№ 3 (33), март 2002

В конце октября в Малом зале консерватории, в рамках Международного фестиваля музыки Софии Губайдулиной состоялся концерт камерной музыки.

Произведения С. Губайдулиной, как правило, предназначены для конкретных исполнителей, давно уже ставших для композитора не просто интерпретаторами ее сочинений, но друзьями, вдохновителями, соавторами. Именно этим, видимо, объясняется аура абсолютного доверия и понимания между автором и исполнителем, которая наполнила атмосферу концерта особым очарованием. В основном были представлены сочинения для ударных инструментов из коллекции М. Пекарского. Исключение составили прозвучавшие в первом отделении «In ervartung» («В ожидании») для квартета саксофонов и шести ударников (1994), сочинение с элементами инструментального театра, и «Кватернион» для 4-х виолончелей (1996), исполненный Московским виолончельным квартетом, очень тонко сумевшим передать композиторскую идею «четвероединства» ансамбля, единого, но «расчетверенного» инструмента.

Наиболее впечатляющим оказалось второе отделение концерта. Восприятие музыки С. Губайдулиной, оказавшейся сложной для многих слушателей, было несколько облегчено зрелищными и юмористическими эффектами, во многом благодаря выдающемуся театральному таланту М. Пекарского. Так, в сочинении памяти Л. Ноно «Слышишь ли ты нас, Луиджи, вот танец, который станцует для тебя обыкновенная деревянная трещотка» (1991), его актерский дар заставил забыть о существовании музыканта, держащего в руках инструмент. Это была живая трещотка, которая извивалась подобно змее, гипнотизируя сидящих в зале.

Самым эффектным номером концерта стало его заключение — «Юбиляция» для четырех ударников (1979). Согласно идее сочинения, инструменты здесь выступают в двух ролях: «позитивной» (колокола) и «негативной» (экзотические барабаны). Когда после долгого нагнетания борьба двух этих сфер достигла апогея, М. Пекарский заставил замереть всех слушателей. В какой-то момент он, надев на себя связку коровьих колоколец, стал раскачиваться подобно колоколу, одновременно ударяя по барабанам. Это было похоже на шаманское действо, магический ритуал, завершившийся, однако, юмористическим пищаньем надувного шарика. Такая неожиданная для всех концовка сразу «пробудила» зал от гипноза, разрядив чрезвычайно насыщенную энергетическую атмосферу. Нечто подобное происходит, когда профессиональные русские плакальщицы, заканчивая плач, смеются, снимая возникшее эмоциональное и психологическое напряжение. Таким образом, М. Пекарский и его ансамбль своей блистательной игрой (не только музыкальной, но и актерской) вновь доказали абсолютно самостоятельную художественную ценность ударных инструментов.

Оксана Приступлюк,
студентка III курса

№ 3 (33), март 2002

Кто сказал, что в ХХI веке еще не создано никакой примечательной музыки? Что продолжаются бесплодные поиски очередных «нео» и «ультра», что мир еще долго будет ждать появления новых имен? Кто сказал, что высшая похвала последним новинкам исчерпывается словом «интересно», что за последний год еще не создано произведения, которое могло бы привести в восторг, пленить, покорить? Идем со мной, Слушатель, я покажу тебе такое произведение.

Автор — Андрей Комиссаров, студент третьего курса. Жанр — Музыка с текстом. Для голоса, рояля и чтеца. Миниатюра. Необычен уже сам текст: так называемое «автоматическое стихотворение» Бориса Поплавского. Автоматическое — это, что же, под дулом автомата написанное? Ни в коем случае.

Автоматическое письмо придумали французы. Им увлекались некоторые сюрреалисты и другие творческие личности, склонные к мистицизму. Суть метода в том, что рука пишет как бы сама собой, и рисунок, получающийся в результате, — полная неожиданность для автора. Контроль сознательного исчезает, и получаются контуры, которые нельзя придумать, они могут лишь сами случайно «нарисоваться», когда мы в расслабленном состоянии водим карандашом по бумаге. Художник Юсефсон считал, что во время таких сеансов он общается с духами. Писатель Андре Бретон объяснял, что импульс творчества приходит не извне, а изнутри, из бессознательного в человеке (которое он называл «святой землей сюрреалистов»). Где-то в этой «святой земле» располагался и сюрреалистический Рай. Автоматизм же художники воспринимали как путь к нему.

«Сонливость. Путешественник спускается к центру Земли. Тихо уходят дороги на запад. Солнце», — набор слов из стихотворения Поплавского может показаться бессмысленным. Впервые услышав их с музыкой Андрея, я не представляю себе, как можно воспринимать текст и музыку раздельно. Для меня слова навсегда соединились с пронзительными интонациями вокалистки, партия которой катастрофически неудобна — ей приходится петь или очень низко или очень высоко, фразы постоянно ломаются скачками не на сексту или нону, а, скажем, на септиму через октаву.

В «комментариях» рояля нет никакой романтики, никакой пошлой сентиментальности, банальной звукоизобразительности. Первые фразы настораживают: серьезно с нами говорят или нет? Дурачится ли автор, хочет ли сказать, что авангард может омузыкалить любую чушь, и эта бессмыслица обязательно произведет на кого-нибудь впечатление хорошо продуманной техники? Но как объяснить горение, которым охвачены все исполнители? И почему вспоминаются слова «пришедшие на запад солнца, видевшие свет господень», а фраза о «центре Земли» вызывает в воображении утраченный мир, который с помощью «автоматизма» искали сюрреалисты?

В раскрывающейся перед нами стране «лед похож на звезды, а вода глубока» и где-то вдали «память говорит с Богом». Космическое глиссандо… На нашей ли мы планете?

Но вот в произведении появляется «герой». Это — Чудо. Не сокровенное мистическое чудо, а скорее какое-то очень домашнее и беспомощное «чудо в перьях». «Все, оставь его!»,— восклицает чтец. Ему вторит вокалистка: «Отпустите чудо, не мучайте его, пусть танцует, как хочет. Пусть дышит. Пусть гаснет». Они обращаются не вообще к кому-то, но именно к нам, и видим мы уже не странные профили из черного бархата, но живые, в упор глядящие глаза.

То, что они говорят, совершенно не равно тому, что они хотят сказать. «Солнце, очнись от света. Лето, очнись от счастья. Статуя, отвернись. Вернись к старинной боли». Голоса смешиваются, становятся неразборчивыми. Мы улавливаем только отдельные слова — «необъятный ветер», «боль». И наконец, экстатичная реплика вокалистки: «Безумный крик». Действительно крик, в самом дальнем краю второй октавы. Пауза. «И, как черный палец, вонзается в сердце света», —- последняя фраза ничего не проясняет, но снова интригует и запутывает. Она внезапно обрывается в низком регистре на фоне вернувшегося остинатного баса.

О чем это? Я не знаю. Во время исполнения можно строить тысячи концепций и догадок, оценивать так и этак, но независимо от размышлений вы оказываетесь в плену беспощадного восторга. На всех оттенках диссонантного форте эта музыка — словно вразрез с текстом —говорит о том, что окружающий мир неисчерпаемо прекрасен и полон выдумки. Все звучащее немножко несерьезно, игриво и вместе с тем очень искренне. Из памяти легко сотрется облик отдельных мелодий и гармоний, но останется след, выжженный в душе этим молодым вихрастым произведением, замечательной удачей автора — Андрея Комиссарова — и всей современной музыки.

Анна Андрушкевич,
студентка III курса

№ 3 (33), март 2002

Дмитрий Шостакович сказал однажды: «Радостно жить в такое время, когда музыка великого Густава Малера завоевывает себе повсеместное признание». Его симфонии стали часто появляться в афишах и вошли в репертуар многих наших оркестров. Осо­бую трудность в исполнении составляют самые монументальные из них, с хором, со­листами и гигантским составом. Поэтому, увидев в афише Вторую с В. Синайским, я решила непременно сходить на этот концерт.

Когда все оркестранты заняли свои места, на сцене некуда было яблоку упасть. Я никогда не видела на сцене Большого зала столько музыкантов одновременно. Только подумайте: четверной состав оркестра, усиленная струнная группа (особенно басы), два литавриста, орган и огромный хор! Больше было только тогда, когда давали Восьмую несколько лет назад. Когда вышел дирижер, и началась музыка, я подумала, что сам маэстро Кондрашин за пультом — так яростно и мощно прозвучало первое тремоло струнных.

Удивительная воля, эмоциональ­ность, качество, а главное: настоящие, быстрые темпы — лучшие черты советской ди­рижерской школы — все это производило огромное впечатление. Невозможно было оторваться, зал слушал как завороженный. Однако на едином дыхании исполнить симфонию все же не удалось.

Напряжение спало к третьей части, внимание стало рассеиваться. Тут же стали заметны погрешности в качестве игры. Четвертая часть «Urlicht» была испол­нена неплохо. Я ожидала худшего, так как российские вокалисты часто пло­хо поют немецкую музыку. Тем более что для исполнения Малера нужно особое мас­терство и чувство. Однако певица была подобрана удачно и впечатления не испортила.

К началу пятой части рассеявшееся было внимание вновь сконцентрировалось. Гигантский финал прозвучал ярко и увлекательно. Все было на месте: и валторны за сценой; и четверо трубачей, игравших с осветительных балконов и создающих объем­ность звучания; и неожиданное вступление хора pianissimo, по совету Малера, не вставая. Заключительный раздел финала засиял неземным светом, и мощнейшее tutti провозглаcило радость жизни и воскресения. Это чувство не покидало меня еще очень долго. И хочется порадоваться тому, что в России музыку Малера понимают и умеют по-настоящему исполнить.

Екатерина Стародубцева,
студентка III курса

№ 3 (33), март 2002

В «Российском музыканте» (нашей «большой» консерваторской газете) развивается новая дискуссия — о музыкальных конкурсах, их природе, истории, их месте в современной культуре, достоинствах и проблемах. Размышляет профессура, но главных участников — кого слушают, награждают, кому аплодируют, то есть непосредственно тех, кто «в кадре» — их мнение пока не представлено. А это — молодые исполнители, в основном студенты, ассистенты, аспиранты и даже ученики музыкальных школ. В новогоднем выпуске «Российского музыканта» мы видели эти замечательные лица наших победителей уже нового столетия.

На пороге очередной конкурс имени Чайковского. До него осталось всего ничего — какие-то два месяца. К сожалению пока нет практически никакой информации о наших, именно о наших участниках, которых, надо полагать, не мало. Но мы полны желания довести ее до читателей и сделаем это при первой возможности — ведь конкурс Чайковского всегда был одним из важнейших событий в жизни Московской консерватории и, хочется надеяться, таковым останется и впредь. И в связи с этим исполнительские проблемы кажутся особенно значимыми.

Хорошо, что концертно-рецензионная работа молодых музыкальных критиков-журналистов обращает свое внимание на эту область современной музыкальной культуры. Но исполнительских проблем гораздо больше, чем они могут охватить в рецензионных заметках, направленных на конкретное музыкальное событие. Поэтому очень хотелось бы услышать слово и самих молодых исполнителей — страницы «Трибуны» всегда в их распоряжении.

Профессор Т.А.Курышева,
художественный руководитель «Трибуны»

№ 2 (32), февраль 2002

В октябре этого года Детская Музыкальная школа № 53 праздновала свое тридцатилетие. В честь этого события в актовом зале школы прошла серия юбилейных концертов: 24 октября – учащихся школы, 25 октября – выпускников, а 26 октября школа принимала официальные поздравления от различных организаций города Зеленограда, после чего вновь звучала музыка.

Когда мне предложили принять участие в последнем концерте, я сразу подумала: а не сыграть ли что-нибудь из так называемой «современной» музыки, например Гавот и Мюзет из сюиты op. 25 Шенберга. Елена Анатольевна (мой педагог по фортепиано) всячески меня отговаривала, но соблазн был слишком велик. Я, конечно, понимала, что публика теперь уже не та, и свиста и шиканья от нее ожидать не приходится, однако, мне было интересно, какое впечатление произведет подобная музыка на необремененные теоретическими премудростями умы и уши. А именно в этот вечер в зале собралась самая разнообразная публика — официальные гости школы, участники концерта, их педагоги, выпускники школы и, конечно же, волнующиеся родители. Когда начали объявлять — «Шенберг… исполняет …», — мелькнуло: сейчас они решат, что я просто забыла выучить эти пьесы наизусть. Когда все было кончено, признаться, я была несколько разочарована и обрадована одновременно: публика прослушала Шенберга абсолютно спокойно, и даже, как мне показалось, с интересом. Еще бы! Такая «странная» и «необычная» музыка нечасто раздается в стенах музыкальной школы.

Возможно, когда-нибудь современная музыка будет восприниматься как нечто совершенно естественное, особенно если ее изучение войдет в обязательную программу музыкальных школ. Однако, очевидно, что никогда она не завоюет такой всенародной любви, как произведения Моцарта, Баха, Шуберта, Чайковского, Рахманинова, составившие основу концертной программы.

Ю.Л.А.,
студентка III курса

№ 2 (32), февраль 2002

Фонотека. Казалось бы, что может быть более необходимым для обитателей консерватории, чем это заведение. Но тот, кто хоть раз пытался попасть туда, хорошо знает, какими «нервными потрясениями» грозит этот опыт. Наверное, уже ни в одной стране мира не практикуют подобных архаических методов, как ни в одной стране мира не встретишь таких антикварных аппаратов доисторической эпохи.

Во-первых, для того, чтобы попасть в фонотеку, нужно за неделю «вписаться» в рамки весьма ограниченного временного и «географического» пространства. Для «прослушки» имеется всего две комнатушки, причем одна из них прямо-таки, как в сказке – «без окон» и почти без дверей, а звуки, доносящиеся из соседней каморки, иногда превышают звуковой поток собственно «вашей» территории. При скудных ресурсах свободного времени скорректировать свой график в соответствии с уже сложившимся без вашего участия временем общественным бывает не просто сложно, но и невозможно.

Во-вторых, если вам все же удалось попасть в стены фонотеки, то вас можно поздравить – это большая удача. Но не думайте, что на этом все преграды закончились. Вовсе нет! Теперь вы будете постоянно думать о том, как получить максимальное удовольствие, дополнив слуховой ряд зрительным. То есть решать следующий вопрос: как добыть ноты из читального зала или классного абонемента?

С этого момента начинается прямо-таки детектив. Вымаливая со слезами клавир или партитуру, вы, в лучшем случае, выносите ее с разрешением, в худшем (здесь вам не позавидуешь) — уповаете на свои конспираторские способности (а иначе — штраф, что для студенческого кошелька губительно). Но и после этих мучений никто не гарантирует вам спокойное прослушивание. Возможен и такой вариант: Вы предусмотрительно честно записались на определенное время, пришли с добытыми сложным путем нотами, а вам сообщают, что сейчас все аппараты заняты, так как они необходимы и для лекционных прослушиваний. Ну что ж — ничего не поделаешь, не солоно хлебавши, придется понуро тащиться в читальный зал и продолжать изучать какую-то «виртуальную» музыку.

В этой связи вспомним высказывание одного достаточно авторитетного лица, а именно И. Стравинского: «Теперь, когда среди произведений г-на Кейджа наибольшим успехом бесспорно пользуется восхитительная пьеса „4’33″“, можно ожидать появления все новых и новых беззвучных произведений молодых композиторов, которые будут стремительно производить на свет свои беззвучности во все большем количестве и в самых разнообразных пленительных комбинациях <…> Впрочем, мы скоро погрузимся в академизм беззвучности — с беззвучными концертами и беззвучными фестивалями современной музыки. Печально, говорю я, печально…» [«Стравинский. Публицист и собеседник», с.221]. Увы, И.Стравинский и не предполагал, что «академизм беззвучности» может распространиться на музыку абсолютно всех композиторов, вне зависимости от ее «звучности». Действительно «печально…»

Собственно, весь пафос нашего послания можно свести к одной простой мысли: очень хочется не только смотреть музыку (что, конечно, развивает внутренний слух), но и слушать. Выход есть. Усовершенствовать систему можно легко и, главное, быстро, поставив несколько нехитрых технических приспособлений с наушниками прямо в читальном зале. Вот только услышат ли нас вышестоящие инстанции?

Беззвучные музыковеды
Татьяна Сущеня,
Оксана Приступлюк,
студентки III курса

№ 2 (32), февраль 2002

Так получилось, что на один из концертов фестиваля «Московская осень» я попала не из интереса к современной музыке, а по случайному приглашению знакомого кларнетиста, участвовавшего в исполнении одного из произведений. Он сказал, что помимо него задействованы еще 4 человека, среди которых сам Марк Пекарский. Услышав это имя, я не задумываясь пошла на концерт в Дом Композиторов.

Концерт был составлен из произведений, созданных примерно в одно время (1998–2001 гг.), но так, что в первом отделении прозвучала музыка композиторов молодого поколения, а во втором — поколения старшего. Порядок следующих друг за другом номеров напоминал организацию отчетных концертов в детской музыкальной школе. Там открывают концерт самые маленькие артисты, радующие, скорее, своим внешним видом, нежели особой глубиной исполнения. А в заключение играют самые старшие — их слушают и оценивают уже как настоящих исполнителей. Так и здесь. Первое отделение лишь ответило на вопрос, какую музыку пишут сегодня молодые композиторы, в чьих руках будущее искусства. Во втором звучала музыка настоящая, о которой можно серьезно рассуждать и которую можно оценивать, исходя из высоких критериев. Вот об этом скажу подробнее.

Было исполнено три соинения: Poco a poco для виолончели с оркестром Л. Бобылева: «Чевенгур» для сопрано и ансамбля В. Тарнопольского и «Merry music for very nice people» для ансамбля из пяти человек Н. Корндорфа. Сочинение В. Бобылева нельзя назвать новаторством или открытием. Это — просто хорошая музыка, написанная с завидным чувством формы и гармонии, причем довольно ясной. Пожалуй, кульминацией концерта —динамической и художественной — стало произведение В. Тарнопольского «Чевенгур» на тексты А. Платонова. Оно принадлежит к числу сочинений, где ценна, осмысленна и работает на пользу целостного впечатления любая малейшая деталь. Слова являются не только носителями смысла, но, расчленяясь на отдельные буквосочетания, становятся важным фоническим компонентом. Отсюда и сложность исполнения, заключающаяся, прежде всего, в партии солирующего голоса, которую с большим мастерством и артистизмом исполнила Светлана Савенко. Своеобразным десертом и одновременно предметом для глубокого размышления стал последний номер «Веселая музыка для замечательных людей». — произведение год назад скончавшегося Н. Корндорфа. Это была действительно веселая музыка в духе минимализма, предполагающая, как ни странно, свободное театральное воплощение. Каждый из пяти исполнителей (фортепиано, кларнет, скрипка, контрабас и ударные) по-своему наигрывал простейший мотив, сопровождая это занятие остроумными комментариями и шутками. Исполнение оказалось бы просто забавным, если бы не трагедия — недавняя смерть композитора, заставившая многих воспринимать музыку сквозь призму печали. В организации театральной стороны главная заслуга принадлежала Марку Пекарскому с его неутомимой и смелой фантазией. Его сценическое «хулиганство» привело публику в безумный восторг.

Юлия Шмелькина,
студентка III курса

№ 2 (32), февраль 2002

У каждого человека есть особенно им любимое место времяпрепровождения. Наиболее «активные» из нас не покидают уютных стен родного дома, а иные, отринув все устоявшиеся традиции, отправляются в глухой непроходимый лес встречать новогоднюю ночь с рюкзаком и лыжами. Что же касается отряда homo musicus, то, более всего предпочитая эстетическое наслаждение гармонией звуков, они проводят значительную часть своей земной жизни в храмах искусства. Одни по причине непосредственного участия в концерте, другие — из-за потребности послушать первых. Авторы этой статьи в надежде совместить атмосферу домашнего уюта с энергетикой живого исполнения отправились в самое подходящее, по их мнению, место — Дом композиторов.

23 ноября («Из класса мы вышли — был сильный мороз!») в рамках XXIII Международного фестиваля современной музыки «Московская осень 2001» состоялся концерт с интригующим названием «этно-джаз-рок». Музыкальный перфоманс, представленный ведущим – джазовым журналистом Михаилом Метропольским – как «вечер импровизации и неожиданностей», в полной мере себя оправдал.

Первой «неожиданностью» (очевидно, не предусмотренной устроителями концерта) стала абсолютная идентичность температуры в Доме и вне его. Так что к концу вечера в зале остались лишь самые морозоустойчивые любители «горячего» джаза, намертво примерзшие к креслу (согласитесь, с домашним уютом это не совместимо). Среди них были и мы, как оказалось, не напрасно. Вечер действительно оказался интересным и увлекательным. Сюрпризом для публики стал уже выход исполнителей. С чашкой горячего кофе на сцене появилась композитор и вокалистка Татьяна Михеева; вслед за увальнем в рубахе (дирижер Андрей Рейн) и другими экстравагантно одетыми участниками вышел автор — композитор Андрей Зеленский. Однако оба исполненные его произведения («Метаморфозы» и «Рэг-тайм на 31 декабря») привели нас в недоумение, поскольку мало соответствовали как духу джазовой импровизации, так и теме концерта «этно-джаз-рок». В результате тщательно подготовленная «импровизация» оставила впечатление болезненной метаморфозы некоего идеала джаза.

Совсем иначе выглядели композиции Татьяны Михеевой «Утренняя горная музыка» и «Граве-блюз». Интригующий сплав этно, джаза и рока оказался на редкость удачным. Здесь было все: оригинальное претворение фольклорных элементов (аллюзии на звонкие переклички горцев в «Утренней горной музыке» и имитация ярко выраженной среднерусской традиции в «Граве-блюз»; зажигательные ритмы и свободный полет мелодий джаза, а также характерные черты рок-музыки (в «Граве-блюз» ощущалось влияние афро-американского стиля «ритм-энд-блюз» с характерным для него признаками — наличием ритмической секции, свободной по форме композиции…).

Высокая степень импровизационности обоих сочинений представляла солистам богатейшие возможности для демонстрации виртуозного мастерства. Одна лишь артистичная импровизация ударника (Владимир Кулешов) привела в восторг весь зал! Впрочем, чрезмерная увлеченность исполнителей свободой музыкальной мысли то и дело грозила разрушить целостное восприятие произведения, поскольку при всей виртуозности солистов все же не создалось впечатления сплоченного и слаженного ансамбля. Поэтому, прослушав концерт и вспомнив замечательных мастеров джаза, мы пришли к твердому убеждению, что импровизация хороша лишь тогда, когда она хорошо подготовлена. А этого-то, на наш взгляд, и не доставало. Хотя в целом, по меркам замороженного сознания слушателей, концерт оставил самые теплые воспоминания.

София Караванская,
Ирина Тушинцева,
студентки III курса

№ 2 (32), февраль 2002

Посещение концерта. всегда приятно, когда оно превращается в событие. Еще лучше, если концерт будет событием общественного масштаба. Пожалуй, именно таким событием стал приезд Евгения Кисина. В недавние времена имя это звучало повсюду. Каждый, кто имел хоть какое-то отношение к музыке, конечно, знал, что появился в Москве некий чудо-ребенок. Шли годы. Сейчас мало что напоминает нам об этом вундеркинде во внешнем облике уже вполне зрелого музыканта. Хотя импульсивность, почти наивная открытость души миру все еще осталась.

Пробиться на концерт такого музыканта достаточно сложно. При том, что место в партере стоило больше четырех тысяч рублей, шанс попасть в число счастливчиков был невелик. Надеяться на собственные бюджетные силы не приходилось, а значит, оставался только один шанс — пройти по счастливому студенческому билету. Публика в зале была разношерстной. В партере сидели богатенькие толстосумы, а на балконе «нависали гроздьями» студенты, замирая от одного только предчувствия настоящей музыки.

Автор этих строк слушал Шопена, стоя в дверях самой высокой колокольни Большого зала. Но уже на шумановский «Карнавал» удалось урвать свободное местечко и вдоволь насладиться игрой пианиста. Наверное, исполнение этого сочинения стало одним из наиболее удачных. К большому сожалению, фа-минорная Соната Брамса не отличалась совершенством исполнения (как-то не по-брамсовски она звучала). Но особой удачей всей программы были тщательнейшим образом подобранные бисы. Публику привело в восторг Скерцо из «Сна в летнюю ночь» Мендельсона в обработке Рахманинова. Какое изящество, какая легкость и воздушность! Образ прекрасно удался пианисту. Не могу сказать, что это был концерт, за которым тянется особый шлейф восторженного воспоминания. Но оспаривать виртуозные возможности молодого исполнителя не возьмусь. Вот так на нашем небосклоне снова промелькнула звезда Евгения Кисина.

Татьяна Сущеня,
студентка III курса

№ 2 (32), февраль 2002

Наверное, все преподаватели и студенты Московской консерватории слышали о концерте Евгения Кисина в Большом зале. С именем этого пианиста у множества людей, не только музыкантов, связаны воспоминания больше чем десятилетней давности. Тогда мальчик-вундеркинд приводил в восторг публику блестящим владением техникой и, одновременно, мягкостью и естественностью звучания. Это было то, что мы называем пианизмом. Его игра счастливым образом сочеталась с романтической внешностью: темные вьющиеся волосы в вечном беспорядке, хрупкая фигура и скромность. Его часто показывали по телевизору, о нем много говорили. А потом, как это нередко бывало, он уехал из России, оставшись в сознании людей тем самым мальчиком-виртуозом. С тех пор прошло много времени. Он вырос, укрепил свое мастерство, стал известным концертирующим и гастролирующим пианистом. Приезжал Кисин и в Москву — публика ему рукоплескала, а журналисты вели серьезные беседы.

В том же состоянии эйфории (иначе не назовешь) пребывали слушатели и на этот раз (концерт состоялся 14 декабря). Каждое исполненное пианистом произведение вызывало бурю эмоций и гром аплодисментов переполненного зала. Кажется, что бы пианист ни сыграл, реакция была бы одинаково безумной. Я вошла в зал, когда концерт уже длился, видимо, 5-10 минут. Звучал Ре-бемоль-мажорный ноктюрн Шопена. Хоть я стояла у двери, ведущей во второй амфитеатр, божественные звуки идеальной музыки коснулись и моего сердца.

Когда Кисин играл «Карнавал» Шумана, я уже сидела в зале и могла даже видеть исполнителя. Пианист был на высоте. Мягкое туше, вдохновенная простота, слышанье каждого голоса и великолепная техника — все эти достоинства соединились и заставили душу трепетать неземной радостью.

Во втором отделении была третья фортепианная соната Брамса. Каково же было мое недоумение, когда я перестала слышать то, что называется Музыкой в самом высоком смысле. Здесь была и техника и, где необходимо, мягкость, и тонкая лирика, и драматизм, но не было чего-то более высокого, а именно вышеупомянутой вдохновенной простоты. Тем не менее и этот «вариант» более чем удовлетворил публику, да так, что в конце все поднялись со своих мест и продолжили аплодировать стоя.

На бис Кисин играл довольно много и примерно в том же духе. Хотя не могу не отметить увертюру Мендельсона «Сон в летнюю ночь» в рахманиновской транскрипции для фортепиано. Она прозвучала очень легко, на одном дыхании. Думаю, что этот концерт можно считать классическим примером осуществления известной формулы — «сначала ты работаешь на имя, потом имя работает на тебя».

Юлия Шмелькина,
студентка III курса