№ 5 (121), май 2012

Слушая сказку «Петя и волк» Сергея Прокофьева, не одно поколение детишек постигало тайны симфонического оркестра. Познавательное представление появилось на свет по просьбе Центрального детского театра в 1956 году. Спустя 76 лет музыкант, искусствовед, поэт и драматург Михаил Казиник решил создать другой словесный текст сказки, посчитав, что прокофьевская литературная основа порядком устарела. 14 апреля в Театральном зале Московского дома музыки столичным детям представили новый вариант знаменитой симфонической зарисовки Прокофьева. В преддверии премьеры М. Казиник рассказал о причинах, побудивших его посягнуть на авторский текст.

– Михаил Семенович, почему Вы решили создать альтернативный вариант текста для произведения?

– Те дети, для которых писал Сергей Сергеевич Прокофьев, не знали ни «Тома и Джерри», ни зайца и волка из «Ну, погоди!». Нынешние дети привыкли к резкой смене событий и непредсказуемости. Например, им трудно понять, почему, когда в тексте говорится, что Петя открыл калитку и вышел на лужайку, в музыке ничего не происходит.

– Чем Ваш текст принципиально отличается от авторского?

– В свой вариант я ввел аллитерации, подражания инструментам, поэзию, раскрыл знаки музыки. Прежде чем фагот изобразит ворчание дедушки, я сам поворчу в тексте, подражая этому инструменту. Кроме того, иногда у Прокофьева музыка и текст не совпадают. Например, актер произносит: «Кошка сидела на одной ветке, птичка – на другой, а волк смотрел на них жадными глазами». А в музыке в это время «дрожит» то птичка, то кошка, потому что Волк пугает их по очереди. Ну, а гениальный реквием утки, звучащий в партии оркестра, просто нельзя не отразить в тексте.

– Собираетесь издавать партитуру «Пети и волка» со своим текстом?

– Я бы с удовольствием это сделал в будущем. Пока собираюсь записывать диск при участии Бориса Тихомирова.

– Почему Вы решили сами выступать в роли чтеца?

– На мой взгляд, важно, чтобы текст произносил музыкант, который словно дразнится, имитируя звучание инструментов.

– Во времена Советского Cоюза композиторы создавали довольно много музыки для детей. Как Вы думаете, почему сейчас такие произведения появляются редко?

– Во времена СССР при всех проблемах дети были «орлятами», которые «учатся летать». В посткоммунистическом обществе вместе с водой «из корыта выплеснули ребенка». Дети для нынешних нуворишей так же неприбыльны, как и старики. Сериал ужасов «Школа» Валерии Гай Германики показывали в лучшее время на канале Россия, а наши с Натальей Кугашовой и Игорем Шадханом 56 фильмов «В свободном полете» – на ТВЦ в три часа ночи. Дети, которые никогда не посмотрят наших передач о Моцарте и Григе, Шуберте и Гайдне, но увидят со стороны такую школу, не нуждаются ни в Прокофьеве, ни в волшебных историях. В современном обществе сделали «былью» самые страшные сказки, а добрые сказки стали тленом…

Ольга Завьялова,
студентка III курса ИТФ

№ 6 (113), сентябрь 2011

На конкурсе Чайковского постоянно работал пресс-клуб. В его рамках состоялся круглый стол на тему «Музыкальные конкурсы: бизнес или искусство?». Журналисты имели возможность общаться с известными музыкантами, членами жюри разных специальностей. Прошли многочисленные творческие встречи, в ходе которых на вопросы корреспондентов ответили знаменитые пианисты – Ван Клиберн, Барри Дуглас, Питер Донохоу, Дмитрий Алексеев, Мишель Берофф.

Из беседы с Барри Дугласом:

— Барри, нам известно, что Вы регулярно делитесь своими впечатлениями о конкурсе в twitter. Не думаете ли Вы, что тем самым разглашаете секретную информацию о конкурсе?

— Мне кажется, что такой способ общения не несет ничего незаконного, я не рассказываю никаких секретов

— Что оказывается более сложным: играть или судить?

— Конечно, судить. Ведь в данном случае требуется поставить себя на место участника.

— Ваши впечатления о VIII конкурсе Чайковского, в котором вы одержали победу.

— Я помню людей, помню волнение, тот потрясающий контакт с аудиторией, который тогда у меня возник!

— Тогда, на конкурсе в 1986 году, вы играли русскую музыку – «Картинки с выставки» М. П. Мусоргского. Как Вам удалось играть по-русски?

— Я чувствую русскую музыку. Мне кажется, что есть связь между русскими и ирландцами. Так, известно, что Джон Фильд работал в России и воспитал многих русских музыкантов.

— Скажите, а чем отличается поколение музыкантов Вашего времени от современных музыкантов?

— Каждое поколение меняется, меняется и восприятие мира. Сейчас намного больше музыкантов. Конечно, cреди них много таких, которые выигрывают только за счет техники, но есть и музыканты с душой.

— Остались ли какие-нибудь негативные впечатления от Вашего выступления на VIII Международном конкурсе имени П. И. Чайковского?

— Я помню только хорошее. В то время была невероятная страсть к музыке, все буквально сходили от нее с ума. Сейчас не меньше страсти, но в современной жизни больше комфорта, поэтому страсть к музыке уменьшается.

— Как Вам заново открытый Большой Зал?

— Акустика великолепная, но какие-то посторонние шумы в зале постоянно отвлекают.

— Вы сейчас играете русскую музыку?

— Да, недавно в Южной Америке я сыграл все концерты Рахманинова.

— Как Вы оцениваете обязательную пьесу для пианистов – «Чайковский-этюд» Р. Щедрина?

— Я сам ее учу, она у меня с собой в данный момент. Новая пьеса – это как чистый лист, у всех конкурсантов невероятная свобода для интерпретации.

(далее…)

№ 6 (113), сентябрь 2011

Интервью с обладателем золотой медали и Гран-при конкурса
Даниилом Трифоновым

— Даниил, расскажите, пожалуйста, как фортепиано вошло в Вашу жизнь. Это случилось по Вашей инициативе или по побуждению родителей?

— Вы знаете, лет до пяти я не проявлял к этому инструменту вообще никакого интереса, хотя у нас музыкальная семья: мой отец композитор, мама музыковед. Но однажды отец принес в дом синтезатор, и тогда я увлекся не на шутку: у него столько разнообразных тембров! Получилось, что я пришел к фортепиано через синтезатор…

— А Вы не играли еще на каких-либо инструментах, кроме синтезатора и фортепиано?

— Нет, не пробовал, да и не вижу в этом необходимости. Но я хотел бы научиться дирижировать.

— Как рано Вы начали выступать на сцене?

— С самого детства, точно не помню когда. Помню, мне было семь лет, когда я сыграл с оркестром 17-й концерт Моцарта…

— Насколько я знаю, Москва – Ваш неродной город. А с каким городом связаны Ваши детские воспоминания?

— Я родился в Нижнем Новгороде и жил там до девятилетнего возраста. Далее я учился в Москве, в школе при Гнесинской академии, а теперь учусь в Кливленде, в США. У нас там замечательный оркестр, отличная стипендия, а наиболее успешным студентам-пианистам выдают на дом рояли марки «Stainway»…

— Вы впервые принимаете участие в конкурсе имени Чайковского?

— Да. Мне сейчас 20 лет, и я считаю, что раньше двадцати участвовать не стоит. Я выделяю три таких масштабных, серьезных и очень ответственных конкурса: имени Шопена, Рубинштейна и Чайковского.

— Какие у Вас впечатления от игры Ваших конкурентов, Вам кто-нибудь запомнился?

— Нет, я толком никого не слышал – должен был сосредоточиться на своем выступлении. Но я немного находился в зале, чтобы послушать акустику. Она в разных местах зала отличается.

— Скажите, пожалуйста, какие произведения занимают основное место в Вашем репертуаре? Каких композиторов Вы предпочитаете?

— Ну, вообще-то самое любимое мое произведение – это «Поэма экстаза» Скрябина, хотя она и не фортепианная. Меня впечатляет мастерская работа композитора с оркестровыми тембрами. Я очень люблю Скрябина, Шумана, Шопена – они все очень близки мне. Еще я люблю Бетховена и хотел бы чаще играть его произведения, особенно сонаты. Я хочу, чтобы Бетховен стал мне так же близок, как Шуман и Шопен… В целом, основное место в моем репертуаре занимают романтики, но было бы хорошо еще побольше играть классиков.

(далее…)

№ 5 (112), май 2011

Можно ли помимо уважения и благодарности испытывать к педагогу, изначально стоящему на пьедестале, дружеские чувства и надеяться на их взаимность? Уже при первой встрече (в сентябре 2008 года) я почувствовала, что профессор Виктор Львович Гинзбург – мой педагог. За 3 года обучения в его фортепианном классе я не раз убеждалась в великодушии, мягкости учителя и его нескончаемой вере в студентов. «Мне кажется, что педагогика должна быть как-то по-моцартовски дана человеку свыше» – с этих его слов и началась наша беседа:

— Виктор Львович, почему Вы занялись педагогикой? Что это для Вас – необходимость или призвание?

— К педагогике я пришел сразу, как закончил консерваторию. Наивно, наверное, говорить, но еще со студенческой практики я почувствовал, что педагогика – это мое, и уже тогда понял, что мне совсем не трудно сказать и показать, как я бы сыграл сам. Вообще, показ произведения имеет большую роль и во много раз лучше действует, чем самые умные объяснения. Мне в жизни очень повезло, у меня были великолепные учителя, всем им я глубоко признателен за участие в моей судьбе!

Педагогика – это потребность научить. Не показать, что ты стоишь выше того, кого учишь, а по возможности через музыку оказать какое-то влияние на студента. В этом – существенная часть музыкального воспитания. Можно говорить не только о «музыкальных моментах», тонкостях исполнения, но также о литературе, живописи, житейских вопросах. Разумеется, все это должно быть пропорционально и подчинено главному – исполнению конкретного произведения, которое играет студент. Важное предварительное условие – точное следование авторскому тексту.

— Вы сочетаете педагогическую деятельность с концертной. Как часто Вы выступаете?

— Педагогика должна обязательно сочетаться с собственной концертной деятельностью. Если музыкант постоянно чувствует сцену, публику, он может сказать гораздо больше. В случае, когда педагогический процесс «затворяется в келью», профессия зачастую превращается в ремесло. К сожалению, я сейчас не так много концертирую, как в 80-90-е годы. Тем не менее я объездил очень много городов у нас в стране и за рубежом. Когда у педагога есть гастрольный план и он иногда уезжает, студент и педагог немножко отдыхают друг от друга (смеется), их восприятие становится свежее.

— Ваш приоритет – ансамблевое музицирование. С кем Вы чаще выступаете?

— Мне приходилось играть со многими партнерами. У каждого из них я пытался чему-то научиться. В частности, уже более 30 лет мы играем вместе с Александром Рудиным – это большой кусок моей творческой жизни. Мы сыграли много серьезных концертов в нашей стране и за рубежом, записали несколько компакт-дисков. В Рахманиновском зале провели серию концертов под названием «Музыка композиторов ХХ века для виолончели и фортепиано» в цикле «Исторические концерты Московской консерватории», регулярно исполняем программы из цикла «Вспоминая мастеров». Всегда очень хочется отдать должное композиторам, чье творчество достаточно известно в целом, но конкретные произведения, на наш взгляд, незаслуженно забыты. В конце сентября в Рахманиновском зале сыграем концерт из произведений Мартину, Энеску…

В последнее время выступаю и с Элеонорой Карпуховой, моей коллегой по кафедре, очень интересным молодым музыкантом. В январе мы планируем играть в абонементе «Весь Рахманинов для двух фортепиано».

— А как распределяются роли в ансамбле? Кто главный и есть ли вообще «главные»?

— Невозможно, чтобы кто-то был главным. Хотя бывают люди от природы лидерского склада. Конечно, сочетание характеров имеет очень важную роль. С А. Рудиным мы друг друга чувствуем с полуслова. Не припомню случая, когда у нас были бы какие-то музыкантские идеологические расхождения. В этом смысле с ним мне очень легко. С другой стороны, мне приходилось играть и с людьми, с которыми мы часто спорили. Но если с уважением относиться к партнеру, понимать, что это в любом случае достойный музыкант, то всегда можно пойти на компромисс и поучиться чему-то. Это легко сделать, если открыты глаза и уши и человек способен воспринимать другую точку зрения как в музыке, так и в жизни.

— Наверное, в ансамбле возникает какая-то привязанность, дружеское чувство. А как Вы относитесь к понятию «дружба»? Существует ли она?

— Это хороший вопрос. Если нет духовной близости, то в ансамбле сложно играть. Бывают, конечно, парадоксальные случаи – замечательные ансамбли, состоящие из абсолютно противоположных музыкантов, которые идеально дополняют один другого. Дружба – одна из вещей, в которые я абсолютно верю (с Рудиным мы стали друзьями с первых аккордов!). Важно, когда можешь сделать все ради другого. Именно это и делает человека человеком. Разумеется, дружба не обязательно основана на музыке, но если музыканты «одной веры» еще и друзья – это уже практически родство. У них общие опасности, общее искушение, общий успех…

(далее…)

№ 6 (77), сентябрь 2007

В многообразной картине аутентичного искусства столицы уникальное явление представляет цикл «Антология клавирной музыки», который на протяжении уже четырех лет проводит доцент кафедры органа и клавесина Московской консерватории, кандидат искусствоведения Татьяна Зенаишвили. Уникально то, что она исполняет свои программы не на одном, а на нескольких клавишных инструментах (клавесин, клавикорд, орган), давая слушателям возможность максимально погрузиться в звуковое пространство старинной клавирной музыки. Ближайший концерт цикла, посвященный «Библейским сонатам» Иоганна Кунау, состоится 12 октября в Малом зале консерватории в 19 часов. В преддверии этого вечера захотелось задать Т. Зенаишвили несколько вопросов.

– Татьяна Амирановна, цикл «Антология» возник из отдельных концертов или сложился сразу?

– Сначала просто игрались отдельные концерты, даже жалко, что некоторые вещи не вошли в цикл (была, например, такая программа «Клавесин: вчера, сегодня, завтра», где наряду с музыкой Баха звучали самые свежие сочинения для клавесина). В какой-то момент я стала «не помещаться» в один концерт, и тогда возникла мысль начать логически выстраивать эти программы. Название «Антология» отражает суть цикла, потому что это, конечно же, только избранные страницы. Иногда идеи концертов связаны с какой-то одной личностью – например, музыкой И. К. Ф. Фишера, И. Пахельбеля, композиторов династии Куперенов. Иногда возникали замыслы, связанные с музыкой определенной страны, например, «Английская музыка трех веков». Обращение к истокам – песне и танцу – нашло отражение в программе «Клавирные раритеты».

– Как сложилась идея проведения концертов не просто клавесинной, а клавирной музыки?

– Было желание, чтобы произведения звучали на тех клавишных инструментах, для которых были написаны. Смена тембров клавесина и органа воспринимается очень хорошо, а репертуар у них общий. В нашей концертной практике довольно редко можно услышать в одном концерте сочинения, допустим, одного автора для разных клавишных инструментов. Год назад я провела такой концерт, посвященный 350-летнему юбилею немецкого композитора И. К. Ф. Фишера. Его клавикордные сочинения можно было услышать именно на клавикорде, органные – на органе…

– То есть исполнитель, владеющий несколькими клавишными инструментами, обладает большей свободой выбора?

– Да, потому что репертуар для клавишных инструментов по большей части един. Даже полифоническая музыка немецких композиторов XVII – начала XVIII века, которую они предназначали для исполнения на органе во время церковной службы, вполне может звучать на концерте в клавикордном или клавесинном варианте. Сегодня такой выбор становится более свободным и предполагает высокий уровень исполнителя, который может в равной степени легко пересаживаться с одного инструмента на другой, понимая при этом историческую разницу, а не просто потому, что захотелось использовать другой тембр. Вот сейчас, готовя программу из «Библейских сонат» Иоганна Кунау, я в который раз убедилась, что сама музыка подсказывает в той или иной степени, на каком инструменте это будет лучше звучать. Кроме того, как литературно одаренный человек, Кунау предпослал изданию сонат (1700) пространное предисловие, а также предварил каждое сочинение подробным пересказом содержания. Мало того, в сам нотный текст по ходу развития сюжета тоже вписаны краткие комментарии. Вся эта словесная часть, как мне кажется, очень интересна и заслуживает того, чтобы ее озвучили. Текст будет читать з. а. РФ Виталий Стремовский, актер Театра Российской Армии.

– Как обстоят дела с современной музыкой для клавесина?

– Клавесин нельзя рассматривать только как инструмент старинной музыки, потому что он продолжает свою историю, свое существование – за исключением XIX века. Вопреки до сих пор встречающемуся мнению клавесин не «прадедушка рояля» и не переселился в фортепиано – просто на какое-то время он был отодвинут, а потом вернулся и постепенно завоевывает свое пространство. И в данном случае очень показательным оказывается, когда у композиторов возникает потребность для него сочинять – значит он продолжает свою жизнь сегодня. Хочется, чтобы в этом направлении он развивался более интенсивно. Мне кажется, что его возможности далеко не исчерпаны. Люди нашего времени могут найти какие-то средства использовать клавесин как равноправный с другими инструмент. Необходимо способствовать тому, чтобы бóльшее количество композиторов открыли его для себя.

– Как Вы можете представить роль старинной музыки в нашем сегодняшнем мире?

– Н. Арнонкур сказал, что сначала публика ринулась слушать старинную музыку, потому что она доставляет удовольствие своей красотой. Она более понятна чем, например, какие-то сложные музыкальные системы XX века. Мне кажется, этот эстетический момент очень важен. Но, если вдуматься, по-настоящему воспринимать старинную музыку могут еще далеко не все музыканты, потому что нужно не просто наслаждаться красивым аккордом или красивым звучанием, а владеть языком эпохи – понимать риторические фигуры, целый ряд символов и т. д. Тем не менее это очень интенсивный культурный пласт, который притягивает, пожалуй, своей потрясающей энергией, интеллектуальной и эмоциональной насыщенностью, даже если люди не вполне понимают его язык. Я думаю, что старинная музыка будет приобретать все больше и больше поклонников, ведь человек всегда стремится к поиску высшего смысла, к чему-то сущностному. А в этой музыке есть самое главное.

Беседовала Ольга Демченко,
студентка IV курса

№ 5 (76), май 2007

Одним из интереснейших событий прошедшего фестиваля «Московский форум» стал приезд Марка Понтюса, прославленного интерпретатора современной музыки. Марк Понтюс – пианист, дирижер, лауреат премии Тэнна за достижения в области искусств. Один из первых исполнителей сочинений Ксенакиса, Штокхаузена, Булеза, он основал в Нью-Йорке Институт Современной Музыки, где ведет теперь спецальный курс и ежегодно устраивает фестивали, приглашая на них музыкантов со всего мира.

Московский концерт М. Понтюса носил примечательное название «Молоточковый клавир и мастер»: французский пианист блестяще исполнил сонату ор. 106 (für das Hammerklavier) Бетховена и вторую сонату Булеза. Эти произведения, по его словам (из буклета), «будто раскаленным клеймом отметили свое время в области, более обширной, нежели только музыкальная. Они открыли сферы, где мощно проявлены динамические силы мысли, …где мысль и синтаксис образуют взрывчатое вещество чистой энергии, продолжение ницшеанского опыта. Эти сочинения достигают пределов в вопросе об эпистемологическом фундаменте музыкального события».

Каждое из произведений – признанная вершина пианизма в соответствующих стилевых направлениях. И каждое из них представляет огромные сложности для исполнителя, хотя, конечно, разного рода. Сочинение Булеза требует прежде всего постижения его музыкального языка. Однако вряд ли можно считать, что уже установился определенный эталон интерпретации (при том что сегодня существуют разные записи). Произведение же Бетховена в наше время имеет классические традиции исполнения, выражающиеся, помимо прочего, в высочайшем техническом уровне пианизма. С. Е. Фейнберг писал в частности, что «пианист, решивший изучить и освоить это величайшее из всех сонатных произведений, должен учесть диапазон своих виртуозных данных: память, техническое совершенство, выдержку, свой лирический дар – и силу руки, гармоническую чуткость и отчетливость голосоведения».

Исполнение М. Понтюса, блистательное в техническом отношении, поражает глубиной и мощностью его интерпретаций, оригинальной трактовкой сонаты Бетховена. Кроме того, отнюдь не случайно объединены в одном концерте столь различные произведения. По мнению М. Понтюса, соната Булеза «берет некоторые конструктивные элементы от «Hammerklavier». В широком смысле она использует те же пропорции и те же формальные очертания, возникающие в сходных измерениях и общих структурах организации». И это родство, вплоть до мельчайших интонаций, ясно слышится при исполнении французского пианиста!

Концерт в целом оставил столь яркое и необычное впечатление, что возникло желание ближе познакомиться с личностью музыканта, его школой, взглядами на проблемы интерпретации, музыкальное образование и проч. Господин Понтюс любезно согласился уделить нам время и рассказать о себе:

Я учился игре на фортепиано сначала в Париже у ассистентки Корто (мадам Паскурель), затем у Клаудио Аррау. Занимался дирижированием у Пьера Дерво (Париж), Франко Феррара (Рим), а также в Джульярдской школе (Нью-Йорк), изучал философию в университете Нью-Йорка. Однако я предпочитаю говорить не о лицах, а об идеях.

Я не отделяю философию от литературы или поэзии. В эпоху Ницше, например, для меня большим философом был Артюр Рембо. То же и в других сферах – в театре, в пластических искусствах, в музыке. Работа философской мысли не должна быть отделена от музыкальной работы. Меня сейчас интересуют труды Мишеля Фуко и Жиля Делёза, и для меня естественно находиться в некоей сфере деятельности, которая не имеет границ между разными интеллектуальными областями. Это позволяет иметь более широкие взгляды, без оков конформизма.

Конформизм, то есть пассивное принятие господствующих мнений, консерватизм, косность – вот проблемы музыкального образования. В отличие от образования в других искусствах оно требует очень долгого времени (художнику, например, не надо стольких лет для подготовки). В результате при специализации инструменталистов возникает опасность рутины: молодые музыканты учатся соответствовать определенным шаблонам вместо того, чтобы искать свой собственный путь. И это особенно проявляется в работе над техникой. Среди пианистов, скрипачей есть много молодых людей, которые, работая над пьесой, повторяют ее огромное количество раз, вследствие чего происходит своего рода отрицание мысли. Часто это создает трудности в работе над сложными вещами в современной музыке. Молодые музыканты, которые сформировались на классических сочинениях (что я считаю необходимым), иной раз теряют контакт с мыслью, предпочитая физический способ – «думать через руки», что, на мой взгляд, ужасно. Другая проблема – разделение в интеллектуальном плане композиторской и исполнительской деятельности.

Есть много инструменталистов, которые слишком долго учатся под руководством педагогов. Они думают, что получат всё, в чем нуждаются как артисты. Но то, в чем музыканты действительно нуждаются, они должны создать сами! Однажды по просьбе своего друга я слушал его ученика, который играл на концерте «Hammerklavier». Это был молодой блестящий пианист. После концерта мы разговаривали с его педагогом. И я уловил проблему: этот пианист играл «Hammerklavier» для своего педагога! По-моему, необходимо быть одному перед лицом такого сочинения и иметь с ним прямой контакт. Образование, которое получают от других людей, – помогает пониманию, но это же отрывает от прямого контакта с сочинением…

Я учу текст очень тщательно по разным изданиям, чтобы сделать выбор, узнать сочинение по возможности лучше. Проделав эту интенсивную работу, я затем полностью освобождаюсь от всего: от нот, от изданий. Надо почти «сжечь» их в уме, чтобы быть свободным! Свободным и от ожиданий публики. Ведь когда публика имеет представление о том, что должна услышать, она и услышит то, что имеет в голове, а не то, что ей преподносят. А это сильно ограничивает, так как Бетховен, например, на самом деле намного шире.

Нет одного способа играть. Если есть только одна манера игры – то это худшая манера. Есть столько перспектив! В современной музыке у публики нет такого четкого и определенного ожидания, и это позволяет вырваться из оков рутины. Когда я замечаю, что в моем исполнении есть что-то, принадлежащее какой-либо «школе», то я меняю направление поисков. То же самое – и при анализе музыки. Нужно составить себе представление, какие элементы и структуры важны для сочинения. Нельзя, однако, довольствоваться только сложившимися идеями о сочинении, взгляд на музыкальное произведение как на нечто неподвижное – не годится. Необходимо стараться выработать способ анализа, близкий к реализации произведения в живом времени. И это тоже может быть проблемой. Важно знать разные точки зрения, но надо иметь смелость для собственного поиска.

Чтобы найти свой путь, иной раз приходится делать много ошибок. Однако надо приобретать опыт и не бояться быть «неправильным». Быть «правильным» – ужасно для искусства! Это подходит для администраторов, но не для артистов…

С М. Понтюсом беседовала Е. Дубравская,
студентка III курса

№ 4 (75), апрель 2007

Одним из важнейших событий юбилейного года консерватории стала выставка «Московская консерватория в начале XXI века. К 140-летию со дня основания» в фойе партера Большого зала, которая явилась продолжением стационарных экспозиций Музея им. Н. Г. Рубинштейна, расположенных в его Овальном и Выставочном залах, а также в фойе партера и первого амфитеатра. Примыкая к ним в хронологическом отношении, она запечатлела современный этап в эволюции консерватории. Об экспозиции и о некоторых творческих «секретах» ее устроителей рассказала директор Музея имени Н. Г. Рубинштейна, кандидат искусствоведения Е. Л. Гуревич.

– Евгения Львовна, не секрет, что создание масштабной выставки – долгий и кропотливый труд. Когда началась работа по подготовке этой экспозиции?

– Работа над ее созданием началась в сентябре 2005 года. Но, конечно, материал собирался долго: мы начали готовить выставку осенью, а разместили ее в фойе лишь в середине марта прошлого года.

– Каким образом складывалась ее генеральная идея и основной вид экспозиции?

– У нас было несколько задач. Первая – выделить выдающиеся имена, вторая – осветить деятельность консерватории за последние пять лет, предшествующие юбилею. Кроме того, нам хотелось, чтобы эта выставка имела большое просветительское и даже методическое значение, поэтому мы постарались показать всё самое яркое и важное, что вышло в свет за последние пять лет: компакт-диски, ноты, книги, сборники. Особенно хочется отметить замечательные издания нашего редакционно-издательского отдела, который создавала и ставила на ноги О. В. Лосева и плоды деятельности которого мы можем видеть на многих стендах выставки. Кроме того, экспозиция показывает активнейшую работу нашей лаборатории звукозаписи. Думаю, не многие музыкальные вузы мира могут похвастаться тем, что самостоятельно выпускают такие прекрасные компакт-диски. И, конечно, самое впечатляющее – афиши и концертные программки, свидетельствующие об интенсивной и необыкновенно интересной концертной деятельности консерваторских музыкантов.

– Как Вам удалось за рекордно короткий срок собрать такое огромное количество материалов?

– Нам удалось собрать около 500 различных экспонатов благодаря тому, что выставка делалась с применением современных технологий, прежде всего сканирования и метода полноцветной печати. Многое мы с хранителем музея Е. В. Сергеенко нашли в нашем архиве. Афиши двух последних лет имеются у нас в электронной версии. Хочу поблагодарить Е. Г. Сорокину, С. С. Голубенко, И. А. Голубенко и А. В. Харуто за их огромную помощь в сборе, поиске и сканировании материалов. Всё это обеспечило очень хороший уровень выставки, в том числе технический. Огромное спасибо заведующему реставрационным отделом ГМИИ им. А. С. Пушкина И. В. Бородину, который нашел отличных дизайнеров и великолепно организовал работу по оформлению экспозиции. Кроме того, подготовка выставки очень удачно совпала с открытием интернет-отдела консерватории, и наше сотрудничество с ним было взаимно интересным и полезным.

– Всё это и определило, с одной стороны, «академический», а с другой – предельно информативный характер выставки?

– Мы стремились показать всю консерваторию. Именно поэтому возник замысел провести фотосъемки на лестнице. Она не менее красива и престижна, чем знаменитая лестница Каннского фестиваля, и пока никто не жаловался, что она надоела. Кроме того, с южной стороны здания это самое светлое место в Большом зале. Мы пригласили фотографа с хорошей, но тяжелой (в том числе осветительной) аппаратурой, и на всех фотографиях, какая бы большая кафедра ни была, все лица хорошо видны, фамилии четко подписаны. Это, конечно, очень пополнило и наш архив, и наши знания о консерватории.

– Однако выставка не включает интерьеры и экстерьеры консерватории?

– Если внимательно посмотреть, то многие интерьеры окажутся представлены на обложках компакт-дисков и разных, в том числе концертных, фотографиях. Так, есть Малый и Рахманиновский залы, класс кафедры хорового дирижирования. Коллектив библиотеки фотографировался в отделе абонемента, руководители учебных и научно-вспомогательных отделов – в нашем Овальном зале, межфакультетская кафедра фортепиано – в Белом зале и т. д. Отдельно же фотографии интерьеров залов можно увидеть в правом фойе первого амфитеатра.

– Наверное, нелегко было выстроить «общую драматургию» выставки?

– Конечно, уложить всё в архитектонику зала было довольно сложно. Количество стен ограничено, причем надо учитывать особенности наших фойе. Но каждой кафедре посвящен свой стенд. Хотелось, чтобы на выставке присутствовали фотографии возможно большего числа людей и чтобы слушатели, которые бывают в Большом зале, понимали, сколь сложна вся структура консерватории. Напомним, что среди концертмейстеров в учебной части есть люди, которые работают 30–40 лет, и забыть о них казалось просто непозволительным. Разнообразные научные отделы занимают три стенда. Чрезвычайно большую роль в жизни вуза играют управление по концертной работе и наши инструментальные мастерские. Нельзя было забыть и кафедры языков. Кроме того, показана наша администрация, в том числе юридический и финансовый отделы. Кстати, сам Н. Г. Рубинштейн оканчивал юридический факультет Московского университета, и это очень помогало ему в работе, а С. И. Танеев, став директором консерватории, изучил бухгалтерское дело.

Д. Л. Мацуев, В. Л. Руденко, Н. Л. Луганский, А. А. Писарев, П. Т. Нерсесьян, С. Л. Доренский

Уже с 2001 года в центральном фойе партера стоят витрины, в которых мы постоянно устраиваем временные выставки. Обычно они посвящены профессорам консерватории и важным событиям. Фактически эти витрины дополняют основную экспозицию, в процессе подготовки которой родилась мысль провести целый ряд выставок, характеризующих деятельность разных кафедр.

– Планируется ли отражение материалов выставки в каком-либо печатном издании?

– Проблемная научно-исследовательская лаборатория уже опубликовала буклет о консерватории, для которого мы передали более 20 фотографий с этой выставки. В него, кстати, включены фотографии интерьеров всех наших залов того же фотографа, В. Н. Крайнова, сделанные им ранее. Только что вышел из печати II том альбома «Московская консерватория. Материалы и документы», куда включено свыше 600 единиц хранения. Среди них есть и те, что уже знакомы читателям по выставке.

Беседовала Наталья Сурнина,
студентка V курса

№ 8 (62), декабрь 2005

Мы хотя и теоретики, но очень любим общаться со студентами других специальностей. Особенно с пианистами. Это необыкновенный народ. Их даже в толпе сразу отличишь: идет по консерваторскому буфету, а в мыслях – на сцене Большого зала. И не просто играет, а получает Нобелевскую премию из рук министра культуры. Ну, может быть, не Нобелевскую, но это уже детали. В общем, притягивают нас пианисты своей недосягаемостью, полетом фантазии и ослепительным блеском славы.

Судьба распорядилась так, что с некоторыми представителями этого доблестного племени мы иногда встречаемся в темных закоулках родной консерватории. Как-то решили мы выяснить, что же все-таки отличает пианистов от прочих обитателей музыкального мира. Выбрали троих и учинили «допрос с пристрастием».

– Кто, по-твоему, самый гениальный музыкант современности?

Андрей Коробейников, 4 курс: Есть музыканты, которых я очень люблю, но они все умерли – Шолти, Микеланджели, Гилельс, Малер. Из нынешних пошел бы послушать Ивана Соколова. Мало вообще современных пианистов, на которых бы я пошел. Во всяком случае, Софроницкого, Юдину, Гилельса никто не переплюнет.

Александр Куликов, 4 курс: Сложный вопрос. Много хороших пианистов, хотя сейчас меньше ярких индивидуальностей, чем раньше.

Павел Кушнир, 3 курс: Мержанов.

– Опиши идеального пианиста в пяти прилагательных.

Андрей: С головой. Вернее, голова, руки и уши. С нормальным туше, с думающей головой, с большой душой и с хорошими ушами (слышит акустику и чувствует, как зал себя ведет). И «свободный» – пятое прилагательное.

Павел: Спокойный, глубокий, уверенный, отрешенный, страдающий…

– На сколько лет ты себя ощущаешь как музыкант?

Андрей: На восемнадцать. Сколько живу, на столько и ощущаю. Я вообще не думаю о возрасте, если честно.

Павел: На двадцать.

– Назови произведение, которое ты не согласился бы сыграть никогда, ни при каких обстоятельствах.

Андрей: Я все играю, как свое. Может быть, это недостаток, но я не могу по-другому, иначе я начинаю на сцене врать, а врать на сцене – самое большое преступление. Так что шестое прилагательное будет – «не врущий», правдивый. Поэтому если я чувствую, что что-то не мое, тогда – извините. Не буду играть.

Павел: Гимн России.

– Допустим, в прошлой жизни ты был великим композитором. Кем именно?

Андрей: Малером.

Саша: Мне многие композиторы близки. Трудно выбрать одного. Но, если смотреть на портреты, то Чайковский, наверное.

Павел: Танеевым, потому что у него был не столько талант, сколько желание. Для меня главное талант, но, если бы я родился великим композитором, то скорее был бы одарен большим желанием работать, что-то делать.

– Назови свою любимую учебную аудиторию.

Андрей: Сгоревший 23 класс. Там проходили мои лучшие годы, там мы занимались зарубежной музыкой у Л. М. Кокоревой.

Павел: Читальный зал.

– Каким способом, кроме игры на рояле, можно установить контакт с аудиторией?

Андрей: Я очень часто говорю со сцены. Могу выйти и что-нибудь интересно объявить… Я часто так делаю.

Павел: Ну, создать легкий эпатаж. Выйти, не как обычно выходят, а так, чтобы немножко насмешить. Опустив голову, неестественной походкой или плестись, будто с тяжелого похмелья. И все немножко смеются, расслабляются.

– Ты замечаешь, кто сидит в зале?

Андрей: Да. Я помню, особенно было приятно, я как-то вышел на первый тур конкурса Скрябина и смотрю – прямо в середине зала сидит моя однокурсница.

Саша: Я не смотрю, кто конкретно сидит в зале, но всегда важна реакция, отклик слушателей. В зале всегда создается какая-то атмосфера.

– Существует ли вид спорта, который помогает овладению профессией?

Андрей: Бадминтон. Я очень люблю играть в бадминтон и побеждать. Бороться до самого последнего.

Павел: Это сложный вопрос. Точно не шахматы, они помешают. Может быть, что-то вроде настольного тенниса.

– Гений и быт – «две вещи несовместные»?

Андрей: И быт? Одно от другого неотделимо. Пока моешь посуду или ходишь за хлебом, могут такие прийти мысли… Я, например, часто стихи сочиняю.

Саша: Думаю, что здесь нет противоречия. Художник может заниматься бытовой работой.

Павел: Это вещи абсолютно несовместные. В мире художника нет быта, а в мире быта нет художника. В тот момент, когда я художник, для меня быта не существует.

– Чего тебе не хватает для полного счастья?

Андрей: Не хватает полной реализации директив мозга. Собственной реализации. Не хватает окружающей… погоды. Хорошей погоды.

Павел: У меня все есть.

– Скажи, пожалуйста, идеал «прекрасной дамы» у тебя ассоциируется с каким-нибудь музыкальным произведением?

Саша: Наверно, с побочной партией Шестой симфонии Чайковского.

Павел: В музыке женского меньше, чем мужского. Мог бы подойти первый альбом Земфиры.

Андрей: А у меня нет идеала «прекрасной дамы». Есть люди, с которыми у меня хорошие отношения.

– Поделись своими творческими планами на ближайшие полчаса.

Павел: Сейчас буду читать «Лолиту» Набокова. Давно не перечитывал…

Андрей: Л. М. Кокорева поручила мне прочитать пианистам лекцию по фортепианному творчеству Шёнберга. Буду вспоминать доклад двухлетней давности.

Саша: Да пока никаких планов. Ноты надо на ксерокс отнести…

Так вот они какие, пианисты… А вы как думали?

Юлия Ефимова,
Полина Захарова,
студентки IV курса

№ 7 (61), ноябрь 2005

В погоне за Западом отечественная музыкальная поп-культура с невероятной жадностью и ненасытностью перенимает все, что попадается под руку. Слепо копируя чуждые стили и ритмы, мы совсем забыли о своих собственных многовековых традициях. Русская песня, попав в жернова шоу-индустрии, превратилась в аляповатый сплав культур. Однако некоторым российским музыкантам не безразлична судьба русского о наследия, которое они пытаются сохранить хотя бы как альтернативу эстрадному «кичу». Один из них – студент Московской консерватории Владимир Соколов, создатель фольклорного коллектива «Вереск» (www.averesk.com).

– Володя, первый вопрос, конечно, о твоем коллективе.

– Наш фольк-ансамбль из шести человек появился в 2002 году. Все его участники – студенты Консерватории и других вузов. Мы стремимся сделать русский фольклор доступным и интересным для слушателей всех возрастов. Наш путь – объединение архаичных национальных традиций со стилевыми направлениями, актуальными и популярными в эстрадной музыке.

– Почему ты решил взяться за фольклор, неужели тебе это действительно интересно?

– Народная песня – плод духовного развития нашего народа. Все качества, присущие русскому человеку, отражаются в его песнях. Это искренность и широта, любовь к своей родной земле, умение много работать и хорошо веселиться. Она воспевает истинные чувства без сарказма, лицемерия и ханжества. Непривычному уху она может показаться протяжной и заунывной, но в нас она вызывает ощущение чего-то особенно родного и близкого. Музыка, как горы и лес, является частью страны, в которой она родилась, и человек только пробуждает ее к жизни.

– Непривычно слышать из уст молодого человека подобные патриотические речи…

– Громкое слово «патриотизм» в основе своей содержит не только привязанность к земле, на которой человек вырос, но также знание своей национальной культуры и уважение к ней. Об этом не следует забывать.

– То есть ты пытаешься пропагандировать русский фольклор? Не кажется ли тебе, что это непосильная задача для молодого коллектива?

– К сожалению, сейчас на музыкальном рынке нашей страны фольклор не представлен так, как ему подобает. Все радиостанции забиты однотипными песнями в стиле евро-поп, часто не очень качественными и в своей сущности чуждыми русскому человеку. Как правило, это попытки скопировать то, что было модно на Западе несколько лет назад. Люди шоу-бизнеса, занимающиеся продвижением западной индустрии на нашем музыкальном рынке, не думают о последствиях. Их интересуют только денежные потоки. Конечно, на долгое время из-за многочисленных коллизий, происходивших с нашей страной, русская песня была забыта. Даже на государственном уровне.

– Но ведь проблема развития и поддержки национальных традиций актуальна не только для нашего государства?

– Это так. Национальная музыка, поэзия, архитектура – объекты гордости любого, даже самого маленького государства. В Европе проходит множество фольклорных конкурсов и фестивалей. Этнические радиостанции, студии – целая индустрия, занимающаяся пропагандой фольклора. Тратятся огромные средства не только на поддержание своего народного искусства внутри страны, но и на популяризацию его за рубежом. И это дает результаты. У нас многие знакомы с искусством фламенко или с кельтской музыкой гораздо лучше, чем с собственным фольклором.

– Классический вопрос: «Что делать»?

– Каждый из музыкантов, администраторов к, продюсеров должен четко понимать, что если ситуация будет развиваться так же, как и сейчас, то через какое- то время с нами начнут происходить те же процессы, что и с народом, оказавшимся под влиянием другой культуры. Заимствуя у других стран, мы потеряем то, что вынашивалось нашим народом тысячелетиями. И настоящая русская музыка станет уделом историков и искусствоведов. На ее смену придет псевдорусская культура, которая сейчас предлагается иностранным туристам. Каждое поколение нашей молодежи, воспитанное исключительно на западной музыке, можно считать потерянным для русской культуры

– Ты считаешь, что этот процесс нельзя остановить?

– Отчего же? В последнее время опасный крен в сторону западной культуры начал выравниваться. Все чаще появляются музыкальные коллективы, способные противостоять западному влиянию. Наш фольк-ансамбль «Вереск» также пытается быть активным участником этого процесса. Мы все профессиональные музыканты, и уже это является залогом качественного исполнения народной песни. Конечно, высочайший уровень западной индустрии шоу-бизнеса ставит очень высокую планку для любого произведения, попадающего на наш музыкальный рынок, и внимание молодежи не так-то просто переключить на нашу народную музыку. Но мы не хотим вставлять русскую песню в западные клише, хотим помочь озвучить ее природу, раскрыть ее глубину, и помогают нам в этом возможности современной аранжировки. В музыке «Вереска» можно услышать отголоски хип-хопа, трип-хопа, драм-энд-басса, хауса и многих других направлений западной музыкальной поп-культуры. Но мы стремимся не просто копировать стили, а деликатно перенести западный опыт на свой материал, ни в коем случае не нарушая законов звучания и развития русской песни.

Беседовала Евгения Федяшева,
студентка IV курса

№ 4 (50), май 2004

Директор Научной музыкальной библиотеки им. С. И. Танеева Московской консерватории Эмма Борисовна Рассина в ответ на публикации в газете «Трибуна молодого журналиста» выразила желание публично побеседовать с читателями и раскрыть основные механизмы функционирования столь сложного организма, каким является наша библиотека.

— Эмма Борисовна! Библиотека для теоретиков является важнейшей частью учебного процесса. Это и заставило нас взяться за перо и выступить в прошлом номере «Трибуны». Но после этого вопросов оказалось ещё больше, и мы поняли, что всему студенчеству Московской консерватории необходимо понимание, какими должны быть наши отношения с библиотекой.

— Библиотека — это всегда организм или система с обратными связями. На самом деле, мнение читателей бывает чрезвычайно важным. Мы пытаемся анкетировать читателей: что устраивает, что нет. Но они зачастую уклоняются от ответа. Узнать истину о своей работе не всегда представляется простым. Хотя, в общем-то, мы много общаемся и знаем, что думают наши студенты и педагоги. Другое дело, было бы очень важно узнать о каких-то конкретных вещах.

— Наверное, главная проблема заключается в том, что библиотека не всегда может удовлетворить учебные потребности студентов?

Причина кроется не в самой библиотеке. И в этой связи я уже выступала на Учёном совете консерватории в прошлом году. Проблема представляется гораздо более серьёзной, чем кажется на первый взгляд – и студенты, на самом деле, являются такими же жертвами, как и библиотека. Многие проблемы связаны с необеспеченностью студентов учебниками, хрестоматиями, отвечающими современным требованиям. Если бы каждый педагог предоставлял библиотеке свои учебно-методические материалы: конспекты лекций, учебные пособия и т.п., мы бы могли размножить их, издать. Основному количеству студентов не пришлось бы искать необходимый учебный материал в десятках изданий, многие из которых библиотека, по нормам Министерства образования РФ, не имеет права приобретать в большом количестве (да это и не целесообразно). Увеличилась бы скорость обслуживания, так как вместо 10 изданий нужно было бы подбирать 1-2; во много раз уменьшился бы износ изданий, благодаря чему они служили бы читателю гораздо дольше. Пока лишь Т. Н. Дубравская, М. И. Катунян, Т. С. Кюрегян, Е. В. Назайкинский, Г. В. Крауклис, Е. Б. Долинская и Е. М. Царёва представляют свои материалы в библиотеку. И это замечательно.

Студент должен иметь все материалы по изучаемым им дисциплинам. Так, у нас были большие проблемы с обеспечением курса концертмейстерского искусства. Но кафедра концертмейстерского искусства вняла нашим просьбам. И сейчас зав. кафедрой проф. В. Н. Чачава вместе со своими коллегами готовит к изданию уже третий выпуск учебного пособия по курсу концертмейстерского искусства. В итоге – проблема закрыта. Подобного рода издания нужны всем. И тогда огромное количество ребят, замечу — не теоретиков, смогли бы полностью удовлетвориться элементарным набором материалов, и проблемы ночного абонемента вообще бы не возникло.

— А почему его всё-таки закрыли?

— Ночной абонемент не может существовать в читальном зале по определению. Но дело не только в этом. Было много нарушений, связанных с пользованием ночным абонементом. Стали быстро и сильно изнашиваться фонды. А ведь многие книги, ноты находятся в читальном зале в единственном экземпляре. Фонд Московской консерватории очень изношен, находится в страшном состоянии. Удивительно, что благодаря поистине самоотверженной, преданной работе многих поколений библиотекарей, нам удалось сохранить фонд и поэтому сегодня он нам всё ещё служит. Но зачем же его дорывать до конца? По ночам, в транспорте? Зачем?!! Библиотека достаточно долго открыта для читателя. Можно ей пользоваться. А в сессию мы открыты и в воскресенье. Какие проблемы?! Пожалуйста, читайте дома то, что у Вас есть, а в читальном зале то, чего у Вас нет. Всегда же ведь можно найти возможность разумного отношения и подхода к организации собственной работы. Поэтому мы решили закрыть ночной абонемент в читальном зале, параллельно с этим разрешив выдачу изданий на ночь в абонементе. С 18.00 до 10.00 во время сессии на абонементе можно взять учебные пособия. У нас ведь есть 3 вида абонементов: домашний, классный, а также мы выдаём оркестровые материалы. Под видом ночного абонемента мы столкнулись и с другими факторами.

— Какими?

— Во-первых, мы работаем аж шесть дней в неделю – случай достаточно редкий вообще для музыкальных библиотек. Во-вторых, мы открыты (в том числе и классный абонемент) с 9 утра до 7 вечера. Для вас также открыт и читальный зал, где можно взять литературу и в 10 утра, и в 11 – вас никто не выгонит. В сессию мы не можем выдворить человека из читального зала и после 8 вечера (Наталья Николаевна мне лично рассказывала), библиотека ещё обслуживает и до 9 вечера, хотя, по приказу, должна закрыться в восемь. И это сущая правда! Касательно ночного абонемента скажу так: мы делали то, что вообще не должны были никогда делать. По своей доброте душевной мы шли навстречу. Дело в том, что много лет назад существовала такая форма обслуживания, естественно, абсолютно бесплатная. Благодаря ей, проверенным студентам, берущим и сдающим материалы в установленный срок, бережно и аккуратно обращавшимся с ними, которых отлично знали в библиотеке (а библиотека всегда знает своих постоянных читателей), выдавались учебники. Ноты давались гораздо реже. Но то, что стало происходить в последние годы, ошеломило всех без исключения сотрудников библиотеки. Мы наконец-то осознали совершённую ошибку, и быстро её исправили тем, что перенесли ночной абонемент туда, где он и должен быть – в окошечко на домашнем абонементе, который работает сейчас и будет работать в сессию. Мы будем выдавать на ночь только учебники, конечно, если они будут на полке – она же не резиновая! Если же читатель хочет вместе с нами помочь нам оптимально решить проблемы обслуживания, мы были бы только рады. Всё должно быть разумно, подчиняться правилам не только обслуживания, но и сохранности фондов.

— Но ведь бывают случаи, когда не выдают книги, которые, по идее, должны выдавать…

— Если не выдают то издание, которое должны выдавать – это безобразие. А когда выдают то, что не должны выдавать – это дважды безобразие. И вот меня волнует больше всего вторая проблема, так как первая вполне разрешима: ведь всегда над библиотекарем есть руководитель, который уладит ситуацию. Вторую же проблему подчас невозможно исправить. Кроме того, многие издания, имеющиеся в небольшом или недостаточно большом количестве, не выдаются студентам, потому что библиотека должна всегда быть готовой обеспечить заявку педагога достаточным количеством экземпляров для проведения аудиторных или классных занятий.

— Почему клавиры, партитуры и, вообще, толстые издания часто не выдаются на дом?

— Это связано непосредственно с необходимостью сохранности фонда. У нас ужесточились меры по сохранности. Вы не задумывались, сколько стоит сегодня клавир? Их почти не издают. Купить, естественно, их невозможно. Из этого следует, что мы вынуждены жить старыми запасами, изодранными нашими любимыми читателями – и вокалистами, и теоретиками – всех ловили за руку. Вы не представляете, что творит библиотека для того, чтобы привезти как можно больше нот для вас, любимых. Скажу простую вещь: много десятилетий консерватория не выделяла денег (их просто не было) на приобретение нот из-за рубежа. А ведь к нам приходит самый большой поток материалов по сравнению с другими библиотеками страны! Мы за эти годы своими усилиями, стараниями, невероятными стратегическими ходами принесли абсолютно бесплатно библиотеке консерватории зарубежные издания на сотни тысяч долларов. Подавляющая часть иностранных нотных изданий – дары библиотеке, которые не просто падают с небес, их делают благодаря библиотечному коллективу Московской консерватории. Кроме того, только в последние годы мы наконец-то получили возможность, не нарушая законов копирайта, снимать копии в учебных целях, для учебного процесса.

— Студентов не всегда удовлетворяет система обслуживания в библиотеке консерватории. Можно ли с этим что-то сделать?

— Мы попробуем изменить режим выдачи литературы на дом, продлив её на час. Объясняется это малым количеством читателей с утра. Правда, если мы будем открыты до 24 часов, студенты будут стоять и до 24-х. Новые правила начнут действовать с сентября этого года, так как в сессию это делать не имеет смысла. У нас стабильно работают два окна выдачи изданий на дом, и третье – выдача на класс. В каждом окне обслуживают посетителей один или два библиотекаря. Больше – невозможно, могут быть травмы, а технику безопасности надо непременно соблюдать.

Обслуживание музыкантов, читателей – очень сложный процесс. Часто студенты, приходя в библиотеку, не знают, за чем пришли. Никто из них, за редким исключением, не хочет проверить по каталогу точное название произведения, её автора и шифр. Очень часто человек просто не знает, какое произведение хочет взять. Например, начинает говорить: в розовой, в коричневой обложке или там 2 четверти затакта и дальше трум-тум-тум-тум. Также часто исполнители не знают, какая им нужна редакция. Поэтому, чтоб обслужить одного такого нерадивого студента, приходится приносить экземпляры по 2-3 раза. Это очень долго и тяжело. Во многих зарубежных библиотеках музыкальных учебных заведений принят открытый доступ к фондам учебных изданий, но выдача на дом распространена в гораздо меньшей степени. Также, в отличие от нашей библиотеки, за рубежом нет системы выдачи нот и книг в класс. У нас же за многие годы скопилось сравнительно большое количество экземпляров, благодаря чему мы и можем позволить себе роскошь – выдачу материала на дом.

А вообще, труд библиотекарей очень тяжкий. У нас люди уходят подчас из-за того, что физически устают. Казалось бы, человек берёт 3 экземпляра, а приходится пересмотреть огромное количество, чтобы найти искомое. Учтите, что это старое помещение, и негде развернуться – высокие стеллажи, лестницы, тяжёлые папки с нотами, литературой. Представьте себе ситуацию: стоишь на лестнице, одной рукой держишься за неё, другой – тянешь тяжеленную папку. Я вовсе не призываю вас быть библиотекарями. Но имейте в виду, работают у нас, в основном, женщины…

— Нас волнует отсутствие системы заявок, которая, как нам кажется, могла бы сильно облегчить наши контакты с библиотекой. Возможно ли её введение?

— У нас существует система заявок для педагогов. Мы просто счастливы, когда нам звонят педагоги и точно говорят, что найти заранее. Но для студентов мы такую услугу сделать не можем, так как они зачастую сами не знают, что хотят взять, в то время как заявка предполагает точные сведения.

— Но ведь информация многих карточек каталога не соответствует действительности?

— Наша библиотека существует 140 лет и накопила полуторамиллионный фонд! Многое за это время изменилось. Поэтому далеко не всегда информация карточек соответствует действительности. Правда, мы постепенно проверяем фонд — главным образом наиболее дорогостоящие издания, отдел редкостей. Но охватить всё сразу совершенно невозможно. К тому же не хватает людей — в библиотеке работает в 2 раза меньше людей, чем это необходимо. Это наша огромная беда. Для того чтобы проверить весь фонд нужно закрыть библиотеку и в течение нескольких лет проводить инвентаризацию.

— Мы уже живем в XXI веке. Неужели нельзя использовать новые технические возможности?

— Что касается новшеств, то мы делаем электронный каталог – вещь, несомненно, очень важная, нужная и полезная. Все издания после 1995 года, которые приходили к нам, уже корректно зафиксированы в нём – и это радует!

Но ведь мир музыкальных имён постоянно расширяется. Иметь любые материалы по всем личностям и явлениям в музыке мы не можем, это, как мне кажется, не имеет смысла. В мире уже создано достаточное количество электронных коллекций, электронных библиотек. И мы стараемся не отставать в этом плане от своих коллег. У нас есть локальная автоматизированная информационная база. В 330-й комнате вы можете ознакомиться со всей нашей справочной картотекой, ознакомиться с интересующими вас материалами. Более того, наша библиотека хотела бы иметь технологическую возможность пользоваться удалённым доступом к электронным библиотекам других стран.

Кроме того, у нас была идея (до пожара) отсканировать отдельные нотные материалы к курсу истории музыки, которые должны использоваться в учебном процессе – например, все партитуры и клавиры Вагнера. Мы мечтали сделать замечательный, компьютеризованный класс № 9. Увы!!! К сожалению, ни то, ни другое пока сделать не удалось.

— Не хочется завершать разговор на грустной ноте. Но что нас ждет в ближайшем будущем?

— Мы ищем любой путь для улучшения обслуживания наших читателей. В довершение ко всему мы собираемся завести нечто вроде книги жалоб и предложений. Ящичек, где вы сможете оставить все ваши пожелания, предложения и вопросы по поводу работы библиотеки. Но не будем забывать, что мы, будучи всё-таки великой консерваторией с одной из лучших в мире библиотек, подчиняемся тому, что принято делать по закону, а не по понятию. Мы гордимся тем, что наша библиотека 140 лет обслуживала музыкальную Россию (нотный отдел «Ленинки» открылся только спустя 100 лет после открытия нашей библиотеки). Тогда же не было ксерокса, он появился только во второй половине ХХ столетия. Так будем помнить, что в русской музыке нет ни одного имени, кто бы не воспользовался Научно-музыкальной библиотекой им. С. И. Танеева. Наша библиотека является крупнейшей музыкальной библиотекой России, информационным центром по вопросам музыки. Задачи, которые она выполняет, значительно шире задач вузовской библиотеки. Богатство и уникальность фондов, принадлежность к Московской консерватории ко многому нас обязывает.

— Спасибо за беседу.

С Э. Б. Рассиной беседовали
студенты III курса
Илья Никольцев и Константин Смесов