№ 3 (49), апрель 2004

Наша, консерваторская, библиотека по праву считается одной из лучших в музыкальном мире. Под ее сводами хранятся десятки тысяч книг, партитур и прочих музыкальных изданий. В том числе и такие издания, которые есть лишь у нас. Не только Консерватория, Москва и даже вся страна вправе гордится такой библиотекой.

Однако для того, чтобы в полной мере оценить ее достоинства, нужно воспользоваться ее услугами. Иначе говоря, всегда иметь возможность получить нужный в данный момент материал. Ведь библиотеки для того и существуют, чтобы люди могли воспользоваться ее сокровищами. К сожалению, едва ли в консерватории найдется студент, который в нашей библиотеке не столкнулся бы с трудностями.

Так, еще не зайдя в помещение библиотеки, ты уже заранее знаешь, какие издания тебе точно не выдадут. Конечно, всего библиотека и не обязана выдавать. Например, разве можно рисковать единственным экземпляром (не только у нас, но, может быть, и в стране)? Такая позиция понятна. Непонятно другое. Например, почему студентам не выдают клавиры опер, ораторий? В принципе не выдают. Библиотека, оправдываясь, заявляет, что это делается в целях сохранности изданий. Действительно, в клавирах периодически пропадают страницы (обычно — целые арии), появляются разные надписи. Но ведь подобными проделками занимаются лишь недобросовестные индивидуумы, а страдают — все. Особенно достается студентам историко-теоретического факультета, так как они, вероятно, более всех студентов нуждаются в подобного рода изданиях. При этом едва ли можно заподозрить студента-теоретика в вандализме — порче нот и книг. Так почему бы не разрешить выдачу клавиров — хотя бы студентам-теоретикам?

К сожалению, проблема с клавирами — не единственная проблема, с которой сталкивается студент в нашей библиотеке. Представим себе следующую ситуацию. Студент пришел в библиотеку, заполнил требование… Нет, не на клавир… Выстоял очередь на получение и с удивлением узнал от библиотекаря, что эти ноты или эту книгу ему не выдадут. «Почему?!!» — спросит студент. «Потому что осталось всего N экземпляров! Придет педагог и попросит их на класс» — невозмутимо ответит библиотекарь. «Ну это вряд ли! Сейчас это не проходят». «Все равно не дам». Подобные диалоги можно слышать каждый день. Предмет спора поистине удивителен. Ведь под «N экземпляров» часто понимаются просто головокружительные цифры. Впрочем, библиотекарь может сказать, что это издание вовсе не выдается — без констатации причины. «Но в каталоге указано, что это можно взять на абонемент!». Библиотекарь разведет плечами.

Зачастую ради того, чтобы все это выслушать и уйти в итоге ни с чем, приходится 2-3 часа стоять в очереди. Почему? Нет, не потому что очередь так велика. По неизвестным автору статьи причинам обслуживанием студентов занимается, как правило, один, в лучшем случае (редко) два библиотекаря. И это на такое количество студентов!

В итоге студент может прийти в библиотеку, простоять 3 часа в очереди и ничего в итоге не взять. Это ненормально. Подобная практика бросает тень на одну из лучших библиотек в мире!

Но все вышеперечисленные проблемы можно решить. Нужно лишь желание пойти навстречу студентам. Например, можно отредактировать каталоги, дабы студент хотя бы более точно знал, что ему выдадут, а что — нет. Проблему очередей можно решить введением системы заявок, практикуемой во многих библиотеках мира: студент пишет заявку и к указанному времени библиотекари подбирают ему заказ. Автор статьи искренне желает, чтобы наша библиотека была не только одной из лучших в мире, но также и самой любимой для всех студентов консерватории.

Илья Никольцев,
студент III курса

№ 3 (49), апрель 2004

Получение любого высшего образования рано или поздно провоцирует у студента рассуждения типа: «Не слишком ли многому меня учат? Все ли из того, чему меня учат, мне необходимо? И вообще, чему меня учат?». Музыковедческое образование здесь не исключение. И, так как подобные вопросы мучают всегда и всех, давно хочется попробовать на них ответить.

Итак. Основа обучения музыковедов – пять макромасштабных дисциплин: три музыкально-теоретические (гармония, полифония и форма) и две музыкально-исторические (зарубежная и отечественная истории музыки). И уже только их качественное и глубокое освоение с трудом уместилось бы в пятигодичный курс обучения. Однако, согласно установкам системы образования, предела человеческим (читай: студенческим) возможностям нет. К названной музыковедческой базе добавлено множество других обязательных музыкальных (а иногда околомузыкальных) и общегуманитарных (+ физкультура!) предметов, а также ряд факультативов, среди которых есть предметы весьма интересные и, иной раз, более необходимые, нежели некоторые обязательные. Но, как известно, у масштабного «основного раздела» не может быть столь же масштабного «дополнения». Такая форма неуравновешенна…

Но что же все-таки должно быть основным объектом изучения у музыковедов? Вопрос этот, при всей своей нелепости и подразумеваемом ответе «Конечно, музыка!», возникает не на пустом месте: именно музыки в обучении музыковедов практически нет. Как ни парадоксально это утверждение, его можно легко доказать. Достаточно провести среди музыковедов (студентов и педагогов) некое статистическое исследование на тему «Сколько музыки вы знаете». Без сомнения результаты окажутся крайне низкими, причем как у тех, так и у других. Особенно учитывая, что знать музыку – это не просто «угадать мотивчик» и квалифицировать его как «что-то из Моцарта». Знать музыку – это иметь возможность по памяти подробно проанализировать произведение с различных (теоретической, исторической и т.д.) позиций. А далеко не все предметы из описанного многообразия – при всем искреннем уважении к педагогам и к их дисциплинам – способствуют такому знанию музыки…

На экземпляре своей книги Виктор Павлович Варунц написал автору этих строк: «… с пожеланием успехов в самой замечательной профессии». Эти слова очень дороги не только потому, что написаны выдающимся и, к несчастию, уже ушедшим исследователем. В них – твердая уверенность в том, что деятельность музыковеда (читай: любого «…веда») необходима и прекрасна. И чтобы воспитать у студентов такое отношение к своей профессии и дать им по-настоящему хорошее музыкальное образование, следует не забывать о первом – определяющем – слове из названия этой специальности. Пока же студентам, скорее, мешают заниматься тем, что действительно нужно – узнавать и изучать музыку. Увы, требование вернуть музыку в эти святые для музыканта стены – не ирония, а вынужденная необходимость!..

Существует реальная угроза того, что стремление научить всему может превратиться в обучение ничему. Предотвратить эту опасность – одна из важнейших задач любого высшего образования!

Андрей Рябуха,
студент III курса

№ 3 (49), апрель 2004

В Московской консерватории грянула настоящая катастрофа, вызванная закрытием так называемого ночного абонемента в читальном зале библиотеки. Фактически — с зимней сессии, а официально — с начала второго семестра этого года, студенты консерватории перестали получать ноты на ночь для самоподготовки. Тем самым был нанесен поистине страшный удар по студентам, по их подготовке к экзаменам, зачетам и семинарам, и в первую очередь по студентам теоретического и композиторского факультетов.

На протяжении многих лет библиотека МГК осознавала важность того, что давал ночной абонемент всем студентам консерватории. Правила выдачи нот и книг, казалось, были предельно просты и очень выгодны: студент мог взять любое количество на одну ночь, заплатив за каждый экземпляр всего лишь по пять рублей и, при желании, на следующий день продлить еще на ночь, заплатив еще столько же. К тому же, если студент брал ноты и книги, скажем, в субботу, то за счет выходного он мог держать их два дня. Были и некоторые нюансы. Например, ноты, которые библиотекарь считал возможными выдать, но количество которых было невелико, выдавались непосредственно перед закрытием и строго оговаривалось время их возврата — обычно в 11 утра следующего дня. Подобная практика — вещь бесценная и необходимая, потому что, во-первых, у студентов была возможность более подробно знакомиться с произведениями и книжным материалом уже после закрытия библиотеки, в домашних условиях, за инструментом, где никто не отвлекает, и знания намного легче усваиваются. Во-вторых, ночной абонемент помогал экономить время — не ездить по другим библиотекам города, не тратить часы на дорогу и регистрацию. И, в-третьих, такая льгота преследовала две ключевые цели: научную (таким образом студенты могли узнать на порядок больше) и практическую (студенты могли взять эти ноты и на ксерокопирование, и на занятие в класс). В первую очередь восхваляли ночной абонемент теоретики и композиторы – как наиболее «загруженные» нотным материалом студенты, которым эта льгота приносила громадную пользу.

Однако со временем многие нерадивые, безответственные или просто забывчивые студенты (в большинстве – вокалисты и исполнители), которые наравне с теоретиками и композиторами пользовались этой доброй услугой, начали забывать правила пользования ночным абонементом и даже грубо нарушать их. Еще худшим злом стало наплевательское отношение к бесценному имуществу, а именно — вандализм! А как иначе назвать вырванные отдельные части симфоний, сонат; оперные арии, романсы и песни?! К сожалению это делают некоторые исполнители и, прежде всего, вокалисты. Приведу доводы, подтверждающие мое мнение. Во-первых, никакой вокалист и исполнитель по ночам не поет и не играет. Во-вторых, по многочисленным вырванным ариям и романсам сразу видно, из каких произведений складывается программа многих вокалистов. В-третьих, одна ночь никакого певца не спасет. И, в-четвертых, для музыковедов и композиторов в каждом произведении есть нечто целостное, единое, они не учат только сонатное allegro, только медленную часть, только финал симфонии, сонаты или квартета; и уж тем более не учат только одну-две арии из оперы. Они просто обязаны охватить сочинение целиком – от первой до последней ноты. Следовательно, им ни к чему вырывать кусок из произведения!

Приведу два примера, невольным свидетелям которых я оказался. Еще в бытность ночного абонемента я взял на ночь Девятую симфонию Бетховена. И не пролистал ее. А зря! Придя домой, я обнаружил, что выданный мне экземпляр не имеет Scherzo и большей части финала (всем известной «Оды к радости»). А в другой раз одна вокалистка, задержавшая ноты аж на неделю (!), совершенно наглым образом отказалась заплатить штраф, кстати, мизерный. А когда Наталья Николаевна в назидание решила не возвращать нарушительнице ее читательский билет, та, едва библиотекарь отвернулась, мигом перегнулась через стойку, схватила свой читательский билет и «была с ним такова». Что тут сказать?! Проблема из художественной явно переросла в юридическую!

В результате долгое терпение библиотеки лопнуло, и ночной абонемент был закрыт. По их словам — навсегда. О чем и гласит надпись, красующаяся по сей день на стойке в читальном зале: «С 8 февраля 2004 года ночной абонемент закрыт. Выдача нот производится в читательском абонементе». Хотя все прекрасно знают, что там никто и никогда ноты и книги в таком количестве не выдает. Так вокалисты и исполнители (разумеется, не все) в прямом смысле украли у нас ночной абонемент. И теперь нам очень плохо живется, а с началом летней экзаменационной сессии станет еще хуже.

Вопрос ночного абонемента для музыковедов и композиторов стоит как никогда остро. Как же нам «грызть гранит науки» без столь существенной поддержки?! И у меня есть предложение: сделать ночной абонемент доступным исключительно для тех, кто действительно ценит его важность, бережно относится к нотам и книгам и чтит правила нашей библиотеки.

Константин Смесов,
студент III курса

№ 3 (49), апрель 2004

Концерт для любого артиста – всегда событие, вне зависимости от степени удачливости выступления. Артист долго готовится, репетирует, выходит на сцену, кидает взгляд в зал, и…слава Богу, не замечает ни количества публики, ни контингент – так велико волнение и так ярко освещение ослепляющих софитов. Но мы, слушатели, пришедшие на концерт, имеем достаточно времени, чтобы окинуть взором публику и понять, что через какие-то двадцать лет некому будет доставлять удовольствие исполнением произведений великих классиков.

Кто наша сегодняшняя публика? Не трудно заметить, что основную часть составляют люди пенсионного возраста, достаточно значительную часть – интеллигенция в возрасте около 50-ти, ну и совсем смешное количество – это любители, в категорию которых входят также родственники, приглашенные, друзья и случайно забредшие студенты-музыканты. А куда же делись все остальные, в возрасте «до 45-ти»? Создается впечатление, что из-за того, что в залах не произошло смены поколений, наша постоянная публика незаметно, мягко говоря, «повзрослела». Поэтому, можно предположить, что через четверть века в залах на полторы тысячи мест останется жалкая горстка любителей вечного искусства.

Да, классическая инструментальная музыка в силу отсутствия визуального ряда является одним из самых сложных для восприятия искусств. Однако, раньше это никого не смущало. Люди ходили на концерты, они умели слушать и понимать звучащее. Видимо, в какой-то момент была прервана связующая нить музыкального культурного образования от старшего – младшему. Кто в этом виноват? Можно винить кого угодно, начиная с власти и кончая растлевающим влиянием Запада, где, кстати, залы почти всегда переполнены, а исполнители получают гонорар, на который можно неплохо существовать. А может быть, все дело в неумолимо возрастающем темпе жизни, не позволяющем сделать паузу без риска остаться за бортом стремительно несущегося корабля времени.

Вероятно, публику необходимо воспитывать. С детства готовить к тому, что умеет делать весь цивилизованный мир – слушать и слышать музыку. Наиболее восприимчивое молодое поколение необходимо научить ценить качественную музыку, которая должна стать неотъемлемой частью их жизни. Надо вырастить поколение, способное передать и привить своим детям любовь к настоящему искусству. А если продолжать бездействовать, мы рискуем в один прекрасный день не обнаружить в зале никого, кроме родственников и немногочисленных друзей исполнителей.

Но ведь «если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно…»? Безусловно, только эти звезды будут светить не нам.

Дарья Кузнецова,
студентка III курса

№ 3 (49), апрель 2004

«Разбирал я немца Клопштока,
и не понял я премудрого:
не хочу я воспевать, как он,
я хочу меня чтоб поняли
все от мала до великого.»

А. С. Пушкин

пшэфукайхлвистъездырщьжогмюцлнчбя

Не пугайтесь. Это не компьютерный сбой и не вражеская шифровка. Это буквенный аналог музыкальной серии ­– тридцать три буквы алфавита, расположенные в произвольном порядке. Мы могли бы разбить их на части и составить из этих частей небольшой рассказ. Он мог бы начинаться так: «Пшэ фукайх лвис…». Думаю, тем не менее, что найдется немного охотников читать подобные литературные экзерсисы. Впрочем, серийная музыка тоже смогла завоевать не столь широкую аудиторию.

А чтобы вспомнить, как все начиналось, позвольте рассказать сказку.

Давным-давно на свете жила Модальность. Несколько нот – в какой-то момент все поняли, что их должно быть семь – собирались вместе, и любая из них могла становиться главной. Но как-то раз одна нота была признана самой главной. Ее провозгласили тоникой, и на смену Модальности пришла Тональность.

Ах, как хорошо жилось в это время! Люди пели и танцевали под музыку. Композиторы с удовольствием пользовались Тональностью – то мажором, то минором, а люди смеялись и плакали, потому что слышали в музыке что-то очень знакомое… Но вот однажды композиторам показалось, что семь нот – это слишком мало. Тогда Тональность стала одалживать ноты у родственников и соседей.

Постепенно нот стало двенадцать, но по-прежнему все подчинялись одной. И в один прекрасный день ноты сказали: «Мы больше не хотим подчиняться!». Тонику свергли, и наступила Атональность.

Композиторы схватились за голову: как все упорядочить? Тогда они предложили нотам рассчитаться по номерам – от одного до двенадцати. Именно в таком порядке ноты и появлялись в произведении. А назвали все это сложным словом «додекафония», от слова «двенадцать» по-гречески.

Додекафония понравилась не всем. Люди не услышали в ней чего-то родного и огорчились. «Это не страшно, – подумали композиторы. – Это они с непривычки». Прошло полвека, а многие так и не привыкли…

Может, их плохо учили?

«Мою музыку будут петь дети».
А. Веберн

«Маленькой елочке холодно зимой…».
Дети

Многие действительно полагают, что мы просто привыкли к тональной музыке. Вот если бы нас с детства приучили к музыке додекафонной… Но как в музыкальной школе объясняют мажор и минор? В моей школе висело две картинки: на одной – веселый гномик в оранжевом колпаке под ярким солнцем, на другой – грустный синий гном с фонариком. Утрированно, упрощенно, но вы же не начинаете изучать иностранный язык со сложных слов? Конечно, это в какой-то мере условность: просто все знают, что мажор – это «весело», а минор – «грустно». Мы «договорились» об этом. Но ведь так же договорились называть стол «столом», а дерево – «деревом». Литература на эту «договоренность» не посягнула – вот и нет у нас «серийных рассказов». Музыка же разрушила свой старый язык, полагая, что силами нескольких человек в одночасье можно создать новый.

Ну и как вы объясните детям, о чем говорит серия?

«Любой язык – это алфавит символов,
предполагающий, что у собеседников
есть некое общее прошлое».

Х. Л. Борхес

Сегодня наука пытается объяснить закрепление определенных ассоциаций за определенными составляющими музыкального языка. Бесспорны две вещи. Во-первых, такие ассоциации все-таки сложились: «веселый» мажор и «грустный» минор – тому примеры. А во-вторых, сложились они не за год и даже не за век. Понадобился длительный период установления типовых элементов музыки. Это и есть наше «общее прошлое». И в слове «типовой» не может быть ничего негативного – разве не на этом основан любой язык? И разве создание музыкального языка, понятного людям, говорящим на разных языках, не величайшее достижение европейской музыки?!

Вполне очевидно, что именно тональность является фундаментом этого языка. Ведь именно основанные на тяготении в тонику интонации заставляют наше восприятие откликаться на звучание. Разрешениями неустойчивых ступеней в устойчивые «плачет» «Lacrimosa» Моцарта. Несокрушимым тоническим трезвучием торжествует «Gloriа» Баха. С появлением атональности мы потеряли ощущение консонанса и диссонанса. Диссонанс «интереснее» для авторов. Однако музыка, состоящая в основном из диссонансов, вызывает в слушателе, у которого тональный язык заложен в генетической памяти, угнетенность и подавленность. И это не вопрос привычки: строение обертонового ряда показывает, что консонантная основа звучания более естественна.

ХХ век был увлечен индивидуализацией художественного языка, и не только в музыке. Но авторский стиль – это одно, а разрушение механизмов, на которых основано человеческое восприятие – уже другое. И иногда возникает вопрос: не постигнет ли нас участь строителей вавилонской башни? Всегда ли мы понимаем то, что нам хотят сказать? Сегодня бывшие композиторы-авангардисты зачастую отказываются от додекафонной техники и чистой атональности Люди по-прежнему хотят быть понятыми?

Мария Моисеева,
студентка III курса

№ 2 (48), март 2004

Ночь. Улица. Фонарь. Аптека… Слава богу, дежурная аптека! Трудно сказать, что именно имел в виду А. Блок, когда писал свои бессмертные строки. Но уж точно не эту ноющую, неумолимую боль в области желудка, которая вот уже третью ночь не дает уснуть и гонит на улицу в поисках спасительного лекарства…

Большая занятость студентов Консерватории, особенно отдельных ее факультетов (прежде всего теоретиков) ни для кого не является тайной. Не является тайной и то, что перед студентом всегда стояли и стоят две основные проблемы: что, когда и где поесть и как заработать, чтобы поесть. Некоторые студенты успешно справляются с ними, поскольку их расписание позволяет подрабатывать в свободное время. Но как же быть тем, кто по долгу службы вынужден проводить целый день в стенах своего учебного заведения?

Казалось бы, этот вопрос в консерватории решен: есть и столовая, и буфет. Все бы хорошо, если бы не одно «но» — язык не поворачивается назвать их «студенческими». Удивительное совпадение — как-то я в своем родном городе зашла в самое престижное кафе. Читаю в прейскуранте: «Чай — 8 руб. Пирожное — 25руб.». Не правда ли что-то напоминает? Конечно, можно возразить, что, мол, это Москва, и цены здесь соответствующие. Но, господа, почему в студенческом буфете МГУ, учебном заведении не менее престижном, чем Консерватория, чай стоит чуть больше 2-х рублей! А ведь у нас студенты большую часть дня вынуждены питаться чаем и печеньем из буфета. Вредно, но что поделаешь — столовая работает почему-то только в короткое обеденное время.

«Полпорции гречки, пожалуйста». «И все?», — официантка исподлобья бросает на тебя взгляд, полный удивления, недоверия и легкого презрения. Неудивительно, ведь только что господин (или госпожа) N из числа преподавательского состава с двумя, а то и с тремя талонами на бесплатное питание для студентов набрал целый поднос вкусностей, и продолжает сновать от кассы к прилавку, добирая продукты до необходимой суммы.

Ах, эти талоны! Полумера, позволяющая оправдать непомерно высокие цены в столовой. Что купишь на 40 рублей? Первое блюдо и гарнир? «А компот?!». Впрочем, студенты — народ неприхотливый. Обидно только, что даже эти пропуски в мир яиц под майонезом и салатов «Гостиный двор» достаются им далеко не всегда. А зачастую и далеко не студентам. Тем временем…

Недовольное хмыканье врача. Участливый взгляд медсестры. « У вас язва желудка, девушка. Надо себя беречь, режим соблюдать. Вы где учитесь? В Консерватории? Вот так всегда: Консерватория, концерты, лекции целый день, бессонные ночи, нарушенный режим питания, гастрит, хронический гастрит, язва… Может, в Консерватории что-то изменить?»

Красная шапочка

№ 4 (34), апрель 2002

Вопрос «Что делать?» волновал всех и всегда. Музыканты с этой точки зрения не исключение. «В какую музыкальную эпоху мы существуем, а, главное, как будет развиваться музыка дальше?»,— этими вопросами наверняка задавался почти каждый. Конечно, прогноз вещь неблагодарная, и однозначного ответа на этот вопрос дать нельзя. Но попробовать проанализировать современные тенденции и предположить пути дальнейшего развития музыки хотя и рискованно, но очень заманчиво.

Конечно, в первую очередь в поисках решения этой проблемы мы отправляемся к мэтрам, которые нам представляются этакими предсказателями, видящими и знающими все наперед. Поэтому естественно, что вопрос этот неминуемо кем-нибудь произносится почти на всех встречах с известными композиторами. Но те почти всегда отшучиваются. Например, Пендерецкий на подобный вопрос ответил: «Если бы я знал, я б пошел этим путем». «А как будет, так будет»,— сказал Сильвестров. Интересными размышлениями поделилась Софья Губайдулина: «Наше поколение было жадным. Оно захватило массу пространства. Что делать дальше? Проблема. XXI век — век поворота. Весь материал нужно обрабатывать… Самое страшное зарыть голову в песок». Свои слова композитор адресовала тем, кому поручено совершить этот, быть может, не очень крутой и быстрый, но необходимый поворот,— молодым композиторам. Вот у кого нужно

искать ответ на «роковой» вопрос. Перед ними стоит действительно трудная задача. Трудно вообще представить, какую музыку сейчас можно писать, когда кажется. что весь арсенал уже исчерпан, и можно только перекладывать с места на место уже немного «запылившиеся» предметы. Однако, музыка продолжает жить, появляются новые произведения, спектр жанров, техник, стилей которых достаточно широк. Самое главное, что вселяет оптимизм, это энергия, которая исходит от будущих «Моцартов» и «Бетховенов», искренний интерес и озабоченность по поводу происходящих событий, желание что-то изменить, улучшить. Миссия их, конечно, непроста. Но как сказал А.Н.Островский: «Что это за искусство, которое дается без труда?».

Светлана Черноморская,
студентка III курса

№ 2 (32), февраль 2002

В октябре этого года Детская Музыкальная школа № 53 праздновала свое тридцатилетие. В честь этого события в актовом зале школы прошла серия юбилейных концертов: 24 октября – учащихся школы, 25 октября – выпускников, а 26 октября школа принимала официальные поздравления от различных организаций города Зеленограда, после чего вновь звучала музыка.

Когда мне предложили принять участие в последнем концерте, я сразу подумала: а не сыграть ли что-нибудь из так называемой «современной» музыки, например Гавот и Мюзет из сюиты op. 25 Шенберга. Елена Анатольевна (мой педагог по фортепиано) всячески меня отговаривала, но соблазн был слишком велик. Я, конечно, понимала, что публика теперь уже не та, и свиста и шиканья от нее ожидать не приходится, однако, мне было интересно, какое впечатление произведет подобная музыка на необремененные теоретическими премудростями умы и уши. А именно в этот вечер в зале собралась самая разнообразная публика — официальные гости школы, участники концерта, их педагоги, выпускники школы и, конечно же, волнующиеся родители. Когда начали объявлять — «Шенберг… исполняет …», — мелькнуло: сейчас они решат, что я просто забыла выучить эти пьесы наизусть. Когда все было кончено, признаться, я была несколько разочарована и обрадована одновременно: публика прослушала Шенберга абсолютно спокойно, и даже, как мне показалось, с интересом. Еще бы! Такая «странная» и «необычная» музыка нечасто раздается в стенах музыкальной школы.

Возможно, когда-нибудь современная музыка будет восприниматься как нечто совершенно естественное, особенно если ее изучение войдет в обязательную программу музыкальных школ. Однако, очевидно, что никогда она не завоюет такой всенародной любви, как произведения Моцарта, Баха, Шуберта, Чайковского, Рахманинова, составившие основу концертной программы.

Ю.Л.А.,
студентка III курса

№ 2 (32), февраль 2002

Фонотека. Казалось бы, что может быть более необходимым для обитателей консерватории, чем это заведение. Но тот, кто хоть раз пытался попасть туда, хорошо знает, какими «нервными потрясениями» грозит этот опыт. Наверное, уже ни в одной стране мира не практикуют подобных архаических методов, как ни в одной стране мира не встретишь таких антикварных аппаратов доисторической эпохи.

Во-первых, для того, чтобы попасть в фонотеку, нужно за неделю «вписаться» в рамки весьма ограниченного временного и «географического» пространства. Для «прослушки» имеется всего две комнатушки, причем одна из них прямо-таки, как в сказке – «без окон» и почти без дверей, а звуки, доносящиеся из соседней каморки, иногда превышают звуковой поток собственно «вашей» территории. При скудных ресурсах свободного времени скорректировать свой график в соответствии с уже сложившимся без вашего участия временем общественным бывает не просто сложно, но и невозможно.

Во-вторых, если вам все же удалось попасть в стены фонотеки, то вас можно поздравить – это большая удача. Но не думайте, что на этом все преграды закончились. Вовсе нет! Теперь вы будете постоянно думать о том, как получить максимальное удовольствие, дополнив слуховой ряд зрительным. То есть решать следующий вопрос: как добыть ноты из читального зала или классного абонемента?

С этого момента начинается прямо-таки детектив. Вымаливая со слезами клавир или партитуру, вы, в лучшем случае, выносите ее с разрешением, в худшем (здесь вам не позавидуешь) — уповаете на свои конспираторские способности (а иначе — штраф, что для студенческого кошелька губительно). Но и после этих мучений никто не гарантирует вам спокойное прослушивание. Возможен и такой вариант: Вы предусмотрительно честно записались на определенное время, пришли с добытыми сложным путем нотами, а вам сообщают, что сейчас все аппараты заняты, так как они необходимы и для лекционных прослушиваний. Ну что ж — ничего не поделаешь, не солоно хлебавши, придется понуро тащиться в читальный зал и продолжать изучать какую-то «виртуальную» музыку.

В этой связи вспомним высказывание одного достаточно авторитетного лица, а именно И. Стравинского: «Теперь, когда среди произведений г-на Кейджа наибольшим успехом бесспорно пользуется восхитительная пьеса „4’33″“, можно ожидать появления все новых и новых беззвучных произведений молодых композиторов, которые будут стремительно производить на свет свои беззвучности во все большем количестве и в самых разнообразных пленительных комбинациях <…> Впрочем, мы скоро погрузимся в академизм беззвучности — с беззвучными концертами и беззвучными фестивалями современной музыки. Печально, говорю я, печально…» [«Стравинский. Публицист и собеседник», с.221]. Увы, И.Стравинский и не предполагал, что «академизм беззвучности» может распространиться на музыку абсолютно всех композиторов, вне зависимости от ее «звучности». Действительно «печально…»

Собственно, весь пафос нашего послания можно свести к одной простой мысли: очень хочется не только смотреть музыку (что, конечно, развивает внутренний слух), но и слушать. Выход есть. Усовершенствовать систему можно легко и, главное, быстро, поставив несколько нехитрых технических приспособлений с наушниками прямо в читальном зале. Вот только услышат ли нас вышестоящие инстанции?

Беззвучные музыковеды
Татьяна Сущеня,
Оксана Приступлюк,
студентки III курса

№ 9 (31), декабрь 2001

«Ни сна, ни отдыха измученной душе…» Вспомнили до боли знакомого Князя Игоря? Спешу вас огорчить, вы ошиблись. Эта меткая характеристика существования теоретика с сентября по июнь. С утра едва открыв глаза и осознав начало очередного прекрасно-познавательного этапа своей жизни, мчусь в любимое учебное заведение с бутербродом в одной руке и ксероксом мазурок Шопена вперемешку со Структурами Булеза — в другой. Переполненная острой жаждой знаний врываюсь в библиотеку (предварительно сверкнув студенческим билетом перед любяще-нежными взорами местных Церберов) и… В общем, весь день купаюсь в божественных лучах музыкальных и литературных шедевров. При этом, будучи натурой старательной, пытаюсь как губка впитать всю полезную (?) информацию и разложить ее в инвентарно-правильном порядке.А вот тут-то и незадача: мой мозг, этот уникальный сосуд знаний наотрез отказывается быть подобием бездонного колодца. Наступает перегрев самой ценой части человеческого существа, в результате чего я оказываюсь способной размышлять лишь на одну тему, важнейшую в данный момент, тему курсовой работы.

Говорят, жизнь человека по своей природе полифонична, и сплетение порой совершенно различных мыслей и чувств, внешних обстоятельств и личных поступков образуют неповторимую атмосферу, определяющую смысл человеческого бытия. К сожалению, на сегодняшний день это положение едва ли соотносимо со мной. Более верное определение — гетерофония жизни, ибо все вращается вокруг некоего «древа творчества», выросшего на почве американской музыки (которой и посвящена моя работа). Поэтому, смущенная правдивым замечанием педагога о явной нехватке музыкальных впечатлений в моей жизни, я ринулась восполнять этот пробел с помощью искусства американского континента. Так я очутилась в Большом зале консерватории на концерте музыки композиторов США в исполнении Дениса Мацуева, Александра Рудина и Российского национального оркестра под управлением Владимира Спивакова. Дирижировал Кристиан Ганш (Австрия).

Откровенно признаюсь, я стала свидетелем предельно контрастных, причудливо переплетающихся явлений. Оставлю в стороне этику — во время исполнения внепрограммного сочинения в память жертв террористического акта в Нью-Йорке и Вашингтоне — Adagio для струнного оркестра С.Барбера — раздавались жизнерадостные звонки сотовых телефонов. Позволю себе произнести несколько слов по поводу самой музыки. В концерте прозвучали сочинения С.Барбера (кроме названного Adagio — Виолончельный концерт), Рапсодия в блюзовых тонах Дж.Гершвина, Дивертисмент и сюита «Вестсайдская история» Л.Бернстайна. Построение программы напомнило идею французской оперной увертюры XVII-XVIII веков (принцип медленно-быстро-медленно-быстро). Только в данном случае различия были не темпового, а стилевого характера. В итоге, в сознании слушателя соединились два музыкальных мира. Произведения Барбера в духе романтизма, искаженного катаклизмами XX века, мирно (?) соседствовали с сочинениями Гершвина и Бернстайна, пронизанными нервными, нарочито обостренными пульсом и образностью джазовой эры. При таком сопоставлении разных, как в отношении музыкально-выразительных средств, так и творческих задач произведений, слушатель наверняка отдаст предпочтение не авторитетному жанру классико-романтического концерта Барбера, а гораздо более яркому, образно-рельефному, максимально обращенному к слушателю мюзиклу Бернстайна («Вестсайдская история») и гениальной Рапсодии Гершвина.

Преимущество последних не умаляет даже несколько эмоционально отстраненное исполнение, которому не доставало ощущения танца на языках пламени, вибрации раскаленного воздуха, почти осязаемого. Впрочем, эти детали не смогли повлиять на радость встречи с хорошо знакомым и совершенно неизвестным. А что касается сложного контрапункта и контрастной полифонии нашей жизни, то приведу высказывание латиноамериканского композитора Карлоса Чавеса: «Жизнь рождается посредством противостояния идей». Поэтому вряд ли стоит превращаться в приверженца монодического типа мышления (как случилось сейчас со мной), ибо весь окружающий мир контрастен и противоречив, и в такой гармонии противоречий, возможно, заключается главная загадка человеческой жизни.

Ирина Тушинцева,
cтудентка III курса