Девушка, умеющая созидать
№ 9 (134), декабрь 2013
Пока в концертных залах и на театральных подмостках звучат шедевры Моцарта, Чайковского и прочих, а их создатели любовно взирают на нас с пыльных портретов, в недрах консерваторий взращиваются десятками и сотнями молодые, пока еще безызвестные композиторы. Вероятно, через пару столетий портретные галереи пополнятся их умудренными ликами, слава увековечит их имена на исторических скрижалях, а курс обучения в музыкальном вузе разрастется до десяти лет, дабы студенты смогли изучить их творчество. Но пока что это – обычные молодые люди. Точнее, как раз таки необычные, ибо из музыкантов они – самые непостижимые и уникальные. Героиня моей статьи катается на роликах, а еще она рисует, играет на гитаре, нанизывает на тесьму серебряные макароны и украшает ими комнату, поет, пишет стихи, раскрашивает футболки, выращивает петрушку, обожает бутерброды и своих племянников. И своих соседей по комнате в общежитии. То бишь – меня (здесь должен стоять смайлик, но его не напечатают!).
Татьяне Астафьевой для получения почетного статуса «композитор», выгравированного в дипломе, осталось меньше года. Но композитором без статуса она стала лет этак с восьми, когда в совершенстве освоила нотную грамоту. Первый Танин опус имел красноречивое заглавие: «У меня сегодня такое настроение». С тех пор «такое настроение» приходило часто: маленькая Танечка сочиняла и сочиняла, а родители с умилением взирали на собственное чадо, радовавшее их домашними концертами.
Учась в двух школах, Таня порхала с олимпиады на олимпиаду по географии, математике, английскому и с легкостью завоевывала награды. А в четырнадцать лет «дарование» вдруг заявило: пойду в музыкальное училище. Заявление сопровождалось звоном бьющейся посуды: у мамы от неожиданности тарелка выпала из рук…
И вот Таня очутилась во Владимирском музыкальном колледже на фортепианном отделении. Она сходила с ума по Скрябину, мечтала стать пианисткой, ходила на выставки современных художников, импровизировала с друзьями, ежедневно посещала фонотеку и библиотеку, общалась и влюблялась. И продолжала сочинять в стиле позднего романтизма. А перед самым выпуском вдруг поехала на московский конкурс композиторов, и это решило судьбу. Перспектива обучения на фортепианном факультете в Нижегородской консерватории вдруг показалась скучной и неинтересной, и Таня потянулась к сочинительству: за год экстерном окончила второй, теоретический, факультет, занялась композицией с профессором Т. А. Чудовой, поступив затем в ее консерваторский класс.
Музыка Татьяны отличается редким для нашего времени качеством: она красива. Красива не как произведения всех, подражающих романтикам, и не той «умной» красотой, которая предполагается, но не ощущается. Привожу отзыв анонима: «Музыка Тани отображает саму Таню. Я никогда не спутаю Танино произведение с каким-либо другим. В этой музыке слышны Танины мысли, Танин смех, походка. В ней много света и солнца. Музыка Тани – стихи Маяковского. Это свой путь, это выражение себя».
Собственный, неподражаемый стиль – это то, к чему стремятся все творческие люди. На вопрос: «В каком стиле ты сейчас сочиняешь?» – отвечает: «Сложно сказать. Я не увлекаюсь ультрасовременным авангардом, пытаюсь работать с мелодией, с гармонией. Мне бы хотелось, чтобы музыка, как бы она ни развивалась, все-таки воздействовала на чувственное восприятие и вызывала в людях хорошие эмоции, навевала добрые воспоминания. Сейчас музыка в основном медленная, тянущаяся, депрессивная. Отсутствуют быстрые темпы и ритмы. А ведь люди хотят слышать разнообразие, например, тембровое. То есть я пытаюсь искать что-то, что не пугало бы, а вдохновляло, побуждало думать о мире, о жизни, о красоте»… А в ответ на другой вопрос: «Чего бы ты пожелала подрастающему поколению?» – размышляет: «Пожелала бы трудиться, заниматься любимым делом, любить природу. Быть частью нашей реальности, но при этом представлять прекрасную сторону жизни. Я вот сужу по своим ученикам: ведь есть дети, которым хочется заниматься творчеством, у которых в голове так много идей. Для большинства из нас успехи наших учеников, их интерес к музыке – самая большая радость»…
И в этом – вся Таня. Девушка, которая созидает, а не разрушает, которая любит людей и особенно детей, умеет смотреть на деревья и становиться от этого счастливой, талантливый композитор, стремящаяся сделать наш мир хотя бы немножко лучше.
Татьяна Любомирская,
студентка IV курса ИТФ
Визуальный компонент спектакля (Паоло Пакини и Леонардо Ромоло) представляет собой бесконечный монтаж кадров, на которых мелькают нестандартно преподнесенные металлы, поверхность луны, огонь, «летящая» стена небоскреба, части человеческого скелета и многое другое. Для каждой картинки, проецируемой на один из трех экранов, найдены свой темпоритм движения, колористический контраст и некая «драматургия» абстрактно поданного видеообраза в его тесной связи с музыкой и текстом (к слову, видеохудожник Паоло Пакини имеет музыкальное образование и является автором нескольких инструментальных и электронных опусов). При этом видео не служит лишь декоративным элементом (чтобы скучно не было), а работает наравне с другими средствами на главную задачу: гипнотизирование зрителя/слушателя с помощью абстрактных психоделических образов, апеллирующих к чувственному восприятию.
В прошлом сезоне Московская филармония провела уже VIII Международный фестиваль «Девять веков органа». Темой музыкального форума была музыка «крупнейших европейских композиторов, созидавших для органа и оказавших существенное влияние на развитие органного искусства». Программа смогла вместить в себя сочинения таких разных композиторов, как Элгар, Свелинк, Мендельсон, Лист, Брамс, Регер, Франк и, конечно, Бах. В рамках фестиваля прошли четыре концерта, в которых приняли участие видные органисты нашего времени. Их программы были составлены так, что каждый в основном представлял музыку своей страны: Ханс-Юрген Кайзер (Германия) обратился к немецкой музыке, Саймон Линдли (Великобритании) – к английской. Правда, Александр Фисейский (Россия) предпочел музыку другой великой органной державы – Франции. Но Лео ван Дуселаар (Нидерланды), о котором пойдет речь, познакомил слушателей с любимыми сочинениями голландской и немецкой музыки.
«Маятник Фуко» для оркестра Владимира Тарнопольского был явлен слушателям в обновленной версии. По словам композитора, название пьесы восходит к знаменитому маятнику Жака Фуко, сконструированному для демонстрации факта вращения Земли. Маятникообразное развитие непрерывно проходит через всю музыкальную ткань, подвергая ее небольшим изменениям. Жизнь и ее моменты показаны в сочинении волнообразными звуковыми раскачиваниями, стремительно сменяющими друг друга. Механистичное биение метронома олицетворяет равномерное течение времени, последовательность дней и ночей, которые не подвластны переменам. Публика долго аплодировала автору, находившемуся в зале, – именно это сочинение стало кульминацией вечера.
Видеоопера «Индекс металлов» итальянца Фаусто Ромителли прозвучала в виде небольшого фрагмента. (Полное сочинение ансамбль «Студия новой музыки» показывает 20 ноября в сотрудничестве с Центром Вс. Мейерхольда и театром NET). Традиционное представление об опере в этом произведении полностью исчезает, уступая место синтезу звучания ансамбля, голоса (солистка – Екатерина Кичигина) и видеоряда. Создавая ощущение плывущей реальности, музыка словно гипнотизирует зрителей, погружает в транс. Структура произведения соткана из движущейся материи звуков, форм, цветов, сливающихся в единое целое. Как пишет сам композитор, «Индекс металлов ставит своей целью не пробуждение наших аналитических способностей, а завладение нашим телом с инстинктами удовольствия».
Cовременный композитор почти всегда остается непонятым своим временем. Интерпретируя музыку прошлого, исполнитель, даже при условии «независимого» подхода, все равно на подсознательном уровне опирается на эстетическую платформу, сложившуюся до него. Подход к прочтению современной музыки принципиально иной. Специфика обусловлена тем, что «объект» интерпретации является еще «неопознанным», и миссия исполнителя выходит на уровень высокой ответственности, облачая интерпретатора в образ Фемиды, на весах которой покоится «судьба» композитора.
Это латинское название можно перевести как «сложная смесь» или как «смешанная композиция». Латынь – древнейший язык и официальный язык Святого Престола, Мальтийского ордена, Ватикана… Отсутствие в «Mixtum Compositum» какой-либо черты обыденности вкупе с религиозной ассоциацией рисует некий предельно отстраненный от всего «материального» мир, в котором царствует закон мудрой объективности. Не исключено, что, дав коллективу такое название, Д. Писаревский акцентировал готовность к диалогу с любой современной академической музыкой. Свидетельство тому – концерт-презентация ансамбля, состоявшийся 18 апреля 2013 года в музее С. С. Прокофьева. В его программе нашлось место разной музыке: от эпатажной пьесы Я. Судзиловского «Спорные фантазии воробьихи Чаклен» до глубокого философского опуса Я. Ксенакиса «Paille in the Wind» («Клочок соломы на ветру»).
Выходя в зал, она завораживает взгляды. В каждом жесте, в каждом движении – загадка, в каждом звуке – новое завоевание. Она увлекает все глубже и глубже в музыкальный лабиринт, где кроме нее для тебя уже нет никого. Потому что она – Королева.
На концерте перед Бартоли стояла непростая задача: исполнение Генделя. Барочная опера и барочный театр вообще – это совершенно иной мир, в котором все немного чересчур, немного напоказ, все — натуралистично (если гром – то гром, дождь – то дождь). Это театр аффектов, где герой может часами изливать одно и то же чувство, купаясь во множестве его граней и при этом умудряясь не выходить за его рамки. Барочный театр – это театр, в котором чувство нераздельно связано с игрой, где нельзя просто выйти и спеть. Нужно выйти – и сыграть.
Виртуозное вокальное мастерство позволило певице исполнить все тяжелейшие фиоритуры в партиях генделевских героинь. Но помимо умения исполнить свою партию барочный певец должен импровизировать, ведь импровизация, по сути, так же, как и игра, – дух барочной оперы. С этой задачей певица справилась блестяще, с легкостью соревнуясь в одном из номеров с трубой, передразнивая ее и в итоге выиграв пальму первенства в этой незамысловатой «дуэли».
Постоянно возрастающее внимание к музыкальной культуре прошлых веков – тенденция нашего времени. Историю свою она ведет с начала XX столетия, с неоклассицизма, ставшего на долгие годы стилевым ориентиром для многих композиторов. И классицизмом суть явления не ограничивается. С полной уверенностью можно говорить о неоренессансе, необарокко и, конечно, о неосредневековье.
Коллектив был создан в 2001 годунемецким композитором и дирижером Эрнстом Хорном. В середине 80-х он оставил должность дирижера и пианиста Баварского государственного театра в Мюнхене, полностью посвятив себя сочинению собственной, преимущественно электронной, музыки. «Helium Vola» не первый его проект. До этого Хорн был основателем и участником электронного дуэта «Deine Lakaien» («Твои лакеи»), расцвет которого был в 90-е годы. Тогда же к музыканту пришли мировая известность и признание. В «Helium Vola» Хорн выполняет функции композитора, аранжировщика, вокалиста и клавишника.
Хорн не боится экспериментировать – в его музыке мы слышим и «современные» звучания, и стилистические аллюзии. Энергичные ритмы синтезатора, его гудящие низкие частоты и разработанная клавишная партия – все это сочетается со звучанием аутентичных инструментов, органа, ударных. Часто использует он и приемы конкретной музыки: шум, стуки, шепот, звуки природы. При этом прямые музыкальные цитаты композитор полностью отвергает, предпочитая аллюзии и пародии.
6 октября в Москве произошло исключительное событие. В рамках фестиваля моноспектаклей «Solo» на сцене театрального центра «На Страстном» выступил человек, который уже при жизни провозглашен легендой.
Время в его творениях едва ли не всегда течет предельно медленно, а то и вовсе останавливается. Актеры могут растягивать один несложный жест почти на минуту, а могут долго стоять неподвижно и в самый неожиданный момент сделать жест настолько резкий и «громкий», что заставят публику вздрогнуть на своих местах. Это очень часто сопровождается оглушительным раскатом грома или фортепианного кластера и сменой освещения. В такой форме подачи каждое движение, даже минимальное, приобретает гипертрофированное значение и в нем куда более отчетливо видна та оригинальность, рельефность, уместность и своего рода «поэзия», которую вкладывает в него режиссер, будучи отчасти хореографом.
Особая стихия театра Уилсона – звук. Это подчеркнутый контраст между шумом, словно прорывающимся из какой-то другой реальности, и завораживающей тишиной. Уилсон выделяет по громкости и придает художественную значимость звукам, кажется, совсем не имеющим отношения к искусству: это может быть скрип двери, щелчок открывающегося замка в выдвижном ящике стола, звяканье ложки о стенки кружки, когда в ней перемешивают сахар, и еще много всего. Примечательно то, что предмет, который издает этот звук, может только подразумеваться и сопровождаться характерными манипуляциями рук актеров, но физически отсутствовать.
«Последняя лента Крэппа» – спектакль, поставленный и сыгранный Уилсоном в полном соответствии с выработанной им за полвека творческой жизни эстетикой. С самого начала зрителя «окатывает» звук проливного дождя и сцена, похожая на бункер, погружается в холодные голубые тона. Первые 20-30 минут – немой эпизод: Крэпп открыл ящик, достал банан, бросил кожуру, съел банан, поскользнулся на кожуре… Затем шум дождя резко прекращается и зрителя «оглушает» тишина, которая сопровождает «текстовую» часть пьесы, когда Крэпп «беседует» с собственной записью, сделанной 30 лет ранее… Все происходит словно в какой-то другой реальности: неестественные для людей движения, гримасы (скорее штрихи, чем нечто полноценное) – все вместе создает потрясающе органичное и магическое действо, в котором обнажается подлинная природа театра и любой словесный текст кажется плоским и лишним.