№4 (183), апрель 2019

На Новой сцене Большого театра идет невероятно красочная постановка балета «Коппелия» французского композитора Лео Делиба. Ее премьера прошла еще в 2009 году. А после небольшого перерыва в апреле 2018-го вновь начались показы этого балета. Важно то, что он широко востребован у публики и сохраняется в репертуаре театра до сих пор.

Считается, что знаменитый балет по мотивам новелл Гофмана существует в нескольких сценических версиях – парижской, восходящей к оригиналу Шарля Нуиттера и Артюра Сен-Леона, и русской, принадлежащей Николаю Сергееву, режиссеру балетной труппы Мариинского театра первой половины XX столетия, которую мастер сделал по записям русских спектаклей в Англии. Постановка в Большом состоялась в хореографической редакции Сергея Вихарева. Его «Коппелия» – как раз и есть самое полное и точное воспроизведение гарвардской рукописи Николая Сергеева с восстановленными костюмами, хореографией и декорациями.

С первых звуков вступления зрители с некоторым волнением, ерзая от удовольствия, стали ожидать открытия занавеса. И сразу сложилось ощущение, что сцена, оркестр и зал – это единое целое. Звуки музыки окружили со всех сторон, и периодически можно было забыть, что есть оркестровая яма, и именно там сидят музыканты. Легкое и прозрачное звучание оркестра создавало поистине волшебную атмосферу.

Говоря о самом сценическом действии, было бы большой ошибкой разделять акты на более или менее интересные, поскольку вся «Коппелия» – это одна неделимая прекрасная сказка. Невозможно было оторвать взгляд от ярких, красочных национальных костюмов жителей Галиции, объемных декораций, а также сценических эффектов.

• 

• 

Но особенно завораживающим стало второе действие балета, которое разворачивается в волшебной комнате доктора Коппелиуса – создателя кукол-марионеток. На сцене появились неподвижные «куклы-автоматы», которые в кульминационный момент вдруг начали вертеться, шуметь, танцевать сидя, а потом вновь затихли. Это довольно тяжелая актерская работа – сидеть неподвижно на сцене долгое время, чтобы зритель и в самом деле поверил в присутствующих на сцене манекенов. Такое соединение автоматического, безжизненного состояния и шаловливости живых существ – одно из самых эффектных действительно «волшебных» постановочных решений.

Яркие номера-портреты главных героев, сольные выходы других персонажей, а также важные массовые сцены расположились в крайних действиях. Мазурка и Чардаш из первого акта – энергичные, захватывающие танцы с большим количеством участников, дуэты Сванильды (Екатерина Крысанова) и Франца (Вячеслав Лопатин) – с потрясающими фуэте и сложнейшими поддержками, танцы подруг Сванильды и других солисток (Молитва, Работа, Заря) – женственные, воздушные вариации. Подкреплял все своей пантомимой сам доктор Коппелиус (Алексей Лопаревич).

Нужно отдать должное виртуозным звукоподражательным партиям инструментов: гаммообразные пассажи туб звучали в момент накала обстановки, виолончели «пели» в сценах лирических высказываний. Арфы, а также звонкие флейты-пикколо с остальными деревянными духовыми и ударными радостно приводили в работу часы и кукольные механизмы.

Зал был переполнен. В бельэтаже не хватало сидячих мест. Бурные аплодисменты и возгласы «браво» слышались буквально после каждого номера балета, и в завершении спектакля артистов наградили нескончаемыми овациями.

Мария Пахомова,
IV курс ИТФ
Фото Елены Фетисовой

№3 (182), март 2019

На первой неделе марта Большой театр представил на суд зрителей долгожданные премьерные показы оперы Антонина Дворжака«Русалка». Долгожданные не только потому, что уже давно в музыкальных кулуарах шли жаркие обсуждения готовящейся постановки, подогреваемые предвкушением режиссерской интерпретации Тимофея Кулябина, но и потому, что это первая постановка оперы чешского композитора-классика на главной музыкально-театральной сцене страны.

В основе либретто Ярослава Квапила – мотивы чешских народных легенд на русалочью тему. Оперы по мотивам мифов и сказок обречены на постоянное сопоставление двух миров: тот, что заложен природой – мир заданный, былинный, волшебный, и тот, в котором живут главные герои. Но существует и третий, с вершины которого мы смотрим на первые два – мир сегодняшний. Именно о «сегодня» захотел поговорить со зрителем режиссер спектакля Тимофей Кулябин.

Премьера «лирической сказки» Дворжака (авторское обозначение жанра) напомнила показ двухгодичной давности «весенней сказки» Римского-Корсакова в режиссерской интерпретации Александра Тителя. В операх сходна драматургическая канва: персонаж из «того» мира, попадая в мир «этот», оказывается неспособным к адаптации. Титель тогда предложил перенести место действия «Снегурочки» на сотни лет вперед в постапокалиптический город, скудно населенный горсткой выживших. Сказки нет, есть лирика сердец на фоне «заката Европы». Кулябин не отправляет нас в путешествие во времени – напротив, он предлагает остаться в своих креслах и посмотреть вокруг.

Холмистая местность, старые сухие деревья и лесное озеро «Русалки» Крамского – вот что напоминают декорации сценографа Олега Головко в первом действии, на фоне которых происходит экспозиция сказочно-мифических жителей. Кажется, что так будет всегда, и нам в этом состоянии хорошо и спокойно. Но в конце первого действия срабатывает режиссерский «будильник», навсегда возвращающий в реальность: в сцене встречи Принца и Русалки из озера поднимаются три синих кресла, на одном из которых сидит Невеста (она же Русалка) в свадебном платье и… смотрит на зрителей в зале с попкорном в руках. С этого момента начинается история «про нас» и «про сегодня».

Беззащитность слабых и обделенных, алкогольная и наркотическая зависимости, низкая социальная ответственность и беспорядочные связи – вот про что второе действие оперы. И актуально считывается тема «отсутствия права голоса» в образе безмолвной Невесты (Русалки). Окружение Жениха (Принца) – это светская тусовка нравственно разлагающихся молодых пижонов. Их образ жизни абсолютно чужд идеализированному представлению о бытии Водяного (Отца невесты). Отсутствие точек соприкосновения двух социальных слоев кричащим контрастом выделено во внешнем облике: модные «фриковатые» образы друзей Жениха, роскошное с налетом пошлости платье Иноземной княжны (Специальная гостья на свадьбе) и старые поношенные одежды на Невесте и ее отце, мешковидная сумка со скромными пожитками, жадно прижатыми к груди.

В третьем действии режиссер в буквальном смысле предлагает два временных слоя, существующих параллельно. Верхний сложен из декораций первого действия: снова перед нами волшебный лес и озеро, застывшие деревья и полумрак ночи. Нижний –больничная палата, в которой отец навещает впавшую в беспамятство дочь (Русалку). Каждому поющему герою оперы соответствует артист миманса. Синхронность перемещения персонажей-дублеров потрясает.

Музыкальный мир первого и третьего действий – образы леса, озера, жанрово-бытовые портреты их сказочных обитателей – составляет единое образно-интонационное полотно. Контрастирует ему второй акт, где события разворачиваются в стенах замка Принца. Музыкальный почерк Дворжака становится более трафаретным, чуждым пейзажной атмосфере обрамляющих действий. Это своего рода «польский акт» глинкинского «Сусанина» – калька с традиционного изображения бально-торжественных оперных сцен у композиторов-предшественников. В таком контрастном сопоставлении кроется, вероятно, главная идея «Русалки»: красочная тембровая живопись с нотками чешского мелоса противопоставляется абстрактному, общеевропейскому языку второго действия. Скрепляющей нитью через всю оперу проходит лейтмотив Русалки, придавая общему тону высказывания мечтательную робость и грусть.

Опера Дворжака звучит в оригинале – на чешском языке, с характерными вокализмами, краткими согласными и мягкими шипящими. Родственность языков существенно облегчает восприятие для русской публики, не требуется постоянно отвлекаться на русские титры. 7 марта «Русалка» предстала в исполнении Екатерины Морозовой (Русалка), Дениса Макарова (Водяной), Елены Манистиной (Ежибаба), Сергея Радченко (Принц), Екатерины Воронцовой (Поваренок), Елены Поповской (Иноземная княжна), Михаила Губского (Лесничий).

Прекрасный дуэт сложился у Е. Морозовой с Д. Макаровым. Им удалось воссоздать трогательные взаимоотношения между отцом и дочерью с ноткой трагической обреченности. Эта пара доминирует в постановке и не отпускает внимание зрителей даже в те моменты, когда главная героиня лишена голоса. Именно в партиях этих героев воплощены самые чистые, нежные и искренние эмоции оперы. Дуэт имеет много оперных отсылок (Мельник и Наташа в одноименной опере Даргомыжского, Риголетто и Джильда у Верди и т.п).

Вторая пара, полная противоположность предыдущей – Принц (Жених) и Иноземная княжна (Специальная гостья на свадьбе) в исполнении С. Радченко и Е. Поповской – напоминает дуэт Купавы и Мизгиря из оперы «Снегурочка» Римского-Корсакова. В их взаимоотношениях царствует сиюминутный порыв страсти, они легко поддаются чувствам и легко от них отказываются. Неслучайно в партии Иноземной княжны много веристских интонаций.

В финале третьего действия Дворжак дарит свой, славянский, вариант грандиозного Liebestod c эмоциональными волнами нарастаний и пышными кульминациями. Но вагнеровский накал в оркестре не перекрывает лирику в партии Русалки, что удерживает шедевр Дворжака в рамках лирической оперы.

«Русалка» – это грандиозное вокально-симфоническое полотно. Спектакль идет около четырех  часов с двумя антрактами. При этом в нем нет массовых сцен, лаконично использован хор (за кулисами). Управлять оркестром и певцами на премьерных показах доверили Айнарсу Рубикису, завоевавшему мировое признание в качестве симфонического дирижера после победы на Третьем Международном конкурсе дирижеров имени Малера в 2010 году. Рубикис выгодно преподносит слушателям Дворжака-симфониста – прекрасно чувствует законы сцены и уже с первых звуков увертюры приковывает внимание к музыке: то дает возможность насладиться колористическими красотами в оркестровых эпизодах, то чуть усиливает темп, задавая нужную «скорость» развитию сюжета.

О стилистических заимствованиях, аллюзиях в этой опере не упомянул разве что ленивый – вагнеризм, веризм, импрессионизм и прочие «измы» (как любят говорить в стенах нашейAlma Mater). Но удивительно другое: когда ты слушаешь эту оперу, сидя в театре, перед тобой расцветает грандиозная и цельная мифо-сказка, воплощенная прекрасной музыкой.

Даже для самой консервативной публики просмотр нового спектакля Большого театра настоятельно рекомендуется, поскольку звуковая партитура этой оперы дарит слушателю много поводов для музыкального экстаза. Точные и яркие психологические портреты героев, неповторимая поэтичность пейзажа, колористическая звукопись в изображении природных стихий – в этом секрет выдающегося творения Дворжака, рассказанного нам современным театральным языком.

Ольга Шальнева,
выпускница МГК
Фото Дамира Юсупова 

№3 (182), март 2019

Каждый из нас с самого раннего детства знаком с историей Золушки. Но такую версию знаменитой сказки, которая идет в Московском театре мюзикла, вряд ли кто-нибудь видел. «Всё о Золушке» – спектакль-лауреат «Золотой маски», который с успехом идет уже четвертый сезон. С 16 по 24 февраля этого года мюзикл прошел вновь. Состав труппы варьировался, но, вероятно, это нисколько не повлияло на качество показов.

• 

• 

По замыслу режиссера Олега Глушкова и либреттиста Сергея Плотова, Золушка отправляется на бал совсем не с помощью Крестной Феи. Попасть на праздник ей помогают единственные друзья – мыши во главе с Мышиным королем. Бал же в мюзикле практически не показан, да в этом и нет надобности: по новому сюжету Золушка встречает Принца (переодетого в Дровосека) возле королевского дворца. Воссоединение влюбленных происходит в чудесном зимнем лесу, куда Золушку отправляет Мачеха. Замерзшая от холода девушка просыпается от горячего поцелуя Принца.

Интересно, что наряду с любовной линией главных героев, присутствует и еще подобная линия, связанная с Крестной Феей и Королем. Когда-то много лет назад обманом их разлучили родители, и они потеряли друг друга. Но теперь, снова встретившись, уже навсегда они будут вместе.

На мой взгляд, такой необычный вариант известной сказки был представлен весьма достойно. И это неудивительно, ведь главные роли в спектакле в тот вечер исполняли талантливые артисты театра – Екатерина Новоселова (Золушка), Анна Гученкова (Мачеха), Виктория Пивко (Крестная), Станислав Беляев (Дровосек), Татьяна Батманова и Юлия Арсенина (Изольда и Снежана – сестры Золушки), Андрей Гусев (Король), Марат Абдрахимов (Король мышей). Все они поразили не только актерским мастерством, но еще и прекрасными вокальными данными.

Стоит отдать должное и композитору – знаменитому Раймонду Паулсу. Доступные для восприятия мелодии оказались более чем соответствующими сценическому действию. Произвели впечатление и оригинальные костюмы, и яркие декорации, и световое оформление.

Из доброй детской сказки на сцене возникла почти правдивая история, раскрывающая современные нравы, представленные в сказочном духе. Рядом с реалистическими ситуациями органично соседствовали моменты юмора, волшебства и чуда. Наверное, именно поэтому спектакль оказался доступен и интересен зрителям всех поколений.

Екатерина Лубова,
IV курс ИТФ
Фото Светланы Бутовской

№3 (182), март 2019

«Классика тем и прекрасна, что ей уже никому ничего не надо доказывать...» Автор этих слов – известный российский балетмейстер Юрий Бурлака, 20 февраля представивший на сцене МАМТа им. Станиславского и Немировича-Данченко в рамках фестиваля «Золотая маска» балет «Эсмеральда». Для труппы Самарского академического театра оперы и балета участие в этом фестивале стало дебютом. Спектакль был выдвинут экспертами сразу в двух номинациях – «балет/спектакль» и «работа балетмейстера/хореографа».

• 

• 

• 

История балетной «Эсмеральды» насчитывает уже более полутора веков. Впервые поставленная в 1844 году Жюлем Перро на музыку Цезаря Пуни, она неоднократно привлекала к себе внимание других балетмейстеров. Авторы самарской «Эсмеральды» обратились к редакции Мариуса Петипа. По архивным материалам они постарались восстановить не только хореографию, но и другие составляющие постановки.

Спектакль получился очень ярким и праздничным, и большую роль в создании такого образа сыграло сценическое оформление. Так, к примеру, Двор чудес оказался не унылым бедным кварталом, а своеобразным красочным мирком. Даже виселица в финале была скорее живописной, чем устрашающей. Интересно смотрелись костюмы героев: как выяснилось, для их создания использовались оригинальные эскизы Всеволожского.

Из артистов балета стоит отметить в первую очередь Сергея Гагена (Пьер Гренгуар). Пантомимные сцены с ним в первом действии были полны юмора. Вот Пьер, с петлей на шее, пытается заинтересовать молодых цыганок своими стихами из красной книжечки, но те демонстративно отворачиваются, явно не оценив «высокую поэзию». Вот Гренгуар, спасенный от расправы Эсмеральдой, заявляет ей о своих супружеских правах и не желает спать в соседней каморке. А как забавно он сопротивляется, когда Эсмеральда просит аккомпанировать ее танцу на бубне! Поворчав, напомнив о своем звании поэта и закатив глаза, он с неохотой берется за инструмент…

Во втором акте происходит некое перерождение Гренгуара: из незадачливого стихотворца он превращается в настоящего героя романтического балета. В его движениях появляется юношеская легкость и гибкость, и от недавней неуклюжести не остается и следа. Публика встречала его выходы с восторгом, зачастую аплодисменты звучали прямо во время танца.

Хорошо смотрелся в своей роли и Дмитрий Пономарёв (Феб де Шатопер), но его выступление показалось менее удачным с технической стороны. Зато Ксения Овчинникова в облике «новой возлюбленной» Феба – Эсмеральды, выступила прекрасно. Образ молодой цыганки, созданный ею, был полон нежности и грации. Особенно органично смотрелась балерина в паре с Гагеном.

Оркестр под управлением Евгения Хохлова звучал весьма достойно. Дирижер словно сам находился на сцене – настолько чуткой была его работа. Из наиболее запомнившихся фрагментов – вариация Эсмеральды из Pas de six, где оркестр показал похвальную гибкость темпа и динамики.

Действо легко завладело вниманием публики, которая следила за происходящим с большим интересом. Все шло гладко и даже антракты показались неожиданными. Будем надеяться, что жюри не обойдет вниманием этот спектакль и отметит самарскую труппу, столь ярко заявившую о себе на «Маске».

Анна Теплова,
IV курс ИТФ

№2 (181), февраль 2019

Что для нас события Великой отечественной войны? Могут ли эмоциональные травмы предыдущих поколений передаваться нашим современникам? Какое отношение к военному прошлому имеет феномен постпамяти? Об этом и не только рассказывал мюзикл-штрих «Парасомнии» режиссера Веры Мартынов и композитора Дмитрия Курляндского в Электротеатре Станиславский.

Память о прошедшей войне и великой победе – тема, обросшая в последнее время массой клише. Нередко она и подается, и воспринимается очень формально. Сочинения по ЕГЭ – идеальный пример того, как легко сформировать у молодого поколения размытые представления о пережитом. Об отношении к ежегодным парадам, салютам и массовым гуляниям можно сказать почти то же самое. Для многих 9 мая – это типичный повод собраться на шашлыки: память в этом случае превращается в абсолютно формальное явление.

Один из оптимальных вариантов связи прошлого с настоящим – обращение к феномену постпамяти. Суть заключается в глубоком эмоциональном единении людей разных возрастов, в результате которого происходит процесс передачи информации. В связи с этим психологические травмы различных поколений, зашифрованные в структуре ДНК одной семьи, могут делать их более уязвимыми к разного рода стрессам.

Литературной основой «Парасомний» стал цикл Станислава Львовского «Советские застольные песни» – лаконичные поэтические тексты, рефлексирующие на тему Великой отечественной войны. В каждом из них слышатся голоса безликих героев, в памяти которых проявляются и наслаиваются друг на друга отдельные реминисценции событий прошлого: стою // посреди поля // зажимаю руками // дыру в животе // лезут из нее // тараканы // шестиногие // папиросен // торгуются // со служивыми // продаются за деньги // холодно, говорю // темно.

К данному тексту Дмитрий Курляндский обращается не впервые. В 2015 году он работал над проектом «Негромкие песни войны» по мотивам «Застольных песен» – тогда его соавторами стали композиторы Владимир Раннев, Александр Маноцков, Алексей Сысоев, Владимир Николаев и Владимир Горлинский.

Экспериментальный спектакль Д. Курляндского и В. Мартынов состоит из песен, хореографических номеров и драматических эпизодов, поэтому формально «Парасомнии» можно считать мюзиклом. Авторы же предложили обозначить жанр как мюзикл-штрих. Дополнение «штрих» воспринимается как отсылка к алгебраической формуле и подчеркивает, что постановка не ограничивается рамками одного жанра.

Под «парасомниями» подразумеваются двигательные и поведенческие феномены, возникающие во время сна: в постановке речь идет о ночных кошмарах и снохождениях. Эти явления тесно связаны со сферой подсознательного, где концентрируются наиболее яркие моменты прошлого. Сливаясь в одно острое ощущение, они генерируют «фантомные боли» – имитации некогда испытанных чувств.

Но как современный исполнитель может убедительно говорить о событиях, участником которых не являлся? Вера Мартынов задействовала в постановке не просто актеров, а перформеров – импровизаторов и соавторов концепции, проживающих на сцене эти истории. Режиссер нашла неординарный выход из положения: постановке предшествовал период, во время которого исполнители вели графические дневники. Ежедневно двадцать минут до и после сна они зарисовывали помещение, где испытывали наиболее яркие переживания и фиксировали в нем свое местонахождение. На следующем этапе их просили по памяти воспроизвести траекторию своих перемещений какого-либо дня. В ходе подобных практик артисты работали над ощущением пространства, анализировали свои эмоции, учились ими управлять. В итоге каждая актриса выделила для себя конкретное воспоминание: кто-то переживал потерю близкого человека, кто-то мысленно возвращался к событиям на родной Украине. В процессе спектакля происходило вживание в проблему, ее осмысление и, в конечном счете, разрешение.

Данная идея реализуется уже в прологе: исполнители несколько раз делают ряд определенных движений и фиксируют повторяющиеся позы. В основной части они вновь и вновь возвращаются к своим воспоминаниям до тех пор, пока проблема не достигнет своего апогея. На последнем этапе концентрация энергии доходит до таких объемов, что держать ее в себе становится невозможно. Разрядка происходит в виде экстатического танца, завершающегося общим катарсисом.

Сомнамбулические блуждания по пространствам постпамяти продолжаются под мистическое пропевание текстов Станислава Львовского, вызывающих более-менее устойчивые ассоциации с советской традицией. Все это парадоксальным образом сочетается с экспериментальной электроникой, отсылающей к современной клубной эстетике. Поэтому полностью погрузиться в медитативно-убаюкивающее состояние вряд ли получится: время от времени агрессивный саунд будет нарушать зону комфорта.

На первый взгляд может показаться, что в «Парасомниях» отсутствует сценическое оформление. На самом деле роль «декорации» играет свет, выполняющий функцию полноправного участника. Он осуществляет взаимосвязь между исполнителями и зрителями, разрушая пространственные барьеры, характерные для классических театров.

В процессе диалога о нашем прошлом зрители и участники действа оказываются на территории постпамяти, где каждый проживает свою историю и воспринимает происходящее абсолютно индивидуально. Поэтому вариантов трактовки этой постановки может быть бесконечное множество, так же как и способов ее сценического воплощения. То, что можно было увидеть на премьерных показах, вряд ли точь-в-точь повторится в последующих версиях.

Алина Моисеева, I курс, муз. журналистика

Фото Олимпии Орловой

 

№1 (180), январь 2019

С 7 по 9 декабря 2018 года в Большом театре на Камерной сцене имени Б.А. Покровского прошла московская премьера оперы Александра Чайковского «Один день Ивана Денисовича» по одноименному рассказу (повести) А.И. Солженицына. Постановка была приурочена к 100-летию со дня рождения великого писателя. В работе над спектаклем участвовали передовые творческие силы современной российской оперной сцены. Дирижером-постановщиком выступил сын А.И. Солженицына – Игнат Солженицын, режиссером-постановщиком – Георгий Исаакян (он же совместно с композитором создал либретто), музыкальным руководителем стал главный дирижер Большого театра Туган Сохиев.

Написанная Чайковским в 2009 году, опера продолжает идею своей литературной основы. Она поднимает общечеловеческие вопросы, говоря о жизни и смерти, свободе и неволе, чести и подлости. Вместе с тем, это произведение показывает эпоху, охваченную волной репрессий, уносивших жизнь невиновных людей. Среди них нередко находились и лучшие умы России. В свое время писатель Г. Бакланов, оставивший о рассказе Солженицына один из самых первых отзывов в прессе, писал: «Это не крик раненой души <…> – повесть написана спокойно, сдержанно, с юмором даже – эта житейская простота изложения действует значительно сильнее».

В опере «Один день Ивана Денисовича» также есть страницы сдержанной, размеренной музыки. Но центральное место в ней занимает передача чувств, которые охватывают человека в лагере – они показаны сквозь призму размышлений главного героя, Ивана Денисовича Шухова, а также сквозь разговоры других заключенных. Можно сказать, что данная опера – не летопись лагерной жизни, а один день глазами простого зэка, ставшего свидетелем и участником страшных событий: во время Великой отечественной войны он попал в плен, сумел спастись и уже на родине был приговорен к 10 годам лишения свободы как «шпион». В результате наблюдая, как машина угнетения ломает людские судьбы, он вынужден бороться за то, чтобы не была сломлена его собственная жизнь и судьба.

Опера состоит из двух действий, причем, текст Солженицына практически не изменен. Создавая оперу, А.В. Чайковский вслед за Солженицыным показал через образы людей, ставших спутниками главного персонажа, картину целой страны с ее разнообразными представителями. Молитва и хорал рисуют возвышенный образ народа –трудолюбивого, привыкшего честно зарабатывать себе на хлеб. Но есть и сниженный образ людей, потерявших свою личность, смешавшихся с толпой, выживающих путем доносительства или выслуживания перед начальством: его характеризует «блатная» музыка.

Музыкальное полотно оперы «Один день Ивана Денисовича» высоко симфонизировано. Оркестр, хор и солисты составляют единое, неразрывное целое. А.В. Чайковский передает общее настроение людей, волею судеб оказавшихся рядом друг с другом. Но музыка выходит за пределы их настроений: повествование идет о судьбе всей родной земли, которая выстояла перед страшными испытаниями изнутри и извне.

Несмотря на трагичный сюжет, в опере много величественных и благородных страниц. К ним относится второй из лейтмотивов, заложенных во вступлении к опере, долго звучащий нонаккорд, из звуков которого складывается мелодия и который создает ощущение непрерывно текущего времени. Вступает баптист Алешка (Михаил Яненко), читающий молитву: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешнаго». На слове «помилуй» музыку словно «заедает» – повторы вызывают жуткое ощущение, словно в лагере время остановилось навсегда. Первый же лейтмотив сочинения – это одноголосный речитатив, который исполняют скрипки и баян. Стилистически он решен очень интересно: тема вызывает ассоциации с полифоническими «баховскими» темами Шостаковича, написанными на рубеже тридцатых и сороковых годов (такие отсылки, очевидно, обусловлены именно стремлением воссоздать атмосферу эпохи).

В опере употребляется прием, найденный еще Мусоргским в «Борисе Годунове», – хоровой речитатив. В обоих произведениях он использован для воплощения горя и безысходности. Ярким примером хорового речитатива в «Иване Денисовиче» становится сцена расшифровки тюремного жаргона в середине первого действия. На фоне приплясывающего аккомпанемента заключенные скандируют аббревиатуру «БУР» – барак усиленного режима, пребывание в котором смертельно опасно (побывавшие там, , как правило, заболевали туберкулезом). А говоря о тяжелых работах, которые выполняет «большинство зэков», хор пронзительно скандирует слово «зэков». Музыка этого фрагмента – песенная, мелодичная, пусть и эта напевность сильно искажена уродливой действительностью. Противопоставляется хору арестантов тематизм Надзирателя (Анатолий Захаров) – немелодичный, «немузыкальный».

В опере можно выделить две сольные партии – Ивана Денисовича Шухова (Захар Ковалев) и его жены (Ирина Алексеенко). Шухов – настоящий человек, очень деятельный и трудолюбивый. Для него главное – оставаться личностью и добросовестно работать, несмотря ни на что. Его мелодические интонации всегда полны мужества и выдержки. Жена Шухова не участвует непосредственно в действии: Иван Денисович читает письмо, полученное от нее с воли. Текст письма произносит жена – ее речь полна любви и искреннего переживания за мужа, – а Шухов, находясь в заключении, будто бы разговаривает с ней. Звучание сцены письма, в которое вплетается вальс, происходит на фоне основных лейтмотивов оперы. В целом, солисты исполняли свои партии очень естественно, показывая персонажей жизненно и правдиво.

Режиссер Георгий Исаакян нашел для постановки оперы уникальные приемы: в самом начале одна из стен сцены была оформлена как арестантский вагон, а в эпизоде обыска актеры, игравшие сотрудников лагерной администрации, входили прямо в зрительный зал, что вызывало неподдельное оцепенение.

Показывая репрессии и каторжный труд, опера «Один день Ивана Денисовича» остается от первой до последней ноты глубоко гуманистическим произведением.

Степан Игнатьев,

IV курс ФФ

Фото Владимира Майорова

№9 (179), декабрь 2018

Постановка шедевра П.И. Чайковского «Пиковая дама» в театре «Геликон-опера» дала понять, что является самым главным в каждом спектакле. Гордость любого театра – его занавес. Этот немаловажный атрибут действия служит полотном для художников, позволяя им осуществлять свои самые грандиозные замыслы. Занавес прячет от чужих глаз перемену декораций и приземленно-грубоватые движения работников сцены. И даже любовно укроет любые форс-мажорные ситуации в представлении. Так вот, в «Геликон-опере» занавеса нет!

Режиссер-постановщик Дмитрий Бертман проявил невиданную щедрость по отношению к дирижеру Владимиру Федосееву, оркестрантам и хору, позволив им занять все внутреннее пространство сцены. Действие, таким образом, целиком концентрируется на крохотной авансцене. Зрители чувствуют себя отлично – игральный стол и несколько стульев оказались так близко расположенными к рядам кресел, что можно наклониться над ухом одного из игроков и посоветовать ему сменить ход. Но вот незадача – авансцена ничем не прикрывается. И тут начинаются проблемы.

Мало кто задумывался над главной функцией занавеса – дать персонажу на сцене спокойно умереть. Отсутствие «покрытия» вызвало самое необычное в истории решение смерти Лизы. «Погиб он, погиб! А вместе с ним и я!» – восклицает пушкинская героиня, выхватывает свечу из подсвечника и… просто уходит со сцены. Но не тут-то было. Лиза подходит к двери справа, но дверь внезапно оказывается экраном, необходимым для трансляции призрака графини. Тогда Лиза резко разворачивается и быстрыми шагами через всю сцену направляется к противоположной двери, по возможности стараясь сохранять трагическое выражение лица. К счастью, Чайковский написал для ее передвижений достаточное количество музыки.

Смерть Германа произошла не менее оригинально. «Жизнь моя? Возьми ее!» – поет влюбленный игрок, глядя на злополучную карту у себя в руках. У Германа и Лизы обнаружилось много общего: вместо того, чтобы заколоться, как это предписывалось в либретто, Герман также ушел со сцены. Последние свои слова офицер пропел из-за кулис, стыдливо таясь от публики.

Но графиня-то обязана умереть – это, извините, уже стало классикой. Ее тело лежало на игральном столе (вот она, польза занавеса, кто-то же должен уносить «трупы»). Однако уже в следующей картине появился призрак графини, что позволило и ей уйти со сцены самостоятельно.

Расположение оркестра в глубине сцены создало еще одну загвоздку. Певцы, стоящие лицом к зрительному залу, и дирижер – лицом к оркестру, оказались спиной друг к другу. На случай, если исполнители все же захотят посмотреть на маэстро, на пол рядом с софой поставили незаметный полупрозрачный экран, на который в реальном времени передавались жесты вокалиста. «Прочь, страшное виденье!» – исступленно кричит Герман, лежа на полу, глядя дирижеру прямо в глаза и суеверно отмахиваясь от него платочком.

Вместо того, чтобы представить оперу в три действия, она была дана всего с одним антрактом. Небольшой перерыв сделали в середине третьей картины, и когда загорелся свет, зрители ничего не поняли и совсем забыли поаплодировать. Так и ушли со сцены хор, распорядитель, Чекалинский, Сурин, Томский, Елецкий, Графиня, Лиза, Герман…

Так дайте же занавес!

Алиса Насибулина,

III курс ИТФ

Фото Ирины Шымчак

№9 (179), декабрь 2018

Опера Пуччини «Богема» хорошо известна и исключительно популярна. Она украшает репертуар многих театров по сей день. В этом году в Большом театре представили ее новую версию.

Неприкаянная жизнь героев «Богемы» в трактовке режиссера Жан-Романа Весперини стала, как ни странно, единственным островком стабильности в море представленной парижской действительности. Постановка поражала обилием красочных костюмов (не без «богемщины») и щедрыми декорациями, а также умиляла появлением животных на сцене. Это – своего рода традиция Большого. Если, например, в русской опере вывести на сцену коня – уже классика, то почему бы здесь не выпустить дрессированного пуделя? Он отвлечет внимание зрителя от небольшой суматохи в многолюдной сцене.

Камерные дуэты Рудольфа (Теодор Илинкай) и Мими (Анна Нечаева) оркестр под руководством Азиза Шохакимова исполнил на редкость хорошо. Казалось, что ледяной ветер, гулявший в тот вечер за стенами Большого ворвался вслед за Мими в квартирку друзей и зловеще присутствовал во всех диалогах, словно незримый герой.

Залихватские ансамблевые номера юношей (особенно, квартеты) звучали несколько торопливо и «крупным помолом». Безусловно, состав солистов накладывал отпечаток на исполнение. Вдобавок, иногда оркестр будто пытался догнать вокалистов, что было немного странно. Массовые сцены, напротив, оказались очень гармоничными. Многоплановость музыки и действа, их выверенность – то, что является визитной карточкой опер Большого театра, –радовали слушателей. Ярко в своих амплуа смотрелись Марсель (Константин Шушаков) и, в особенности, Мюзетта (Гузель Шарипова), актерская игра которой – выше всяких похвал.

Дирижер и оркестр, казалось, настолько расслабились и получали удовольствие от приятной музыки, что исполняли все немного небрежно-лениво. Плавному звучанию не хватало остроты, такого нужного «надрыва», который присутствует в музыке этой оперы и, в частности, проявляется в образе обреченной Мими.

А если предположить, что все это именно так и задумывалось? Тогда цель спектакля, созвучная выражению Даргомыжского «хочу правды», выраженная в стремлении отразить сюжет максимально правдоподобно и «жизненно», достигнута. Все было естественно  и…буднично. Солисты? Хороши. Оркестр? Неплох. Постановка? Тоже вполне любопытна. Эмоции от спектакля, в целом, положительные, но очень спокойные.

Ангелина Шульга,

IV курс ИТФ

Фото Дамира Юсупова

 

№8 (178), ноябрь 2018

В рамках юбилейного сезона Музыкальный театр имени К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко показал программу одноактных балетов: «Кончерто барокко» Джорджа Баланчина, «Восковые крылья» Иржи Килиана и «Пижамная вечеринка» Андрея Кайдановского. Спектакли обозначили различные пути развития балетного искусства.

Первые две постановки заинтересуют адептов высокой неоклассики, лаконизма и интеллектуального диалога музыки и движения. Бессюжетное «Кончерто барокко», являющее собой пластическое воплощение двойного концерта Баха – идеальный образец подобного стиля. Искусное развертывание музыкально-хореографической ткани балета (двум скрипкам и струнному оркестру вторят солистки и ансамбль) построено на соотношении симметрии и ассиметрии, соло и группы, а также изобретательной канонической технике.

Энергию и драйв, заложенные Бахом в партитуру, а Баланчиным и его труппой «Нью-Йорк сити балет» в пластический текст спектакля, станиславцы заменили лирикой. В этом им помог и оркестр под руководством Антона Гришанина, растягивающий музыкальные фразы. Поющие руки, вязкие как пластилин стопы Елены Соломянко и Ксении Шевцовой тормозили действие в быстрых частях, но были уместны в Адажио, по исполнению наиболее приближенного к оригиналу. Во многом этому способствовал Георги Смилевски. Танцовщик виртуозно выполнил «полет над бездной» – сложнейшую поддержку с проносом балерины через всю сцену. До этого она удавалась лишь солисту NYCB Питеру Мартинсу.

Стилистические неточности можно списать на премьерное волнение. «Кончерто…» – новый для труппы балет и всего лишь второй (после «Серенады») опыт общения с наследием Баланчина. Способность артистов театра Станиславского осваивать чужой стиль показали «Восковые крылья», которые числятся в репертуаре с 2013 года. За пять лет танцовщики в совершенстве овладели текучей пластикой Килиана. Исполнив спектакль без напрашивающегося нарратива (название балета отсылает к легенде об Икаре), они были одинаково убедительны в медитативных дуэтах крайних частей, поставленных на музыку Бибера и Баха, и искрометной середине (джазовые соло Дениса Дмитриева и Евгения Жукова под аккомпанемент Пятого струнного квартета Гласса).

Любители перфоманса, ярких синтетических зрелищ и динамичного экшна оценят «Пижамную вечеринку». Еще до показов она вызвала ажиотаж среди театралов – балет в программке заявлен как мировая премьера. Стоило ли называть ее «балетом» – большой вопрос. Танец как ведущий компонент жанра в спектакле отсутствует: танцовщики изъясняются ходьбой, бегом и пантомимой. Однако и без хореографических откровений действие производит впечатление.

Зритель имеет возможность насладиться остросюжетной фабулой с любовными перипетиями (взаимоотношения Леди и двух Лидеров), прелестными жанровыми сценками (водные процедуры, шуточная борьба подушками, игра в догонялки) и даже войной (центральный эпизод спектакля являет собой осаду крепости из матрасов). События балета стремительно сменяют друг друга вплоть до элегического финала, в котором участники вечеринки отходят ко сну.

Специально для меломанов в спектакле представлена музыка на любой вкус: действие сопровождает сюита интернациональных композиций с элементами фламенко, блюза, рока и фолка. Контрастом к ним выступает фрагмент Аллегро Одиннадцатой симфонии Шостаковича, под ее музыку и свершается военная осада.

Главным «персонажем» балета, безусловно, можно назвать сценографию. Художники Каролина Хёгль и Сергей Рылко создали полифункциональную конструкцию из перин и подушек. Необремененные танцем артисты ложатся на них, кидают друг в друга, выпускают пух, одним словом, веселятся от души. Когда приходит время лечь спать, над залом загорается бескрайнее звездное небо…

 Анастасия Попова,

аспирантка МГК

Фото Карины Житковой

№8 (178), ноябрь 2018

«…немецкий композитор и пианист, последний представитель венской классической школы» – так нередко начинается знакомство с личностью и творчеством Бетховена. Далее приводится биография, вплетенная в исторический контекст, обозначаются творческие периоды, в качестве иллюстраций прилагаются симфонические и фортепианные сочинения. Может ли такой экскурс стать отправной точкой для диалога между современной молодежью и музыкой великого композитора? На этот вопрос попытались ответить  драматург Валерий Печейкин, режиссер Хуго Эрикссен, актер Юрий Межевич и выпускник МГК композитор Андрей Бесогонов вместе с выпускниками школы-студии МХАТ в их спектакле «Бетховен», созданном в театре «Практика».

Импульс к альтернативному подходу задан в прологе. В центре действия – студент, тестируемый на знание дат и номеров опусов композитора. От студента требуются лишь точное изложение фактов, не дающих представлений о реальной величине бетховенского гения. С каждым вопросом абсурдность ситуации растет. Экзаменуемый не выдерживает и пытается противостоять штампам и шаблонам, превратившим Бетховена в «музейный экспонат». Так рождается новая история классика, содержащая, впрочем, немало субъективного.

В целом идея преобразования шаблонного в актуальное, ставшая лейтмотивом всего сценического действия, легко считывалась благодаря декорациям. Компактный малый зал «Практики» на какое-то время стал пространством типичного мемориального музея, уставленного стеклянными витринами. В самой большой из них уместился стилизованный под XVIII век мужской костюм, у которого есть своя скромная «роль» в постановке – как выяснилось после одного из перевоплощений, он принадлежал Моцарту.

Следующая идея спектакля – попытка познать творчество художника опытным путем. Герой на какое-то время перевоплощается в Бетховена и проживает ключевые моменты его биографии. В процессе эксперимента он постоянно сталкивается с вопросом: «Как бы я поступил, оказавшись на его месте?». С каждым ответом все зримее становится фигура живого человека, существующего в реальных условиях. По-иному воспринимаются темы преодоления, борьбы, принятия судьбы и безграничной любви к человечеству.

В процессе спектакля несколько раз зачитываются письма композитора, в том числе и Гейлигенштадтское завещание. Этот прием, опять же, направлен на сокращение дистанции между зрителем и художником, появляется возможность прямого, без посредников, контакта с автором.

Живое исполнение сочинений Бетховена – еще один вариант сближения. Находясь в образе композитора, герой сам играет его фортепианные произведения. Конечно, перед актером стояла непростая задача: уровень представленных сочинений не имел отношения к любительскому музицированию. Поэтому исполнителю, не обладавшему профессиональным опытом, было крайне непросто справиться даже с минимальными задачами. Напрашивается вопрос: стоило ли учить так много нотного текста, если цель – просто обозначить одну из форм контакта?

Стоит отметить, что в постановке звучат не только бетховенские сочинения. Композитор Андрей Бесогонов, консультировавший, вероятно, и Юрия Межевича, создал для нее альтернативный пласт музыкального сопровождения.

Спектакль «Бетховен» – это, с одной стороны, рассказ о пути гения, о существовании в среде абсолютного непонимания, о недосягаемости  обыкновенного человеческого счастья и бесконечных размышлениях о мире и своем положении. Однако, в более широком контексте фигура Бетховена, не лишаясь своей феноменальности, перестает играть в нем главную роль. Превалирующей становится проблема обезличивания истории культуры и разрыва ее связей с современностью.

Алина Моисеева,

I курс, муз. журналистика