысле Чюрлёнис постоянно выходит за какие-то рамки.
Сильнее всего Чюрлёнис выпадает из общего контекста после 1904 года. В этот период его музыка стала влиять на живописное творчество, а живописное творчество воздействовало на музыку. Я это называю «двойным зеркалом». Когда Чюрлёнис сочиняет музыку и решает композиционные проблемы, это наталкивает его на мысль, как то же самое может быть выражено в живописи. Он сразу берется за кисть и решает проблему иными художественными средствами. В свою очередь, картина помогает ему найти иной путь в музыкальном сочинении. Думаю, такой подход и позволил ему очень быстро развиваться в разных областях искусства.
После 1904 года музыкальное творчество Чюрлёниса становится менее равномерным. Он пишет несколько маленьких произведений, а затем долгое время — ничего. Потом — опять группа произведений, и по ним видно, что композиторское решение теперь — немного другое. Через полгода он снова меняется. Это похоже на постоянное движение каких-то внутренних «тектонических слоев».
В живописи то же самое: довольно долго — с 1903 по 1905 год — он находится в русле литературно-философского символизма. В 1905 году он вдруг уходит в радикальные эксперименты, которые приводят к почти абстрактным картинам. В 1907 году Чюрлёнис принимает решение посвятить все свое творчество Литве. Тогда появляются более программные вещи и в музыке, и в живописи; очень интересные обработки литовских народных песен в современном ключе. В то же время он пишет в Петербург жене Софии о замысле оперы «Юрате», которая вся должна строиться на интонациях народной песни. В живописи в изображении неведомых миров вдруг появляется что-то литовское: эти деревья или эти маленькие придорожные часовни.
— В связи с влиянием живописи на музыку у меня возникла такая мысль: многие изображения моря, леса, гор на картинах Чюрлёниса монохромны. Или, во всяком случае, он использует много оттенков одного цвета. Мне кажется, в некоторых музыкальных произведениях подобная «монохромность» проявилась в гармонии. Например, в начале поэмы «В лесу» основная тема — долгое стояние на тонике, разработка одного тонического аккорда; в поэме «Море» — длительные органные пункты. Как будто это такое слуховое восприятие «монохромности», Вам не кажется?
— Да! Я полностью согласен. Г. Казокас в своей книге Musical Paintings делает схожие выводы о том, что в каждой живописной «Сонате» Чюрлёниса есть два главных цвета: «тоника» и «доминанта». Конечно, теперь это трудно доказывать, потому что краски со временем изменились. Чюрлёнис писал картины обычно на картоне. Картон желтеет, краски тоже не лучшего качества: некоторые просто опадают, другие немного меняют оттенки. Но что-то можно еще увидеть.
— Не могли бы Вы сказать несколько слов о литературе, посвященной творчеству Чюрлёниса.
— Первые петербургские издания о Чюрлёнисе — Вячеслава Иванова, Лемана и других — очень интересны, они отвечают веяниям времени. Авторы освещают то, что видел человек той эпохи в Чюрлёнисе. Мы сегодня смотрим на многое другими глазами, все-таки прошло уже больше ста лет. Кроме того, они, описывая цвета и фигуры на картинах Чюрлёниса, замечали какие-то детали, которых сейчас уже нет. Например, светящийся уж, ползущий на вершине горы. Сейчас, если очень приглядеться, можно действительно разглядеть ужа, но тогда он был золотой — светящийся! Это ведь совсем другое эмоциональное воздействие, краски выглядели совсем иначе тогда.
Есть книжка В.М. Федотова (1989), я о ней узнал, когда мы жили в Америке. У Федотова еще была очень хорошая статья в Leonardo, как раз об отношениях музыки и живописи. Многие работы на русском языке сейчас устарели: Ландсбергис, Розинер… Хотя Ландсбергис очень важен, потому что он был первым, кто сделал творчество Чюрлёниса предметом научного изучения. До этого были больше описательные работы, размышления о том как Чюрлёнис красив и. т. п. Но какие-то аспекты у Ландсбергиса не могли быть освещены — например, религиозный, иначе бы книга просто не вышла. Духовные аспекты просто не могли быть тогда осознанны.
— Известно, что Чюрлёнис интересовался мистицизмом и разными религиями, в том числе древневосточными. Мне пришла в голову мысль в связи с этим, что живопись Чюрлёниса по-своему визионерская. Многие образы на его картинах воспринимаются, как какие-то «видения». Его творчество в чем-то перекликается даже с Уильямом Блейком…
—Да, с Блейком его сравнивают уже давно. С ним они схожи еще в том, что оба — как будто вне временнóго контекста. Смотришь на Блейка — ну никак не начало XIX века! Он мог бы писать сегодня, или веке в XV и так далее. С Чюрлёнисом так же: на нем нет «штампа» XX века. После 1907 года он вообще не стремится быть впереди эпохи. Он просто вне эпохи. А по поводу «видения»: у него есть живописный цикл «Соната звезд». В I части Allegro есть такие «туманы». Когда люди полетели в космос и начали делать первые снимки, они увидели, что это почти как у Чюрлёниса. То есть он рисовал Вселенную такой, какая она есть. Еще интересно, что у него на одной картине — разные перспективы: одновременно ты смотришь и с уровня летящей птицы, и с уровня стоящего на земле человека. Так что можно разглядывать отдельные «слои» картины, которые гармонично сочетаются.
— Последнее время Чюрлёниса принято сравнивать со Скрябиным, причем не столько с музыкальной, сколько с эстетической точки зрения, точнее — с позиции синтеза искусств. У Скрябина идея синтеза получила более последовательное воплощение, начиная со светомузыки в «Прометее», заканчивая неосуществленными планами создания «Мистерии», соединяющей в себе все искусства. У Чюрлёниса все-таки не так. У него, скорее, это проявилось во взаимодействии двух языков: живописного и музыкального. Что Вы об этом думаете? И знаете ли Вы, был ли у Чюрлёниса «цветной слух», как у Скрябина?
—Доподлинно о «цветном слухе» у Чюрлёниса неизвестно. Насколько мы знаем, — а знаем мы очень мало, — для него основным был музыкальный мир. У Софии в воспоминаниях можно прочесть, что Чюрлёнис постоянно твердил ей, что любое искусство основывается на музыкальных принципах. Он пишет, что и художественные, и литературные произведения он создает на основе музыкальных принципов. Потом, известно, что даже Ницше писал философские трактаты, используя музыкальную форму. Он писал где-то в письмах: «Вот этот трактат сочинен в четырехчастном симфоническом цикле». Аналогичное было у Андрея Белого, который называл свои литературные произведения «симфониями».
«Соната солнца», Скерцо, 1907 г.
У Чюрлёниса живописные и музыкальные произведения не нуждаются в дополнении, они самодостаточны. Хотя, понимание одного обогащает восприятие другого. Ближе всего Чюрлёнис подходит к синтезу искусств в фортепианном триптихе «Море» и в живописной «Сонате моря». И то, и другое создавалось в 1908 году. В его дневниках и блокнотах мы видим эскизы «Сонаты моря», датируемые началом 1908 года. А закончил он Сонату летом. Триптих, который сам Чюрлёнис назвал «Три маленьких морских пейзажа», создавался весной.
У Чюрлёниса живописные и музыкальные произведения не нуждаются в дополнении, они самодостаточны. Хотя, понимание одного обогащает восприятие другого. Ближе всего Чюрлёнис подходит к синтезу искусств в фортепианном триптихе «Море» и в живописной «Сонате моря». И то, и другое создавалось в 1908 году. В его дневниках и блокнотах мы видим эскизы «Сонаты моря», датируемые началом 1908 года. А закончил он Сонату летом. Триптих, который сам Чюрлёнис назвал «Три маленьких морских пейзажа», создавался весной.
На примере этих произведений можно изучать структурные сходства живописного и музыкального произведений. Некоторые авторы это уже пытались делать. Хотя, я думаю, еще не найден универсальный ключ, чтобы можно было с большей уверенностью отвечать на подобные вопросы. Потому что исследователи все время остаются в какой-то одной плоскости: «эта мелодическая линия — вот такая, контур этой живописной линии — такой же» — и все. Но ведь картину мы воспринимаем визуально, а музыка имеет еще временнóй аспект. В музыке мелодический рельеф не сводится к графическому выражению.
— Знал ли Чюрлёнис музыку Дебюсси?
—Это большой вопрос. Никаких точных сведений нет. Единственный способ узнать — изучить программы концертов, на которых бывал Чюрлёнис. Вот имена тех, о ком нам известно, что их музыку он слушал: Рихард Штраус, Вагнер, Берлиоз, Чайковский. Когда сочинения Чюрлёниса исполнялись в Петербурге, в той же программе был Скрябин, молодой Прокофьев, Метнер и Стравинский.
— Расскажите немного о последнем издании партитур Чюрлёниса.
—Последнее издание симфонических поэм «Моря» и «В лесу» вышло без редакционных правок в 2000 году. До сих пор «Море» исполнялось в редакции Э.Бальсиса: там есть одна большая купюра (около 40 тактов), оркестровка изменена. В кульминации, которая купирована, столько мелодического материала, который звучит одновременно — это шторм моря, сметающий все на своем пути! Когда Мстислав Ростропович играл «Море» в Париже в 2000 году с нашим Национальным филармоническим оркестром, он после концерта, разговаривая с музыкантами, заметил: «Хорошее произведение, яркое, самобытное, но кульминации не хватает!». То есть он это почувствовал. Гений все понял!
2012 году мы записали авторскую версию поэм, дирижировал Робертас Шервеникас. С ним же мы записывали музыку к фильму о Чюрлёнисе. Там есть деталь в интерпретации, которую я ему предложил: все играют «В лесу» очень медленно, а я попросил Робертаса, чтобы он так не тянул. Обычно поэма длится 18 минут, на той записи — 15 минут, мы с моей женой Сонатой Зубовене играем на фортепиано в четыре руки 13 минут, это связано с особенностями фортепиано — звук затухает быстрее. А «Море» на той записи — 32 минуты против обычных 36. Чюрлёнису ведь было около 25 лет, когда он писал «В лесу», это был живой молодой человек, а не старик, который сидит и сосредоточенно размышляет о смысле жизни. То есть мы сделали такого «юного Чюрлёниса».
— Как Вы занялись творчеством Чюрлёниса? Насколько родство с композитором повлияло на Ваше решение стать профессиональным музыкантом?
—Я рос в семье Чюрлёниса, для нас было естественно слушать музыку и видеть живопись. Семья у нас была очень хорошая, детей ни к чему не принуждали, не заставляли. У Чюрлёниса была дочь Дануте, которая мечтала, чтобы в семье появился еще один музыкант. Все ее внуки ходили в музыкальную школу, но мои братья не хотели становиться профессиональными музыкантами. Я был «последним шансом», так что на меня чуть-чуть надавили. В 10-м классе, когда мне было лет 16, я сыграл Чюрлёниса во время записи передачи о культуре Каунаса (приблизительно, начало 1980-х). Приехало республиканское телевидение с большими камерами. На меня это произвело сильное впечатление… Потом, в 1986 году, когда мне исполнилось 20 лет, я победил на конкурсе Чюрлёниса, получил первую премию и приз за лучшее исполнение его произведений.
Судьба была ко мне благосклонна и все время предлагала посмотреть на Чюрлёниса с новой стороны. Например, в 2012 году я сыграл Чюрлёниса в кинофильме. В 2005 году я писал исследовательскую работу о новых сочинениях, на которые как-то повлияло творчество Чюрлёниса. Опрашивал композиторов и составлял большой список музыкальных произведений, которые писались под влиянием моего прадеда.
— Литовские произведения?
—Да. Но есть не только литовские, теперь все гораздо шире: я знаю людей, которые приезжали в Каунас, влюблялись в Чюрлёниса и начинали что-то делать под впечатлением от его творчества.
Чюрлёнис был уникальным человеком, который вышел за рамки только «литовского». Его музыка с легкостью воспринимается в разных странах. Мы с моей женой играли концерт из произведений Чюрлёниса в Иране. Составили целую программу, куда включили показ слайдов с его картинами, чтение его текстов. После концерта подходили слушатели и говорили, что пейзаж Чюрлёниса — «просто иранский — это иранская степь, переходящая в холмы» и. т. д. То есть они смотрели на это как на родное, для них Чюрлёнис сразу же стал «своим». Так что Чюрлёниса можно воспринимать с очень разных точек зрения.
— Вы ведь сыграли и записали все фортепианные произведения Чюрлёниса?
—Дело было так. Шел 2010 год, и ЮНЕСКО объявила следующий год годом Чюрлёниса. Я вдруг понял, что исполняется 100 лет со дня его смерти, а все произведения до сих пор не записаны. Я подумал, что это стыдно! Кто-нибудь в Таджикистане, Африке, Южной Америке захочет послушать его музыку, увидеть его картины в Интернете, но не сможет этого сделать. Поэтому в 2011-м мы создали сайт на трех языках: английском, русском и литовском. Тогда же я решил, что должен записать все произведения Чюрлёниса, чтобы было полное собрание пластинок. И за несколько месяцев записал 6 компакт-дисков, сделал серию концертов в Вильнюсе и Каунасе, сыграл все на сцене. Это было, наверное, самое трудное испытание в моей жизни: каждый месяц я записывал по пластинке. Я думал, что знаю уже немало произведений Чюрлёниса, но оказалось, что есть еще много музыки, которую я никогда не играл. Три дня подряд мы записывали пластинку, а на четвертый я уже начинал учить новую программу, которую следовало записать через 25 дней.
За такое короткое время передо мной прошло все творчество Чюрлёниса, и теперь я воспринимаю его музыку как единое целое. Я стал смотреть на его творчество как на большую «карту»: вот здесь проходит эта тематическая ветвь, вот здесь она развивается и. т. д. Конечно, спустя семь лет, можно сказать: что-то записано хорошо, что-то — не очень. Когда записываешь так много, не успеваешь погружаться в каждую деталь. Сегодня я бы многое сделал иначе, правда, на это нужно лет 5, не меньше. Но записи сделаны, это исторический факт. Их можно послушать.
— Что, на Ваш взгляд, самое существенное в музыке Чюрлёниса?
— Я заметил, что Чюрлёнис с самого начала своей творческой биографии управляет подвластной ему «территорией». Первые произведения — маленькие, очень неамбициозные, каждый поворот очень аккуратный. Он никогда не пишет того, чего не понимает. То же самое проявляется в художественном творчестве: он растет и развивается очень плавно, не импровизирует, знает, что делает от начала и до конца. Он всегда осознает масштабы своих возможностей: «сейчас я могу столько, а теперь — больше, а теперь — еще больше». Это серьезное критическое отношение к себе и понимание собственных возможностей.
Чюрлёнис не хотел повторяться — об этом говорят его письма и сочинения. Это способствовало быстрому развитию в стилистическом плане. А вот тематика его произведений как будто бы повторяется. Думаю, это связано с тем, что многое его просто не интересовало. В пределах одной, узкой тематики растет ширина и глубина творческого подхода. В молодые годы музыка для него была «средством заполнения социальной среды»: он пишет много того, что нужно публике, например, музыку в танцевальных жанрах. Это своеобразный способ общения с людьми. А после Лейпцига, когда он начал заниматься художественным творчеством, музыка вдруг превратилась для него в настоящее искусство. Она могла сообщить что-то такое, что никак иначе понять нельзя. Тогда музыка, живопись, литературное творчество обернулись способом постичь или объяснить мир. Это уже не было просто общением «между собой», теперь это — знаки, коды для всего человечества.
Наверное, самая важная трансформация в музыке Чюрлёниса произошла в 1903–1904 годах, когда он начал писать картины. Он стал явным «первопроходцем», авангардистом во многих стилистических аспектах, начал сочинять почти атональную музыку в очень абстрактном ключе. В то же время он занимался народными песнями. С одной стороны — это сложные структуры, а с другой — очень простые, даже минималистические. То есть большой стилистический объем при однообразии тематики.
Для меня музыка Чюрлёниса остается все время свежей и многослойной. Каждый раз прикасаешься к ней, и она дает что-то новое. Но выбрать «самое важное произведение» очень сложно. Если я скажу, что самое важное — это триптих «Море», то тогда упущу песни, танцы, что-то еще… Для меня — все важно!
Этой весной в Музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина проходит выставка «Билл Виола: Путешествие души». Она знакомит зрителя с творчеством одного из крупнейших современных художников, работающих в области видеоарта. 23 видеоинсталляции, созданные в период с 2000 по 2014 год, – такая масштабная экспозиция художника в России проходит впервые.
Кира Перов, Студия Билла Виолы
При всей современности технических средств творчество Билла Виолы скорее классично, нежели авангардно. Он часто обращается к традициям прошлого, особенно к искусству старых мастеров. Виола – эдакий новый «старый мастер», который вдруг становится многими «узнаваем», так как в его работах просвечивают знакомые приметы многовековой истории культуры. Элементы композиции, света, цвета и даже сюжета – все это периодически отсылает нас то к искусству итальянского Возрождения, то к работам так называемых «малых голландцев». В то же время, задаваясь вечными философскими вопросами о жизни и смерти, самопознании и самоопределении, Виола обращается не только к европейской традиции и, в частности, к христианству, но и к буддизму, исламу, в том числе к духовной практике суфизма, и к другим неевропейским культурам. Творчество Виолы — это всегда диалог культур Запада и Востока, диалог традиций прошлого и технологий настоящего и будущего.
Подзаголовок выставки – «Путешествие души» – отражает процессуальность сюжетов многих инсталляций Виолы. Часто в их основе лежит длительное переживание какого-то состояния, как в «Квинтете изумленных» (2000), или борьба с испытанием, преодоление стихии, как в квадриптихе «Мученики» (2014), или путь героя, – то самое «путешествие души», – из цифрового небытия в мир чувственной реальности.
К примеру, в «Трех женщинах» (2008) силуэты героинь, появляющиеся в глубине пустого серого экрана, по мере приближения приобретают все большую плотность и четкость. Затем они по очереди проходят сквозь сплошную стену воды и как будто перерождаются, становятся полноценными, полнокровными, полноцветными. Побыв какое-то время в новой для них реальности, они также поочередно ее покидают и снова удаляются от нас, растворяясь в черно-белой ряби экрана.
Главное, к чему апеллирует Виола, это аффект, и неважно, выражен ли он явно или намеками. Наверное, еще и поэтому его творчество обращено к широкому кругу людей, в том числе мало знакомых с современным искусством. Хотя смешанное чувство в «Квинтете изумленных» (2000), даже при том, что оно обозначено в заглавии, и может быть трактовано по-разному, мощный эмоциональный посыл видео-картины моментально воспринимается каждым, кто стоит перед ней.
Не менее сильное впечатление производит и «Церемония» (2002). По выражению лиц и жестам собравшихся людей нетрудно догадаться, что это церемония прощания. Но главный персонаж на видео отсутствует, и скоро становится понятно, что им оказывается сам зритель, стоящий по эту сторону экрана. Так Виола заставляет нас одновременно испытать чужое переживание и на миг почувствовать себя его возможной причиной.
Виола не просто изображает то или иное чувство, он его «материализует», делает его самой сутью своих видео-опусов, что сближает их с музыкальным искусством. В некоторых Виола и вовсе использует звук – чаще всего это шум воды, благодаря которому достигается максимальный иммерсивный эффект. Вода вообще играет для Виолы очень важную роль: она одновременно и многозначный символ, и часть художественной материи. Часто это та субстанция, с которой так или иначе соприкасаются персонажи его картин. Едва ли не тактильно ощущают ее воздействие и зрители.
Отдельного упоминания заслуживают видеоинсталляции, созданные Виолой в 2005 году во время работы с режиссером Питером Селларсом над постановкой «Тристана и Изольды» Вагнера в Лос-Анджелесе. Для них на выставке отведен весь «Белый зал». Хотя в одних работах в качестве аудио-ряда использован лишь шум воды, а в других звук только подразумевается, домысливается зрителем, пространство невольно оказывается наполненным музыкой этой оперы, давно уже ставшей частью метакультуры.
Работы Виолы не уступают традиционным живописным полотнам – это в полном смысле слова картины, только оживленные с помощью HD-видео и компьютерной графики. Кажется, что в своей «реальности» они даже превосходят привычные арт-объекты. К тому же, к трем пространственным измерениям Виола добавляет еще и время: одни его видео-картины длятся около пяти минут, другие – более получаса. Герои на них живут или, лучше сказать, проживают жизнь, длиною в короткометражный фильм, который может воспроизводиться бесконечно.
Несмотря на то, что вместо кистей, красок и холстов Виола использует свет, видеокамеру и плоские LED-экраны, его работы стоит смотреть именно в музее. Поэтому тем, кто еще не был на выставке, стоит ее посетить и самим стать участниками этого захватывающего арт-процесса.
25 октября в Венской государственной опере состоялась премьера оперы Чайковского «Евгений Онегин» в постановке Дмитрия Чернякова. В сценическом плане это возобновление спектакля Большого театра 2006 года, в свое время показанного Париже и записанного на DVD. И хотя сегодня многие уже привыкли к тому, что полтора десятилетия вызвало громкий скандал, споры об «оскорблении русской культуры» и «шедевре» в одном флаконе не утихают до сих пор.
«Это что, та самая ужасная постановка с Татьяной на столе?», – спросите вы, и я отвечу: «Да, это та самая прекрасная постановка с Татьяной на столе!». Похоже, театральные работы Дмитрия Чернякова относятся к таким, которые можно либо сильно любить, либо люто ненавидеть – третьего не дано. По крайней мере, его «Евгения Онегина» публика с самого первого дня в Большом театре восприняла именно так: одни кричали «браво!», другие – «позор!». Но не успели московские ценители традиций и любители современной «режиссерской» оперы обрадоваться или огорчиться исчезновению этой постановки с главной сцены страны, как она появилась снова, выросла, как говорится, точно срезанный гриб после дождя.
Увы, из-за пандемии коронавируса в Вене было показано только три спектакля, а зарубежным зрителям и вовсе пришлось довольствоваться online-трансляцией. Однако это не помешало им насладиться обновленным спектаклем, как и не помешало кому-то заявить об оскорблении их эстетических чувств и высказать свою боль за оскверненное русское искусство. Даже по видеозаписи – которая, кстати, сама по себе оставляет желать лучшего, хотя бы в отношении качества звука, – можно многое понять об исполнительских успехах и неудачах показа этой оперы в Вене. Но интересно другое.
Эта премьера дает нам повод вновь задуматься: что в спектакле Чернякова спустя столько лет вызывает бурную и часто негативную реакцию у российской публики и критиков? Ведь наконец-то получив в прошлом году в Большом театре нового «Евгения Онегина» от режиссера Евгения Арье – спектакль слабый и безвкусный, зато все в шинелях, фраках и цилиндрах! – критики все равно не упускают шанса помянуть предыдущую постановку «добрым словом». Все еще приходится слышать: «не по-пушкински!», «не по-чайковсковски!» и вообще – «не по-русски!» Что можно сказать в ответ на подобные заявления?
Почему-то аргумент о том, что никто сегодня не знает, как это – «по-пушкински», не работает. Сразу вспоминается наивное обывательское представление о том, что художник, работающий не в реалистической манере, на самом деле просто не умеет рисовать. В таком случае режиссер, который создает спектакль, непохожий на десятки других, одинаковых, как под копирку повторяющих друг друга, очевидно, не умеет ставить. Однако это слишком простой и к тому же часто ошибочный взгляд. Отчего он возникает? Возможно, оттого что зритель не желает пойти дальше своего первого впечатления и даже не задается вопросом: почему что-то сделано именно так, а не иначе. Или же в оценке того или иного спектакля часто использует упрощенные категории: от субъективного «нравится – не нравится» или «красиво – некрасиво» до пресловутого «традиционно – современно».
Хочется верить все же, что российский зритель рано или поздно (или только поздно, потому что все возможные «рано» мы уже пропустили!) научится понимать и ценить спектакли разные, а не вырезанные по одним и тем же лекалам. Ведь дело не в том, использованы в постановке исторические костюмы и декорации или, наоборот, действие перенесено в современность, в далекое будущее или вовсе находится вне временного контекста. Качество спектакля определяется не только и не столько его внешним антуражем и «достоверным» следованием первоисточнику, а тем, насколько органичны и убедительны режиссерские решения в их художественной, в том числе исполнительской, реализации.
Здесь мы сталкиваемся с другой, уже не внешней, а глубоко внутренней проблемой. Это проблема нежелания или неготовности рассматривать режиссера не как простого организатора мизансцен, регулировщика действия, происходящего на сцене, но как интерпретатора, творца и соавтора композитора, поэта или драматурга. Именно в этом, пожалуй, и кроется главная причина непринятия многими спектаклей Чернякова. Думается, одень он Татьяну и Онегина в современные костюмы или вовсе раздень их догола, зрители бы скорее простили ему это, чем то, что он посмел предложить новый, ни на кого не похожий взгляд на всем известное произведение, расставляя собственные акценты, по-своему трактуя происходящие события и образы главных героев.
Черняков в спектакле ставит перед зрителем непростые вопросы. Кто такой Ленский и почему он умирает – так рано и так глупо? Почему Ольга так странно реагирует на его страстное признание в любви? В чем главная ошибка Татьяны и Онегина, действительно ли «счастье было так возможно»? И другие. На многие из них он дает нестандартные, но убедительные ответы. Если не это должен делать настоящий режиссер, то тогда что же? Конечно, мы не обязаны соглашаться с его видением, но и заведомо ругать и отвергать то, что не соответствует нашим вкусам или привычкам – позиция поверхностная и ограниченная.
Лично мне не все нравится в спектакле Дмитрия Чернякова, и, тем не менее, это моя любимая версия «Евгения Онегина» Чайковского и один из моих любимых спектаклей вообще. Поэтому радостно думать, что его жизнь продолжится, пусть и в Вене, вдали от родины. Продолжатся и споры между противниками и поклонниками постановки. Однако мне кажется, что даже сам факт неоднозначного отношения публики уже кое-что говорит о масштабе и ценности режиссерской работы. А что думаете вы?
В первый день Санкт-Петербургского Международного культурного форума, проходившего с 14 по 16 ноября, состоялась конференция лауреатов Всероссийского конкурса молодых ученых в области искусств и культуры, завершившаяся торжественной церемонией их награждения.
Уже шестой год
подряд Министерство культуры Российской Федерации проводит конкурс научных
работ среди студентов и аспирантов творческих специальностей по номинациям:
«Кино-, теле- и другие экранные искусства; музыкальное искусство»,
«Литературоведение», «Театральное, хореографическое и цирковое искусство»,
«Изобразительное и декоративно-прикладное искусство», «Архитектура и дизайн» и
др. Среди членов жюри – крупнейшие деятели искусств и культуры, профессора
ведущих российских вузов. Ежегодно победители получают дипломы лауреатов и
денежные премии, яркие работы отмечаются специальными дипломами.
В этом году лауреатами
конкурса стали студенты историко-теоретического факультета Московской
консерватории: Кирилл Смолкин (II премия в номинации «Музыкальное искусство», научный руководитель – доц.
Т.А. Старостина) и Мария Невидимова (III премия в номинации «Теория и история искусства и
культуры», научный руководитель – доц. Е.В. Ровенко).
Лауреатов конкурса, участников и гостей конференции радушно принимали в стенах Российского института истории искусств (РИИИ). Конференция открылась приветственным словом В.В. Аристархова, директора Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия имени Д.С. Лихачева. После выступления с докладами лауреатов поздравил сопредседатель жюри конкурса, и.о. директора Российского института истории искусств, А.Л. Казин. Еще одной наградой стал опыт общения молодых ученых и коллег со всей России, открывающий перспективу культурного и научного сотрудничества.
15 августа музыкальный мир отмечал столетие российского пианиста Виктора Карповича Мержанова (1919–2012). Выдающегося артиста вспоминали в разных уголках земного шара, в том числе и в Болгарии. Каждый год в начале августа болгарский городок Кюстендил у подножия Рильских гор, окруженный развалинами римской крепости, преображается, становясь центром культурной жизни болгар и иностранных гостей. В этом году здесь состоялся VII Международный фестиваль «Великие учителя» и V Фортепианный конкурс «Виктор Мержанов», которые были посвящены сразу трем памятным датам: 100-летию со дня рождения В.К. Мержанова, 90-летию со дня рождения знаменитого болгарского пианиста Алексиса Вайсенберга (1929–2012) и 120-летию со дня рождения великого болгарского композитора Панчо Владигерова (1899–1978).
В Болгарию, в Кюстендил, известный своими
минеральными водами и древней историей фракийских племен, взрастивших
легендарного Спартака, Мержанов приехал в 2012 году незадолго до своей
смерти. На фестивале «Великие учителя» он встретил музыкантов, близких ему по
духу.
Одним из единомышленников Виктора Мержанова
стал Атанас Куртев – болгарский пианист, искусствовед, большой специалист
творчества А.Н. Скрябина. Вместе с ним – ученики В. Мержанова:
заслуженная артистка России, профессор МГК Наталия Деева, заслуженная артистка
Армении, профессор Ереванской консерватории Анаит Нерсесян, профессор русской
фортепианной школы в Штутгарте Владимир Бунин. Сегодня они продолжают традиции
международного фестиваля и конкурса в Кюстендиле. Среди других членов жюри –
маститые профессора и талантливые музыканты из разных стран: Хюи-Квиао Бао
(Китай, Пекин), Ичжао Чжао (Китай, Чанчжоу), Надзарено Карузи (Италия, Рим),
Георгий Черкин (Болгария, София), Светлин Христов (Болгария, София), Евгений
Михайлов (Россия, Татарстан, Казань), Елена Охроменко (Россия,
Санкт-Петербург).
Концерт из произведений Владигерова с участием
болгарских музыкантов Ромео Смилкова, Георгия Черкина, Радослава Николова,
Светлина Христова состоялся 8 августа в художественной галерее Владимира
Димитров-Майстора. Кроме того, в Кюстендиле открылись выставки художников
Васила и Василии Стоиловых, Святослава Рериха, монографические выставки,
посвященные творчеству В. Мержанова, П. Владигерова и
А. Вайсенберга. Каждый день проходили сольные концерты членов жюри
конкурса – Атанаса Куртева, Георгия Черкина, Евгения Михайлова, Наталии Деевой,
Анаит Нерсесян.
Конкурс пианистов отличался здоровым
состязательным, почти спортивным духом и теплой дружеской атмосферой. Среди
пианистов младшей группы третью премию получил Георгий Чиколов (Болгария), вторую премию разделили Федор Давыдов (Россия/Болгария) и Су Вен-Лу (Китай), первая премия
досталась Хю Тиан-Ке (Китай). В
старшей группе третью премию получила Жаклина
Викторова (Болгария), вторую премию – Михаил
Павленко (Россия) и Хю Шанг-Джун
(Китай). Гран-при завоевал Константин
Деньков, выпускник Московской консерватории (класс проф.
С.Л. Доренского).
В номинации «Камерный ансамбль» вторую премию
забрали студенты 3-го курса Московской консерватории: Анна Михайлова (скрипка, класс проф. И.В. Бочковой) и Кирилл Смолкин (фортепиано, класс
проф. Н.Н. Деевой). После выступления все конкурсанты приняли участие
в мастер-классах ведущих профессоров из состава жюри.
Завершился конкурс вручением наград,
гала-концертом лауреатов и торжественным приемом в посольстве Китая в Болгарии
(София). Празднование юбилея Виктора Мержанова продолжится в Московской
консерватории на фестивале «Посвящение Виктору Мержанову» с 8 по 30 сентября. А
для конкурсантов в Болгарии эти дни запомнились творческим общением и радостью
побед.
