№ 3 (146), март 2015

В культурном центре «Пунктум», занимающем квартиру в одной из «сталинок» на Тверской, собирается удивительно разнообразная публика. В основном – люди не из консерваторской среды, которые приходят послушать современную академическую музыку. В конце прошлого года там прошла встреча с композитором Ярославом Судзиловским.

На своем творческом пути Судзиловский, кажется, перепробовал все. И не остановился ни на чем. Находясь в постоянном движении, он то и дело меняет направление так, что трудно отнести его музыку к какому-то определенному течению. Планировалось, что он расскажет о своих творческих методах, взглядах на ситуацию в современном музыкальном искусстве, о политике и истории, о жизни вообще, а также продемонстрирует такие знаковые произведения, как «Пелос», «Illuminator», «Божество», «Эт Ти Тяп». На деле же центральным событием встречи стала Композиция для инструментального ансамбля «Harmonia Caelestis».

Произведение было написано по заказу Петера Эстерхази – писателя, потомка некогда известнейшего венгерского рода. В его основе – одноименный роман, вышедший в 2000 году и переведенный на многие языки, в том числе на русский. Книга делится на две части. Первая («Нумерованные фразы из жизни рода Эстерхази») представляет собой довольно пространный обзор истории этого знатного рода. Во второй («Исповедь семьи Эстерхази») на фоне катаклизмов ХХ века автор повествует о судьбе своей семьи, пострадавшей от прихода к власти коммунистов. Любопытно, что задумав грандиозную сагу, писатель даже название позаимствовал у одного из своих предков – князя Пала Эстерхази (1635–1713), автора цикла из 55 кантат «Harmonia Caelestis». Тем не менее, биографическим роман не назовешь, поскольку доподлинные события в нем перемежаются с вымышленными.

На основе романа Я. Судзиловский сочинил два автономных музыкальных произведения: оперу на венгерском языке (которая так и не была поставлена) и Композицию для инструментального ансамбля, солистов-певцов и танцора. По признанию автора, работа над оперой шла тяжело – текст романа не сценичен, да и сам венгерский язык с его особенной мелодикой оказался непривычен русскому автору. Премьера Композиции состоялась 26 апреля 2008 года в рамках российско-венгерской программы на XVБудапештском книжном фестивале в исполнении будапештского ансамбля IKZE (Contemporary Music Festival of Young Composers). Дирижировал Гергей Мадараш.

Композиция для ансамбля представляет собой свободную фантазию по мотивам романа. Вслед за книгой она делится на два раздела – «земной» и «небесный», которые композитор, однако, меняет местами. Одного взгляда в партитуру достаточно, чтобы понять – это не просто музыка, но целое действо, полное загадочной символики.

Две равные по продолжительности части предельно контрастны. Первая – инструментальный театр, где у каждого исполнителя своя роль. Замысловатые ритмические фигуры визуализируются при помощи нарочито шумного передвижения стульев по сцене (действия исполнителей точно повторяют указания в партитуре), выкрикивания и скандирования слов, ударов смычком по корпусу виолончели, чечетки и различных шумов, производимых телом, которое используется как ударный инструмент. Пока участники ансамбля отбивают в буквальном смысле слова на себе ритм аккомпанемента, единственный танцор, скользящий по сцене босиком, не производит ни малейшего шума. Беззвучной пантомимой и экстремальным вокальным соло самого автора, подзвученным при помощи электроники, заканчивается взгляд на жизнь «земную».

В отличие от наполненной витальной энергией первой части вторая – предельно проста и умиротворенна. «Бесконеч-ный» дуэт сопрано и контратенора под фигурационный, прозрачный и звенящий аккомпанемент цимбал и глокеншпиля отсылает то ли к барочным духовным кантатам Пала Эстерхази, то ли к венгерским народным напевам. Впрочем, венгерский здесь уступает место латинскому «Deus in adjutorium meum intende» (Господи, приди мне на помощь). Невероятно легкое и нежное звучание обволакивает зал и постепенно истаивает. Закрыв глаза и затаив дыхание, слушатели воспаряют высоко в небеса – времени больше не существует. Здесь и наступает Небесная Гармония…

Композитор планирует в будущем исполнить «Harmonia Caelestis» и в России, а пока можно посмотреть видеозапись на его странице в социальных сетях.

Ксения Ефремова,
студентка IV курса ИТФ

№ 2 (145), февраль 2015

Фото Федора Софронова

В ХХ веке одна страшнее другой прогремела череда мировых катастроф. Каждая – по-своему запечатлелась в искусстве, не оставив современников равнодушными. Но и спустя многие годы о них не забыли.

Сегодня одной из главных тенденций современного искусства стал документализм. Художники обращаются к свидетельствам волнующей их эпохи, которые становятся основой произведений искусства. Осмысляя исторические явления, они стремятся показать их правдиво, дабы напомнить или заново открыть, как это было. Так появляется возможность хотя бы на какое-то время очутиться в эпицентре событий и пережить их.

В начале декабря на одной из сцен культурного центра ЗИЛ была представлена совместная музыкально-литературная постановка Гете-института и «Студии новой музыки» – «Медный грохот, дымный порох». Режиссером выступил русский немец Ральф Хензель. Спектакль посвящен событию столетней давности – Первой мировой войне, в результате которой распались четыре империи: Российская, Германская, Австро-Венгерская и Османская.

Вместе с простыми солдатами с той войны не вернулись известные художники, музыканты, писатели, и именно об этом «Медный грохот». Но нам не предлагают взглянуть на ужасы войны глазами ее участников. Эта история о том, как, несмотря на творящийся вокруг ад, поэты остаются поэтами, художники – художниками, а музыканты – музыкантами, и, как это ни ужасно, в страшном событии черпают вдохновение. Авторы постановки предлагают взглянуть на Первую мировую сквозь призму искусства и стать свидетелями рождения прекрасного. Выбранные музыкальные сочинения Шёнберга, Стравинского, Бартока, Равеля со своей стороны идеально гармонируют с атмосферой действа, эта музыка – тоже отражение тех горестных лет.

В качестве названия спектакля взята первая строчка стихотворения Зинаиды Гиппиус «Всё она», написанного в 1914 году. Оно задает тон, который выдерживается до конца представления. «Медный грохот» – это коллаж из музыкальных номеров, стихов поэтов того времени, текстов газетных вырезок, писем художников, сценок. Происходящее дрейфует от комедии к трагедии… Всё это выносят на своих плечах четыре актера. Из них особой похвалы достойна Ирина Чеснокова, которая «держит» спектакль, компенсируя некоторую «сырость» премьерного представления.

В начале вечера мы оказываемся на ток-шоу, где со своими манифестами, перебивая друг друга, выступают Томас Манн, Герман Гессе, Бертольд Брехт. А вот мы уже в некой редакции, где под стук печатных машинок строчат свои письма с фронта немецкие художники Отто Дикс, Франц Марк, Макс Бекман. Они переносят нас в гущу событий, где посреди кошмара Марк вдруг задается вопросом: «Кто знает, когда мне дозволено будет взять в руки кисть?»… Или где естественно воспринимаются такие, казалось бы, несуразные слова Бекмана: «Война для меня – это чудо, хотя и очень неудобное».

Под занавес звучит «Баллада о забвении» Клабунда, повествующая о том, как легко исчезает из памяти самое ужасное – война, жертвами которой становятся невинные и близкие. Спираль истории воспроизводит одни и те же события в разных обличьях. Мы не сможем их осознать, пока не проживем. А пережив – забудем.

Ксения Ефремова,
студентка IV курса ИТФ

№ 2 (145), февраль 2015

Наряду с «Дон Жуаном» Моцарта, «Травиатой» Верди, «Кармен» Бизе «Евгений Онегин» Чайковского входит в десятку самых репертуарных опер в мире. В России его ставят театры большие и малые, постановок не счесть. Следуя тенденциям моды, каждый постановщик стремится привнести в оперу что-то этакое, будь то новое прочтение или дивного вида декорации и реквизит. Алгоритм действий давно известен: шумиха вокруг готовящегося спектакля, премьера, часть недовольной публики покидает зал до окончания, скандал в прессе, все обсуждают, постановщик едет покорять Европу. Яркий пример – «Онегин» Дмитрия Чернякова в Большом, который вызвал массу негодований, кажется, прежде всего отсутствием малинового берета, зато с каким успехом проходят постановки этого режиссера, например, в «Ла Скала».

Очередного Евгения из рода Онегиных представил Василий Бархатов. Не в Большом, как «Летучую мышь» Штрауса, и не в Мариинке, где ставил «Отелло» Верди, «Русалку» Даргомыжского, «Енуфу» Яначека. На этот раз все скромнее – действие разворачивается на практически пустой сцене недавно отреставрированного Михайловского театра. Спектакль был выпущен под занавес прошлого сезона, когда Бархатов еще занимал пост руководителя оперной труппы Михайловского, сейчас «Онегин» идет уже без него.

Задник изображает уходящую стальной лентой вдаль реку, на берегу которой происходят события первых двух актов. Здесь, купаясь в реке, запевают свою песню девицы-красавицы, Татьяна пишет письмо Онегину, погибает Ленский… В левом углу сцены небольшая терраска – вход в дом, больше на сцене нет ничего. Скудные декорации явно не от отсутствия фантазии: художником выступил Зиновий Марголин, который построил тот самый шикарный корабль для «Летучей мыши».

Пожалуй, самым удивительным в этой постановке становится переосмысление образов главных героев. Евгений Онегин (Борис Пинхасович) не подлец и интриган, не светский лев, а вроде бы даже сама добродетель, примиритель и вообще главный страдалец. В таком непривычном свете главный герой, чьим именем названа опера, перестает быть действительно главным, выглядит неубедительно и даже тускло. Татьяна же предстает пред нами истинной истеричкой – каждый ее выход на сцену сопровождается целым рядом импульсивных движений: она бросается в ноги к няне, бежит, снова кидается на пол, вскакивает, а после онегинских нравоучений и вовсе сжигает собственное письмо. В таких условиях исполнительница партии Татьяны (Татьяна Рягузова), казалось, была больше увлечена беготней, нежели пением, в результате чего музыкальная часть пострадала в угоду сценической.

Интересно, если не сказать странновато, решена линия Онегин – Ленский. По версии постановщика ссора раздута Ленским из ничего, и он до конца не осознает, к чему ведет эта ссора. Здесь никто не стреляется, а вместо этого происходит драка, в результате которой Ленский случайно падает с обрыва. Онегин же пытается его защитить, остановить, уговорить, спасти…

Сомнительными показались и другие нововведения. Так, знаменитая сцена бала из второго акта оказалась за кадром: вместо вальсирующих пар мы наблюдаем развлечения челяди на задворках барского дома. Но зачем нас заставили вместе с прислугой подглядывать в окошки? Сцена потеряла весь свой лоск, пышную торжественность и зрелищность, от чего пострадало и восприятие музыки, а ведь это один из ярчайших моментов оперы!

Все меняется в последнем акте: и декорации, и поведение героев. Мы находимся на вокзале, где пышно с фуршетом и военным оркестром встречают Гремина с Татьяной. Онегин оказывается там случайно, но, увидев свою давнюю знакомую, некогда желавшую разделить с ним все и вся, начинает вести себя ровно так же, как в первом акте Татьяна – бросается на колени, рыдает, бежит за ней… Совершенно новая, полная величия Татьяна успокаивает его, жалеет, гладит по голове, мол, «бедный Женя, в кого ты превратился».

Возможно, отсутствие обилия декораций и пышного убранства должно было еще больше акцентировать внимание публики на трагедии героев. Но в таком виде опера стала походить на самую настоящую «мыльную». Сюжет, и без того довольно банальный, стал откровенно напоминать сериал: заламывания рук Татьяны, а затем Онегина только усиливали это ощущение. Очевидно, постановщик пытался сгладить углы, приглушить контрасты и оправдать Онегина, лишив его тех главных качеств, которые были заложены Пушкиным и развиты Чайковским. В результате постановка явно не удалась.

Что же касается исполнения, пожалуй, в своей жизни я не слышала худшего варианта «Онегина». С первых нот партии валторниста все пошло не так, моему изумлению не было предела, когда за первым киксом последовал второй, но не последний. Трудно поверить, что столь известный музыкальный материал был исполнен словно «с листа», и дирижер (Михаил Татарников) не сумел собрать его в цельное произведение. Музыка звучала формально, исполнялась без особого энтузиазма. Единственной отрадой был исполнитель партии Ленского (Дмитрий Корчак), его выход зал отметил бурными овациями и криками «браво». В остальном все было так плохо, что с каждой минутой желание уйти со спектакля усиливалось.

Безусловно, во многом именно исполнение стало отравляющим фактором в восприятии, затмив успешные стороны постановки. Так или иначе, замысел постановщика остался до конца не раскрытым. Все это доказывает, что классика есть классика и ее «переделывание» (равно как и исполнение) – дело непростое, требует серьезной подготовки. Любое решение режиссера должно иметь основание, чтобы публике, которой всегда трудно угодить, была ясна его суть.

Ксения Ефремова,
студента IV курса ИТФ

№ 9 (143), декабрь 2014

В 1936 году Сергей Прокофьев, к тому времени – один из первых композиторов страны, был приглашен Наталией Сац в Детский музыкальный театр в качестве зрителя. По всей видимости, хитрость талантливого режиссера заключалась в том, чтобы очаровать композитора представлением и таким образом заманить его в театр для совместной работы. И план сработал! Так было создано одно из лучших произведений для детей – музыкальная сказка «Петя и волк».

С момента создания сказки музыкантами первой величины (Е. Светланов, Г. Рож-дественский, Л. Бернстайн, К. Бем) сделаны несколько блестящих аудиозаписей, а художниками-мультипликаторами выпущен не один фильм. Причем, как ни странно, первый из них был выполнен на студии Уолта Диснея и лишь десятью годами позже появился советский – кукольный. Интерес к храброму мальчику Пете, похоже, не угаснет никогда: в 2006 году британский аниматор Сьюзи Темплтон создала по мотивам сказки анимационную короткометражку «Peterandthewolf», удостоенную премии «Оскар».

В этом году сказка вновь появилась на сцене Детского музыкального театра им. Н.И. Сац, но в совершенно новой версии, представленной актерами театра «Будильник» и музыкантами Московского областного музыкального колледжа имени С.С. Прокофьева. Молодой дирижер Иван Виноградов сделал замечательное переложение для оркестра русских народных инструментов. Первоначальная задумка автора – познакомить ребят с инструментами оркестра – ушла на второй план, но совсем не в ущерб спектаклю.

Два чтеца (Анастасия Привалова и Олег Соколов) разыграли перед зрителями настоящее театральное представление с перевоплощениями, взяв на себя роль комментаторов музыкального действия. У Прокофьева каждый персонаж имеет свой голос: птичка поет тембром флейты, за утку крякает гобой, кошку изображает кларнет. Персонификация инструментов сохранена и в новой интерпретации музыкальной сказки, причем не без интересных находок: дедушка ворчит тембром контрабасовой балалайки, а завывания волка озвучивают три баяна. Но помимо тембрового распределения есть еще и мелодическое, ведь у каждого героя сказки – своя мелодия. И тут, чтобы юный зритель не запутался, на помощь приходят чтецы. Так, под бурчание контрабасовой балалайки раскуривается трубка и надевается уютная дедушкина жилетка, если же вывернуть ее наизнанку, то перед нами уже вовсе не жилетка, а шкура волка.

Как известно, текст сказки был написан самим композитором. Но со временем все требует корректировки, и важно уметь подстроить произведение, созданное более 50 лет назад, под восприятие современной публики. Современные 5–6-летние малыши просто неспособны представить Петю пионером. Не стоит ли пожертвовать неприкосновенностью текста? Пускай Петя будет просто мальчиком, таким же обыкновенным, как публика в зрительном зале.

В целом спектакль произвел приятное впечатление. Юные зрители были в восторге, несмотря на все огрехи, вызванные забывчивостью актеров и неслаженностью музыкантов оркестра. Дирижер, как ни старался, не смог убедить флейтиста не спешить, баянистов держать унисон, а исполнителя партии контрабасовой балалайки играть ровно. Наверное, стоит сделать скидку на то, что это оркестр студенческий и в силу неопытности юных артистов пока не дотягивает до уровня профессионального. Тем не менее, хочется пожелать музыкантам творческого роста, а Ивану Виноградову – новых интересных идей и проектов.

Ксения Ефремова,
студентка IV курса ИТФ

№ 6 (140), сентябрь 2014

«Жизнь уже больше не театр. Жизнь уже больше танцпол…» – декламирует со сцены «Практики» современный поэт Олег Груз. Я же задумываюсь: но ведь и театр сегодня все больше похож на танцпол…

Перед глазами сразу же всплывает эпизод из спектакля студенческой труппы Кирилла Серебрянникова «Охота на Снарка» по Льюису Кэрроллу, где 10 представителей различных профессий на букву «Б» и с ними Бобер отправляются на поиски некого существа, доселе невиданного. Целых полтора часа актеры только и делают, что беспрестанно поют a’cappella, стонут, визжат, вопят, и при этом беспрестанно взад и вперед бегают по сцене. В прессе это действо сразу же обозвали «хипстерской оперой».

Помню свои впечатления после просмотра: ярко, радостно, смешно – эмоции зашкаливают. Все это не выходило у меня из головы не одну неделю! Только за этим буйством красок явно был упущен смысл, заложенный Кэрроллом: зачем все эти «Б» ищут Снарка, да и кто вообще такой этот Снарк? Спектакль превратился в пустую суматоху. И это очень жизненно, ведь наши темпы настолько ускорились, что порой мы не успеваем осознать происходящее вокруг, а иногда даже понять, что мы делаем и зачем.

«Идите в театр, забудьте обо всем хотя бы на вечер», – говорит нам актриса Театра имени А. С. Пушкина в видео-ролике, выпущенном ко дню театра. В их спектакле «Много шума из ничего» Шекспир был настолько осовременен, что получилось даже несколько вульгарно: вместо карнавала – самый настоящий танцпол с живыми музыкантами, исполняющими попсовые песенки; словно задача постановщика – этот фарс перфарсовать, да перевыфарсовать, чтобы завеселить зрителя до потери пульса!

Даже в серьезном спектакле РАМТа «Цветы для Элджернона» не обошлось без танцев и громкой музыки. И все равно, несмотря на всевозможные «примочки», безумные декорации, световые эффекты, несмотря на всю эту зрелищность, мой спутник устало вынес свой вердикт: «Мне пришлось очень переживать, а я не хочу этих переживаний, мне больше нравятся комедии».

Но искусство должно будоражить чувства, должно проникать внутрь сознания, должно затрагивать за живое! Что есть у современного человека для «очищения души»? Чем он «питается» – вкусозаменители, подсластители, загустители, все это лишь внешнее, а что остается у нас внутри? Как отличить истинное искусство от дешевого «ширпотреба»?! Где ключ к пониманию искусства? Что ж, идите в театр – загляните в себя хоть на один вечер…

Ксения Ефремова,
студентка IV курса ИТФ

№ 6 (140), сентябрь 2014

В октябре 2014 года отмечается юбилей Михаила Юрьевича Лермонтова. К торжествам приурочено исполнение вокально-симфонической поэмы московского композитора Артема Агажанова «Путь поэта», написанной в 1989 году, но исполнявшейся лишь однажды – на «Московской осени». В этом сезоне ее можно будет услышать трижды: 4 октября – в Центре Павла Слободкина в исполнении Московского камерного оркестра под руководством Ильи Гайсина, Камерного хора Московской консерватории под руководством Александра Соловьева и солиста Большого театра России Максима Пастера (тенор); 15 и 18 октября – в Пятигорске и Кисловодске, в знаменитых «лермонтовских местах», в исполнении творческих коллективов Северо-Кавказской государственной филармонии имени В. Сафонова. Мы встретились с автором, чтобы побеседовать о партитуре, дождавшейся «своего часа».

— Артем Артемович, как родилась идея написать такое сочинение?

— Поводом к написанию стал несостоявшийся драматический спектакль Театра имени А. С. Пушкина «Из пламя и света рожденное слово» по пьесе популярного тогда драматурга А. Червинского. Это пьеса о жизни Лермонтова, где он, человек, понятно, сложный и противоречивый, был представлен в интересном ракурсе. На самом-то деле «противоречивыми», скорее, были окружающие его, назовем их так, «обычные люди». Те самые, которые окружали Чацкого, Левшу и многих других «героев своего времени» – тема не новая. Число таковых обычно многократно превосходит количество истинно нормальных, ведь «нормальные» с точки зрения истины – это гении, а менее нормальные – это как раз не гении. Но правила игры диктует, увы, большинство.

— То есть все «не гении» – «ненормальные»?

— Вы меня несколько провоцируете, но, если хотите, да. Давайте скажем так: это «несостоявшиеся гении». Простите меня за грубоватое сравнение, но структура жизни (при внимательном наблюдении) показывает нам, как щедро действует природа, рассыпая миллиарды икринок. А многие ли из них достигнут зрелости и принесут потомство? Поэт – это неординарная личность: не тот, кто является членом союза писателей, а тот, кто слышит нечто, что не слышат обычные люди. Звучит несколько пафосно, но это правда: поэт от Бога. И таким был Лермонтов.

В спектакле Лермонтов – «не вполне хороший человек» по жизни, но в момент, когда он начинает писать стихи, – преображается, становится великим, возвышенным. В пьесе периодически возникает важная сцена, когда Лермонтов подходит к столу, берет бумагу, и то, что он слышит, начинает звучать как стихи в хоре (это те хоры, которые я написал) – возникает музыка, которая из нашего «грязноватого» быта вдруг возносит нас в небеса… И тогда этот маленький «нехороший человек» преображается для нас в божественного великана. На этом противоречии: каким может выглядеть человек в обычной жизни (для невнимательного наблюдателя!) и каким он является в истинно реальной (поэтической) жизни, – и строился спектакль. Но постановка не состоялась, несколько хоровых вещей остались, и я стал думать, что с ними сделать.

— Все номера этой кантаты именно оттуда?

— Да. Но надо было докомпоновать их недостающими стихами. Где стихов не хватало – возникали симфонические эпизоды для того, чтобы выстроился некий условный образ фигуры Лермонтова. И как-то само собой из его стихов, которые я расположил в условно хронологическом порядке, родилась история пути, который проходит любой человек, не только поэт. Многие великие композиторы говорили, что все их сочинения, по сути, об одном и том же – о становлении личности.

— Почему же произведение называется «Путь поэта» если речь идет о человеке вообще? Или любой человек – поэт?

— Я бы сказал так: было бы хорошо, чтобы любой человек был поэтом. Хорошо, чтобы человек был ученым, святым и так далее. Быть отцом, сыном, продавцом, покупателем, – мы все в какой-то степени можем исполнять такие функции, хотя и это – непростая задача. Но быть поэтом означает воспринимать жизнь более объемно, видеть невидимое, если хотите. Название «Путь поэта» содержит в себе понятные аллюзии, отсылающие, с одной стороны, к «Зимнему пути» Шуберта, с другой – к «Любви поэта» Шумана. Впрочем, это здесь не главное…

— К Лермонтову обращался и композитор Н. Сидельников, Ваш учитель. Он как-то повлиял на Вас?

— Конечно, мое сочинение было навеяно его «Мятежным миром поэта». Он вообще повлиял на меня, причем очень серьезно. Чем он пленял всегда, так это своим мнением: он не хотел никому угодить – ни авангардистам, ни традиционалистам. Реально талантливые люди всегда одиночки, и Сидельников был именно таким. В чем он оказал на меня влияние? С одной стороны, он зачастую писал весьма мелодичную традиционную музыку, что и тогда встречалось нечасто. С другой стороны, в те времена все запрещали: алеаторику, додекафонию. А когда запрещают – конечно, хочется. И он, и все мы написали немножко алеаторики, немножко додекафонии, ну и всего прочего. Некоторые в этом деле задержались, другие (тот же Шнитке, и за это его ругали как предателя) вернулись к более выразительной, естественной, мелодичной музыке. И мне уже с давних пор хочется написать что-нибудь выразительное, красивое…

— А какова современная композиторская ситуация?

— Если мы говорим о нашей области музыки, то складывается ощущение, что сейчас она «народному хозяйству» не нужна, в нее не вкладывают деньги, усилия. А когда за огородом не ухаживают, он зарастает сорняками. Но эта область – назовем ее условно «серьезная музыка» – всегда была нужна небольшому, но вполне ощутимому количеству людей. Нужна и сейчас.

— И что впереди?

— У меня есть предощущение, какой должна быть следующая музыка. Учитывая спиралевидность развития искусства, думаю, после антиромантической эпохи должно вернуться романтическое ощущение. Но спираль – не круг, на то же самое место вернуться невозможно. В лучших образцах (в кино, поэзии, да и музыке) искусство уже давно стало трогательным, искренним, даже щемящим, – всех несколько утомил цинизм «без границ». Наверное, снова пришла потребность в пафосных вещах. На рекламных щитах на улице вы сейчас можете увидеть: «Честность – объясните своему ребенку, что это такое». Это пафос, но заметьте, в слове «пафос» нет отрицательного оттенка! Все хорошие фильмы, а их в последнее время немало, говорят о чем-то «пафосном». Думаю (или надеюсь), что это и есть современное направление в искусстве: оно должно быть романтическим, сердечным и затрагивать очень важные человеческие темы. Но что важно – пафос должен быть тихим…

— Лермонтов – тоже романтик… Как Вы думаете, почему он не часто привлекает к себе внимание композиторов? Популярны несколько «дежурных» стихотворений, и в то же время очень мало крупных сочинений на его стихи?

— Вообще есть две причины, по которым человек может взять за основу какое-то поэтическое произведение: первая – «все пишут, и я напишу». Второй побудительный момент – когда человек искренне полюбил какого-то поэта или его стихотворение, и оно зазвучало само. В данном случае стихотворения были заданы мне драматургом, его задача была показать Лермонтова как великого поэта, и он выбрал самое лучшее, освободив меня от хлопот, а я лишь согласился с его восприятием. Я действительно считаю Лермонтова в его лучших стихах величайшим поэтом и человеком.

Беседовала Ксения Ефремова,
студентка IV курса ИТФ