№ 5 (4), май 1999

«Все реки текут в море, – но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь» (Еккл., 1, 7).

Человеческая душа никогда не замутнится и путь ориентиров своих не потеряет, пока сознание вновь и вновь будет возвращаться к чистым, родниковым первоисточникам, давшим начальный импульс его жизни и движению. А эти родниковые источники хранит наша память. Тот, кто не бережлив к сокровенному понятию «память», обречён на горе, неудачи и разочарования: не помнящий прошлого не имеет будущего. Но мало кто сегодня задумывается об этом. Азартная устремлённость в завтра теряет опору и становится призрачной, поскольку память о тех, кто привёл в уверенное сегодня, уходит от нас всё дальше и дальше.

Одна из замечательных личностей Московской консерватории, Альберт Семёнович Леман, совсем недавно ушедший из жизни, мечтал о проведении вечеров, посвящённых памяти тех выдающихся музыкантов, чья жизнь была тесно связана с Консерваторией. Молодые дарования должны чувствовать, нести в себе и продолжать традиции своих учителей и их предшественников. Истинное творчество, переходя от одного поколения к другому, длится непрерывно. Сам Альберт Семёнович в классе среди многочисленных студентов охотно делился трогательными воспоминаниями о своих учителях – великих людях: Д. Д. Шостаковиче, М. Ф. Гнесине, Н. И. Голубовской. И всякая деталь, подробность в рассказах воспринималась с особым интересом: большой, чуткий художник берёг в себе самое ценное и значительное, что довелось ему видеть в этой жизни. Переживший блокаду, труднейшие послевоенные годы и множество трагических событий в своей жизни, Альберт Семёнович никогда не забывал о своих учителях, способствовавших раскрытию его собственного таланта: в печати выходили статьи (об Асафьеве, Гнесине, Шостаковиче), на уроках цитировались меткие высказывания его наставников, вспоминались эпизоды студенческих лет, а партитуры подтверждали то, что перед нами Музыкант, связующий столетия – прошлое и предстоящее. Ведь нельзя не вспомнить о том, что, к примеру, М. Ф. Гнесин занимался в классе Н. А. Римкого-Корсакова, и Альберт Семёнович с гордостью считал себя «внучатым» учеником Римского-Корсакова…

И вот идея Альберта Семеновича воплотилась в жизнь. Усилиями кафедры Композиции 27 апреля 1999 года в Белом зале прошёл концерт, посвящённый творчеству профессоров консерватории – Н. Я. Мясковского (1881–1950), В. Я. Шебалина (1902–1963), А. Н. Александрова (1888–1982). Низкий поклон всем организаторам этого концерта и тем, чьи воспоминания прозвучали в нем: Т. Н. Хренникову, А. А. Николаеву, Р. С. Леденёву, В. И. Рубину.

Немногие знают, что здание Белого зала некогда было обыкновенным жилым домом, где находились квартиры профессоров Московской консерватории. В самом зале, где состоялся концерт, прежде располагались знаменитая ламмовская библиотека, о которой ещё хорошо помнили некоторые участники концерта, и две комнаты, в которых жил сам Павел Александрович Ламм (1882–1951), профессор консерватории камерного ансамбля с двумя сестрами, и где проходили занятия с учениками.

Обстановка на концерте была удивительно теплая, живая и непринуждённая, хотя присутствовало небольшое количество публики. Наши педагоги рассказывали о своих годах учебы, создавая яркие портреты мастеров, их обучавших. После слов, проникнутых любовью и благодарностью, и отзвучавшей музыки хотелось скорее уединиться и задуматься о многом важном в жизни.

Концерт вела студентка IV-го курса композиторского факультета Анжелика Комиссаренко. Прозвучали: Соната для виолончели и фортепьяно (в исполнении М. Тарнорутского и Е. Комиссаровой) и «Мадригал» (в исполнении заслуженной артистки Л. Белобрагиной и М. Шалитаевой) Н. Я. Мясковского; соната для альта и фортепиано (играли О. Машукова и Ю. Парамонов) Шебалина; романсы Александрова (с Л. Белобрагиной и М. Шалитаевой). Эти изумительные сочинения заслуживают восхищения, и знакомство с ними для многих, думаю, только началось.

Удивительное событие совершилось в этот вечер. Идея Альберта Семёновича, наполненная человечностью, милосердием, как это было со многими его идеями, казалось, вдыхала в ушедшее жизнь, увлекала и не давала забыть, что мы, вспоминающие о прошлом, творим наше будущее. В этом прошлом так много чистого, светлого, доброго, что, к сожалению, сейчас во многом утрачено.

Подобные концерты необходимы не только композиторам. Практически отсутствие как исполнительских, так и историко-теоретического факультетов создало несколько грустную кар тину. Хочется надеяться, что к будущим концертам, в которых наши педагоги-подвижники будут знакомить публику не только с теми, кто преподавал композицию в Московской Консерватории, но и с теми, кто сегодня в ней трудится на композиторском факультете, и концертный зал – бывшая квартира П. А. Ламма, станет выглядеть иначе, более привлекательно, и музыканты и те, кто просто любит искусство и хочет знать его историю, проявят больше заинтересованности. А присутствовавшие в этот вечер в зале навсегда с благоговением сохранят самые вдохновенные и светлые воспоминания об этом концерте.

«Просим же вас, братия, уважать трудящихся у вас, и предстоятелей ваших в Господе, и вразумляющих вас. И почитать их преимущественно с любовью за дело их; будьте в мире между собою» (1 Фес., 5,12–13).

Жанна Сипапина,
студентка III курса

№ 3 (5), март 1999

Музыка в жизни выдающегося русского поэта-переводчика Любови Якушевой (1947–1984) оказалась чем-то наподобие мудрого доктора. Жадно хватаясь сознанием за любые островки надежды, которые могли принести облегчение страдающему с рождения смертельным недугом и мужественно боровшемуся с ним всю жизнь человеку, Любовь Якушева, тем не менее, находила утешение в высоком и чистом искусстве, утешение, которое, возможно, продляло ей жизнь. Она умела слышать, понимать и доносить до слушателя великую музыку, сострадая и заставляя сострадать ей. В доме часто звучали Бах, Моцарт, Шопен…

Концерт Грига, к сожалению, стал последним сочинением, ею исполненным. Педагоги и однокурсники по музыкальному училищу вспоминают о ее чуткости и бережном отношении к любому музыкальному творению, к воле любого композитора. Здесь Якушева не допускала компромиссов, не позволяла себе небрежности и свободных интерпретаций и по этим же критериям была строга к другим. Она блестяще закончила музыкальное училище и получила рекомендацию в Московскую консерваторию. Но, будучи к себе чрезвычайно требовательной и взвешивая каждый миг своей жизни, которая в любую минуту могла оборваться, Люба Якушева избирает иной путь…

Поэзия, как и музыка, была для Якушевой возможностью соприкосновения с Тем, ради которого имеет смысл человеческая жизнь. Стройность и гармоничность ее стихов, их мелодика – восхитительно причудливая,  по-моцартовски искрящаяся жизнью, по-шопеновски хрупкая и утонченная, – несомненно, продолжение бытия музыки в литературных образах поэта. Поразительное внутреннее чутье, восприимчивость к мыслям и желаниям автора позволили Якушевой в ее будущих переводческих трудах максимально сохранить особенности поэтического языка, формы, строения произведений Айхендорфа, Гейне, Катулла и сложных верлибров гениального новогреческого поэта Георгоса Сефериса…

Последние месяцы жизни Якушева предчувствовала, что ей оставалось жить недолго. Близких людей изумляло свойственное ей с детства внутреннее спокойствие и тот лучистый свет, которым было наполнено все ее существо. Музыка не покидала ее до последнего вздоха. В своих предсмертных строчках она обращается к музыке, которая облегчает ей страдания и помогает быть мужественной…

Имя Любови Якушевой приобретает все большую известность среди людей, понимающих и любящих настоящее русское искусство. Ее судьба вызывает преклонение перед силой веры и высотой духа. Баховская мудрость и моцартовская лучезарность живут в ее стихах, восхищают и заставляют еще раз задуматься о главном в человеческой жизни…

Жанна Сипапина,
студентка III курса

От редакции: в читальном зале книжной библиотеки (1-й этаж 3-го корпуса)
открыт стенд, посвященный жизни и творчеству Любови Якушевой.

№ 1 (3), январь 1999

Весть о том, что 17 ноября в Малом зале Московской консерватории состоится концерт Камерного студенческого хора, руководимого Борисом Тевлиным, мгновенно разнеслась в музыкальной среде и вызвала живейший интерес как к некой свежей струе в потоке разноликих явлений  фестиваля «Московская осень». И в этом нет ничего удивительного! Тевлинский хор с первых дней своего существования высоко поднял художественную планку, и можно было ожидать не только поразительное по чистоте и красоте звучание, но и в каждом случае – новое, оригинальное исполнительское решение. Установленная руководителем коллектива суровая дисциплина и бескомпромиссно честное отношение к искусству участников хора являются залогом глубочайшего профессионализма и качественного результата: в хоре не остаются те, кто не способен к самоотверженному труду, кто личные интересы может поставить выше интересов общего дела или позволит себе не следовать чисто «немецкой» пунктуальности. Итак, концерт ждали с нетерпением…

Малый зал, к великому сожалению, и масштабом, и, главное, акустическими свойствами оказался подобному событию просто противопоказан. Особая архитектура Рахманиновского зала, к примеру, придавала трем хорам А. Шнитке в том же исполнении ангелоподобный оттенок – незримый дух будто бы парил над слушателем. Но изумительное, легкое звучание было совершенно утеряно в сводах Малого зала, в какой бы его части слушатель не находился: музыка, «пробираясь» между рядами, «наваливалась» на человека и не позволяла молитвенно вознести к ней душу…

Обращаясь к сути молитвы, моления («Вечернее моление о мире» Н. Сидельникова – одно из сочинений, прозвучавшее в качестве премьеры, исполненное с истинным религиозным чувством), к думам о смерти и жизни, понимаешь вопиющее несоответствие внешнего внутреннему. Конечно, концертный зал – не храм, но и он требует определенного настроя (включая внешний вид слушателей), и человеческий голос – прекрасный, удивительный инструмент – тоже нуждается в особенном к нему отношении (наше восприятие инструментальной музыки значительно отличается от восприятия вокальной). И все же, как ни странно, люди – в большинстве своем консерваторская публика – ко всему этому не потрудились подготовиться.

Огорчила и тенденция концерта в целом – ухода от религиозного состояния к светской картинности. Он был построен как два совершенно отличных друг от друга (по обращенности души) миниконцерта, и молитвенное ощущение, которое господствовало в первом отделении, решительно противоречило всему последующему. Мне думается, что смешивать в одной программе глубоко религиозные духовные сочинения с теми, которые далеки от стихии молитвы и умиротворения, не совсем уместно. И в рамках одного отделения сочинение В. Калистратова «Смерть и жизнь» (сценическая версия Б. Ляпаева), пусть даже оригинальное, но требующее актерской игры, не совместимо с внутренним камертоном Трех духовных хоров А. Шнитке, открывших этот вечер.

Пестрота концерта настолько сбивала душевные ориентиры, что в конце концов создалось впечатление некоторого сумбура в восприятии всего, что предлагалось слушателю. Возможно ли после «Отче наш»  думать об «Осени» В. Хлебникова? Тем более, что стилистически сочинения А. Шнитке и Э. Денисова настолько разнятся, что создают между собой определенный диссонанс, хорошо ощущаемый присутствующими. И уже совершенно чужеродным выглядело «Сольфеджио» Р. Щедрина (первое произведение, исполненное на bis) между «Вечером» С. Танеева и «Казнью Пугачева» того же Р. Щедрина. В этом случае приходится говорить об «эффектности» не к месту…

(далее…)

№ 1, ноябрь 1998

Сочинение А. Г. Шнитке «Монолог» не может не затронуть глубины человеческой души. Любой живущий и мыслящий, хоть когда-ни­будь испытывавший и перенесший физическое или душевное мучение, не­пременно, отзовется на эту особую, странную и очень больную музыку, которой автору в самом совершенстве удалось найти музыкальное во­площение образа страдания, обреченности и одиночества. Будучи уже тяжело больным человеком, познав суетность жизни перед вечностью, он произносит свой Монолог, в котором, может быть, мгновениями еще вспыхивает надежда, но победу (нам-то теперь уже известно!) она не одержит…

Целостность состояния, единая линия, мысли, не перестающая пульсировать даже в паузах – этих страшных фрагментах оцепенения, вовлекает сознание в сферу сострадания, сопереживания. Но не всякий способен выдержать их: юная жизнерадостная душа отторг­нет чужую боль, не захочет страдать совместно с тем, кто уже обречен. Но тот, кто не отвернется, чем облегчит эти муки? Возьмет ли еще одну ношу дополнительно к своим? Ведь Боль кажется бесконечной, не давая жертве ни мига отдыха, хотя бы в виде награды за терпение…

(далее…)