№ 4 (120), апрель 2012

Недавно в рамках лекторской практики мне посчастливилось провести концерт в зале им. Мясковского, посвященный памяти несправедливо забытого композитора и ученого Михаила Александровича Марутаева (1925-2010). Знающие люди называют его музыку современной классикой.

Музыкальные способности Марутаева проявились очень рано – в два года. Обучаться музыке он начал в 7 лет, а в 9 уже получил свою первую премию на олимпиаде в Киеве за исполнение сонаты Гайдна. С 10 лет стал сочинять, в 1940-м по рекомендации виолончелиста Леопольда Ростроповича (отца М. Ростроповича) он был принят в Мерзляковское училище, в 1944-м ушел на фронт; окончив училище в 1948-м, в тот же год поступил в Московскую консерваторию в класс В. Я. Шебалина, в 1954-1957 гг. обучался в аспирантуре. Как композитор М. А. Марутаев уже первым струнным квартетом (1952) привлек внимание музыкальной общественности. Его исполнение (1953) имело такой резонанс, что декан факультета С. С. Богатырев назвал этот успех «шаляпинским». За ним последовал прием в члены Союза композиторов (1954). Творческое наследие композитора включает ораторию «Героическая Русь» и кантату «Слово матери», концерты для альта и для скрипки с оркестром, Симфонию, камерные ансамбли, романсы, произведения для детей и многое другое.

Михаил Александрович – один из немногих советских композиторов, музыкальное творчество которого удивительным образом сочеталось с научным подходом. Он был академиком Международной академии творчества, Международной академии наук и Национальной академии интеллектуальных и социальных технологий; он известен своими оригинальными исследованиями (статья «О гармонии как закономерности», 1978; книга «Золотое сечение: Три взгляда на природу гармонии», 1990).

На концерте звучало много замечательной музыки. Первый и Второй струнные квартеты исполнили музыканты «Русквартета» (А. Снежина, А. Янчишина, А. Назарян и А. Дулова). Вокальные произведения на слова Тютчева («Двум сестрам» и «Чему бы жизнь нас не учила») прозвучали в интерпретации Вячеслава Марутаева – сына композитора и солиста Театра им. Станиславского и Немировича-Данченко. Заметное оживление публики вызвали детские сочинения и музыка к кинофильмам («В путь» из мультфильма «Незнайка» и «Вальс» из кинокартины «Рогатый бастион») в исполнении Татьяны Рубиной. В ее же вдохновенной игре слушателям посчастливилось познакомиться и с рядом «взрослых» фортепианных произведений – Сонатиной, прелюдией, музыкальными моментами, этюдами (отнюдь не легкими в техническом плане).

Гвоздем программы стало исполнение трех пьес для скрипки и фортепиано («Кривое зеркало», «Русский напев», «Баба Яга») Леонорой Дмитерко и Татьяной Рубиной. Музыка почти зримо воспроизвела сказочные образы, заявленные в названиях. В пьесах живо ощущалась национальная традиция, идущая от Н. Римского-Корсакова, А. Лядова, И. Стравинского.

Каждое из прозвучавших в концерте произведений явилось в полном смысле открытием музыки, которая, на мой взгляд, достойна звучать на концертной эстраде! Человек может уйти и вернуться, если его музыка продолжает жить.

Маргарита Плюйко,
студентка III курса ИТФ

№ 3 (119), март 2012

Идея перемещения во времени и пространстве всегда преследовала человечество. Вообразим концертную атмосферу начала XIX века – свечи, канделябры, исполнители за роялем… Фортепианный дуэт в то время очень популярный жанр — салонное ансамблевое музицирование так увлекало публику, что предприимчивые издатели стали выпускать не только дуэтные сочинения и переложения оркестровых произведений, но и четырехручные аранжировки фортепианных сонат Бетховена, ноктюрнов и этюдов Шопена. Молниеносно достигнув триумфа, этот жанр на время канул в Лету. И лишь во второй половине ХХ века на него вновь стали устремляться взоры исполнителей. Среди них – очаровательный фортепианный дуэт: аспирантки Наталья Рахманина и Людмила Маегова.

Девушки учатся в классе профессора Д. Г. Галынина и уже пятый год радуют слушателей образцами ансамблевого репертуара. В прошлом году дуэт выдержал два ответственных выступления в залах консерватории. На обоих прозвучала Соната для двух фортепиано фа минор Й. Брамса. Серьезное и в техническом, и в содержательном плане сочинение произвело успех и вызвало поток оваций. С мощной энергией и эмоциональным накалом, что приятно оттенялось хрупкостью исполнительниц, девушки увлекали слушателей стремительными порывами музыки, не позволяя ни на мгновение оторваться от мысли композитора. «Мы давно хотели играть Брамса – получилось только сейчас, в аспирантуре, когда есть возможность выбирать программу самостоятельно. Это новая вершина, которую мы взяли!» – говорит Людмила.

Предыдущее переломное сочинение – «Видение аминя» Мессиана – сейчас представляется девушкам спасительным: после него решение о жизни дуэта окончательно утвердилось. А первым совместным произведением была Первая сюита С. В. Рахманинова. К творчеству любимого композитора девушки обращались и позднее, планы на будущее тоже связывают с его творчеством.

Играют исполнительницы преимущественно на двух роялях, предпочитая эту форму четырехручному изложению. «Это технически не просто, – рассказывает Людмила, – нужны большие залы с хорошей акустикой и два инструмента. Но как приятно ощущать всю фактуру рояля, чувствовать его полностью своим.» Репертуар фортепианных ансамблей велик, учитывая всевозможные переложения, но исполнительницы утверждают, что «психологически комфортнее играть специально написанную для фортепиано музыку».

Слушая, я поразилась органичности звучания дуэта, мне даже показалось, что девушки как бы общаются друг с другом во время игры, от их исполнения веяло воздушностью, изяществом и самоуглубленностью. Нельзя сказать, что они играют театрально или артистично. Нет! Они живут в произведении, лелея каждую мысль композитора. Убежденная, что секрет единства в схожести характеров пианисток, я крайне удивилась, получив обратный ответ. «Мы совершенно противоположны по темпераменту, – утверждает Людмила. – Наташа очень чуткая, ей легко подстроиться. Но если в ансамбле есть лидер, то дуэт пострадает – необходимо действовать как единый организм. Важно, чтобы исполнителей объединяла общая духовная сфера.» В совместной работе приходится изменять некоторые личные качества и девушки с готовностью идут на это.

Специфика работы в дуэте, наверное, дело субъективное. Для Наташи и Людмилы – это «слышать не только себя, но и партию партнера, выстраивать каждый аккорд, чтобы ощутить тонкие детали целого». Делясь секретами исполнительства, девушки советуют делать записи при разучивании, ставить во время занятий конкретные цели, что «помогает удержаться под контролем, а не улететь каждому в свою сферу», а главное – «работать над собой, над своей душой».

«Искусство призвано дарить людям радость и очищение» – таково кредо дуэта. Пусть такой радости будет больше для слушателей наших залов!

Ольга Бальцевич,
студентка IV курса ИТФ

№ 3 (119), март 2012

В последнее воскресенье октября мне довелось побывать на необыкновенном вечере. В Малом зале консерватории был праздничный концерт из сочинений Валерия Григорьевича Кикты, неделей раньше отметившего семидесятый юбилей.

Почти все, звучавшее в этот день, – произведения, созданные композитором уже в новом столетии. Но в заключение вечера прозвучала концертная симфония «Фрески святой Софии Киевской» – сочинение начала 70-х годов. Такой ретроспективный финал был органичным и заставил задуматься над вопросом – какую музыку мы называем современной? Сочиненную недавно или новую с точки зрения музыкального языка? Актуальную сегодня, будь она сочинена хоть столетия назад, или, наконец, просто все, что настойчиво вливают сегодня в наши уши радио и телевидение? Ответ на этот вопрос нашелся позже.

В конце первого отделения юбилейного концерта исполняли сочинение 2011 года – Концерт для смешанного хора, солирующего дисканта, органа, арфы и ударных «Возвращение святой Цецилии» на слова автора. Напомню, чудесная фреска с изображением этой покровительницы музыкантов, находящаяся в Большом зале консерватории, фактически целиком была разрушена в годы Великой Отечественной войны и лишь спустя почти семьдесят лет была восстановлена. Так, свершившееся недавно знаменательное событие стало для Кикты поводом к написанию музыки. Но, думается, это произведение по праву можно считать современным отнюдь не только ввиду его недавнего рождения. Уникальность сочинений Кикты вообще в том, что он пишет музыку, дарящую миру радость. Это и радость от возвращения фрески домой, и благодарность, и воздаяние славы.

Замечательный мастер тембрового письма, в «Возвращении святой Цецилии» он создает особенное звучащее пространство, в котором хоровое пение сменяется проникновенным solo вступающего чуть погодя детского голоса. Постепенное crescendo этого вступления – как приготовление грядущего волшебства: словно медленно отворяется высокая дверь, за которой – свет. Гармония и Таинство – и в динамическом рельефе, почти всюду негромком, и в мягких диссонансах диатоники, и в величественном гимне органа, и в тихом звучании хора, словно сверху и издалека. Сама форма Концерта кажется стремящейся ввысь: ее кульминация – возвышенное и праздничное ликование, после которого возвращается материал вступления; его постепенное затихание, как и нарастание вначале, будто делает видимым процесс приближения и отдаления.

Истинной музыкой, по собственному признанию, композитор считает ту, от исполнения которой «слушатель постигает глубинное содержание, красоту и богатство гармонии, свет и радость, приносящие его душе утешение и успокоение». С этих позиций музыка самого Валерия Григорьевича – истинна, а значит, современна во все времена.

Полина Богданович,
студентка IV курса ИТФ

№ 9 (116), декабрь 2011

В наш век имя Ференца Листа нередко отождествляется с самим понятием пианизма и лучших его традиций. Пианисты всего мира охотно играют его произведения, начиная от «Венгерских рапсодий» и трансцендентных этюдов и заканчивая «Поэтическими гармониями» и поздними фортепианными пьесами… Но КАК мы исполняем фортепианную музыку Листа? Соблюдаем ли мы его исполнительские заветы, знаем ли мы о них вообще что-нибудь?

Существует много предубеждений по отношению к разным композиторам. В последнее время сложилась традиция воспринимать сочинения Листа как нечто прежде всего инструктивное. Когда я заглянула в интернет в поисках записей некоторых его фортепианных произведений, то не смогла подыскать там практически ни одной адекватной! На концертах ситуация, к сожалению, не намного лучше, в том числе и на консерваторских… Думаю, если бы Ференц Лист был жив и пришел на подобный клавирабенд, – белокурые волосы на его голове стали бы дыбом от ужаса.

Основная проблема заключается в том, что современные пианисты не всегда любят… мыслить! Они много времени уделяют физической тренировке, развитию исполнительской техники. И это правильно, но иногда за всем этим мы забываем тренировать также нашу голову… А она необходима нам для создания адекватной концепции произведения. Пианист должен уметь… читать! Причем читать не поверхностно, а вдумчиво, читать книги по исполнительскому искусству, а особенно – рекомендации тех композиторов-пианистов, чьи сочинения он играет. Иногда в этих немногословных, но удивительно метких высказываниях кроется ключ к исполнению произведений. Беда наших пианистов в том, что они практически ничего не знают о духовной личности Листа, они не постигают его душу, не живут его чувствами и мыслями! И самое страшное, даже не хотят этого делать, считая подобные затраты излишними…

Конечно, Вы можете возразить: но Лист и сам играл шумные пассажи, иногда даже разрывая струны рояля! Дорогие мои, струну можно порвать, даже играя на «пиано», и это зависит не только от пианиста, но также от качества инструмента, самой струны, срока ее службы, климатических условий (при повышенной влажности струны портятся гораздо быстрее). И ведь мы далеко не всегда играем на «стейнвеях»… Кстати, Лист вовсе не завещал нам рубить пальцами рояль! Напротив, он всегда подчеркивал, как важна для него культура прикосновения к инструменту – культура туше.

Ценнейшим пособием, содержащим исполнительские заветы Листа, является книга «Уроки Листа» Августы Буасье, девятнадцатилетняя дочь которой в течение длительного времени брала уроки у маэстро. Вот что пишет мадам Буасье о манере его игры, о его творческой личности: «Господин Лист извлекает из фортепиано более чистые, мягкие и более сильные звуки, чем кто бы то ни было, и его туше отличается невыразимым очарованием…» Даже достигая «форте» большой силы, Лист, тем не менее, сохранял мягкость прикосновения! В наше время, увы, этого качества не хватает очень многим исполнителям… «Он враг выразительности аффектированной, напыщенной, судорожной. Он требует прежде всего правды в музыкальном чувстве, он психологически изучает свои эмоции, чтобы передать их такими, каковы они есть.» Эпоха романтизма была наполнена бесконечным разнообразием человеческих эмоций: нежность, страсть, томление, вдохновение, печаль и радость, гнев и всепрощение, а главное – любовь во всем множестве своих проявлений, от экстатического аффекта до умиротворенного созерцания. А какие эмоции есть у нас? Во что бы то ни стало затмить своего конкурента, а все остальное не важно – не так ли?

«Он в высшей степени склонен к раздумью и размышлению; у него голова мыслителя… Мозг его столь же развит, столь же необычен, как и его пальцы; не будь он искусным музыкантом, быть бы ему незаурядным философом или писателем.» Августа говорит об универсализме творческой натуры Листа, о всеохватности его мышления. Всем хорошо известен тот факт, что Лист в юные годы очень много читал – книги по философии, литературе, поэзии, истории, живописи, разнообразную научную литературу, какая только существовала в те годы… И это – прекрасный пример для наших пианистов!

(далее…)

№ 9 (116), декабрь 2011

Сегодня имя Дмитрия Александровича Пригова – одного из самых радикальных литераторов и основоположников московского концептуализма – известно лишь узкому кругу «интеллектуалов». Размах его деятельности необычайно широк: он прикасался к самым разным видам искусства, вербальным и невербальным, осязаемым и слышимым… Писатель, поэт, публицист, скульптор, художник, актер… В течение жизни Пригов участвовал в несчетном количестве выставок, а также сделал две персональные: «Мягко» и «Монстрология» (Галерея Петра Войса, Москва; 2003, 2006). Большой резонанс получила посмертная выставка «Граждане! Не забывайтесь, пожалуйста!», которая прошла в Московском музее современного искусства в 2008 году.

Выходец из интеллигентной семьи (отец – инженер, мать – пианистка), он некоторое время работал на заводе слесарем, затем поступил в Московское высшее художественно-промышленное училище им. Строганова; в 1966 году получил диплом по специальности «скульптор» и распределение в архитектурное управление Москвы. А в конце 1960-х молодой скульптор идейно сблизился с художниками московского андеграунда. И хотя в 1975-м он и был принят в члены Союза художников, однако в Советском Союзе за долгие годы не было организовано ни одной его выставки.

Литературная деятельность Пригова началась очень рано. Он сочинял стихи, но печататься стал лишь с 1975 года, причем в зарубежных изданиях: газете «Русская мысль», журнале «А – Я», альманахе «Каталог». На родине первые публикации появились лишь в 1986-м. В своем главном прозаическом труде – трилогии – автор опирается на традиционные жанры западного письма: автобиография в романе «Живите в Москве», записки путешественника в романе «Только моя Япония». Третий, к сожалению ненаписанный, роман должен был быть в жанре исповеди.

1986 год был очень непростым для художника: он ознаменовался серьезными столкновениями с властями. После одного из уличных выступлений Пригов был принудительно направлен на лечение в психиатрическую клинику. Освободили его лишь благодаря сильному нажиму известных деятелей культуры.

Автор большого числа текстов, графических работ, коллажей, инсталляций, перформансов, экспериментальных проектов, Пригов не обходил стороной и музыкальные проекты. В частности, он был одним из участников знаменитой пародийной рок-группы «Среднерусская возвышенность». Организаторы группы стремились доказать, что в русском роке музыкальная составляющая не имеет никакого значения и что слушатели всего лишь реагируют на ключевые слова в тексте.

В его поэзии на протяжении долгих лет присутствуют два лирических образа – «милицанер» и абстрактный «он». Оба – «системные» советские обыватели. Ставит он в своих текстах и сугубо языковые задачи, что сближает его поэзию с творчеством Хлебникова и Крученых. Нередко его стихи открываются вполне примитивной картинкой повседневной реальности, но затем эта реальность как будто преломляется и искажается. В результате перед читателем расцветает подлинно авангардистский текст.

(далее…)

№ 9 (116), декабрь 2011

Фестиваль Большого зала продолжается. 17 ноября состоялся очередной концерт, в котором звучала музыка Бетховена – три последние фортепианные сонаты. За роялем – народный артист России профессор Михаил Воскресенский.

Подобные концерты надолго остаются в памяти: проходят неделя, месяц – а воспоминания такие же волнующие и живые, как в тот вечер. Но что именно запомнилось? Пытаясь в этом разобраться, приходишь к выводу: не детали, не частности, а что-то крупное, цельное, всеобъемлющее. Некое единое звуковое пространство и особая «генеральная интонация», которая проходит насквозь через всю музыку и оставляет в душе слушателя трудноуловимый, но ясно ощутимый отзвук.

Если попытаться выразить впечатления от услышанного самыми простыми словами, получится, наверное, так: мягкость, тепло, доброта. А еще – мудрость и покой. И – тайна. Чтобы воплотить все это в звучании, исполнителю необходим не только талант, не только высокий уровень мастерства, но и огромный опыт – как художественный, так и чисто человеческий. Далеко не всякому музыканту, даже одаренному, подвластна тайна музыки последних сонат Бетховена.

У Воскресенского тайна была заключена прежде всего в звуке. Иногда казалось, что это уже не фортепианный звук. Рояль как будто исчезает – на смену ему приходит какой-то неведомый инструмент. В звуке не остается ни следа «ударности»; порой он совершенно истаивает, оказывается на грани исчезновения, но при этом никогда не становится бледным и поверхностным: всегда сфокусированный, внутренне наполненный… Особенно удивительным был финал последней сонаты: в теме Ариетты – затаенные аккорды с гулкими басами и тонко прорисованной мелодией; в последних вариациях – струящаяся звучность в высоком регистре, как поток тихого, чистого света.

Но звук – лишь одна из сторон музыки; другая – время, ритм, форма. Внутри каждой из сонат ощущался единый поток времени – он мог ускоряться или замедляться в соответствии с происходящими «событиями», но в целом его течение было неторопливым, без суеты. Поэтому все темповые контрасты получились очень органичными (в том числе в ор. 110, столь необычном по композиционному замыслу) и форма целого была выстроена безупречно.

Более того, все три сонаты прозвучали как единый сверхцикл. Его пронизывали общие «мотивы» и «темы» как смысловые константы – они были тонко подмечены исполнителем; их повторное появление всякий раз было вполне узнаваемым. Светлая, теплая лирика окутала слух уже с первых тактов сонаты ор. 109; затем вернулась в ор. 110, но в несколько другом эмоциональном освещении (и в иной тональной окраске: E-dur звучал ярче и теплее, As-dur – мягче и приглушеннее). Активное, действенное начало заявило о себе в первой части ор. 111, но по-особенному, именно в духе позднего Бетховена. Не острое переживание конфликтов, а сдержанное повествование; не динамика настоящего, а воспоминание о событиях прошлого. К этой же сфере принадлежит и музыка второй части ор. 110. Вдруг вспомнился маленький эпизод из педагогической деятельности профессора Воскресенского: студент в классе играл это скерцо, очень «старался», получалось резко и даже агрессивно; Михаил Сергеевич остановил его и сказал: «Нет, не так, это ведь очень добрая музыка…»

(далее…)

№ 8 (115), ноябрь 2011

Три года назад мне довелось встретиться с одним очень интересным человеком. Тогда он мне показался самым обычным, тихим и малозаметным студентом нашей консерватории, однако со временем стал все больше привлекать мое внимание. Неожиданно на лекциях по истории искусств этот тихий армянский мальчик вдруг проявил незаурядные знания об истории христианства, а в один из дней он вошел в аудиторию весь обвешанный сумками, поверх которых висел альт. Вскоре я узнал, что он учится на Композиторском факультете и носит необычное имя – Рачья.

Рачья Есаян действительно в повседневной студенческой жизни мало отличается от других. Разве что из-за своих тяжелых сумок, в которых почти каждый день можно найти какую-нибудь интересную партитуру, он выглядит сильно уставшим, будто пробежавшим марафон, а во время ходьбы переваливается с ноги на ногу. Но на самом деле это человек, обладающий широчайшим кругом талантов. Он не только композитор, но также альтист, дирижер, высокообразованный во многих областях человек, увлекающийся новыми информационными технологиями, историей и культурой своего народа, добрый, остроумный, приятный в беседе и истинный христианин.

Мне не сразу удалось познакомиться с его музыкой и воочию убедиться в его разносторонних талантах. Долгое время я знал, что он просто один из композиторов с нашего курса, сочиняющий какую-то музыку. Но вдруг я получил от него приглашение на концерт в галерее А. Шилова. Поначалу я даже не совсем понял, что это за приглашение: галерея Шилова, в ней концерт композиторов нашего курса, Рачик – дирижер и альтист, звучное название оркестра «Grosso», – все это вызвало во мне одновременно удивление, недоверие и восхищение.

(далее…)

№ 7 (114), октябрь 2011

8 сентября в Малом зале состоялся концерт пианистки Екатерины Рихтер, ассистента класса профессора Е. Р. Ритер. Многократно радуя слушателей сольными и камерными программами, в этот вечер она выступила с оркестром А. Рудина «Musica Viva» под управлением молодого дирижера, аспиранта МГК Максима Емельянычева.

Концерт имел большой и заслуженный успех. Этому во многом способствовала музыка – два масштабных сочинения Бетховена: Концерт для фортепиано с оркестром № 5 ми-бемоль мажор, соч. 73 и Концерт ре мажор для скрипки с оркестром, соч. 61а в авторском переложении для фортепиано с оркестром.

Оптимистичное вступление первой части фортепианного концерта под чуткими пальцами пианистки превратилось в грандиозную оркестровую увертюру. Звуки рояля «разливались точно бурлящий весенний поток», представляя нам картину мироздания. После бравурной первой части как откровение прозвучала медленная – музыка божественной красоты. И это не могло не подкупать: слушатели бережно хранили тишину, предоставив лишь музыке право царствования. Третья часть буквально «ворвалась» в зал. Взяв на себя функции дирижера, солистка задала энергетический тон этому буйному, грубоватому народному танцу. Вместе с тем, само исполнение отличалось изысканностью и культурой звукоизвлечения. Оркестру лишь оставалось подхватить и поддержать празднество.

Скрипичный концерт был написан Бетховеном в 1806 году для скрипача-виртуоза Франца Клемана, концертмейстера венского театра, ставшего его первым исполнителем. Позднее по совету М. Клементи композитор сделал переложение скрипичной партии для фортепиано, оставив без изменений оркестровую партитуру. Сведений о публичном исполнении этого концерта в фортепианной редакции, к сожалению, не сохранилось, а само переложение было незаслуженно забыто.

(далее…)

№ 7 (114), октябрь 2011

Интересно, куда приводит судьба современных отечественных композиторов? Как изменяется их жизнь после обучения в alma mater? Связана ли она с музыкой или нет? Каково их место в современном обществе, каков их голос в музыкальном мире? – вот вопросы, на которые хотелось бы найти ответ.

Многие уезжают за границу. Среди них и Елена Соколовская. Она – член Союза композиторов России, Германии и Израиля, ее сочинения звучат в концертных залах разных стран, включая, конечно, Израиль, где она сейчас живет. Ее творчеству посвящены статьи и исследования, она является лауреатом международных конкурсов, в ее активе много премий, в том числе премия премьер-министра Израиля, которая ежегодно вручается лучшим композиторам страны.

Е. Соколовская принадлежит к четвертому поколению в семье Бекман-Щербины. Закончив Московскую консерваторию (1994) у проф. А. И. Пирумова, где также консультировалась у проф. Э. В. Денисова, затем прошла стажировку у проф. Х. П. Дитриха в консерватории им. Ганса Эйслера в Берлине, а позднее у проф. М. Копытмана в Академии им. Рубина в Иерусалиме. Она с легкостью работает как в камерной музыке, так и в полномасштабных симфонических и кантатно-ораториальных жанрах. Почти все издания отмечают новизну, своеобразие стиля. Но и некоторую эклектичность: впитав глубокие русские традиции и опираясь на классико-романтическую основу, композитор сегодня погружена в новый музыкальный мир.

(далее…)

№ 7 (114), октябрь 2011

Пианист… Философ… Писатель… Дирижер… И все же в первую очередь пианист, пианист-философ. Валерий Афанасьев – человек поистине уникальный. Это целый мир, живой, меняющийся во времени и пространстве, существующий в разных плоскостях одновременно. Масштаб его личности огромен.

Афанасьев родился в Москве (1947) в математической семье. С детства серьезно увлекался математикой и стоял перед выбором пути. Победила музыка. В Московской консерватории он обучался в классах профессоров Якова Зака и Эмиля Гилельса, участвовал в различных международных конкурсах, стал победителем конкурсов имени Баха в Лейпциге (1968), имени Королевы Елизаветы в Брюсселе (1972). Человеку, обладающему внутренней свободой, естественно, было очень трудно жить в несвободной стране. И в 1974 году Афанасьев попросил политического убежища в Бельгии. Сейчас он живет в Версале.

В. Афанасьев относится к тому небольшому числу музыкантов, которые не принадлежат к так называемому мейнстриму. Наверное, этим и объясняется элитарность его искусства. Он не гонится за успехом. Играя сонаты Бетховена, избирает такие темпы, что некоторые слушатели, в том числе музыканты, просто шокированы. У него есть то, что встречается не так часто: умение творить на сцене. Поэтому его интерпретации нешаблонны. А в последнее время Афанасьев выступает и как дирижер с различными европейскими симфоническими оркестрами. Его кумиры – Фуртвенглер, Тосканини, Менгельберг, Кнаппертсбуш, Бруно Вальтер, Клемперер.

Не меньшую роль, чем музыка, в жизни В. Афанасьева играет литература. Он автор десяти романов, восемь из которых написаны по-английски, а два – по-французски. Его перу принадлежат четырнадцать поэтических циклов на английском, французском и русском языках, сборники рассказов, две театральные пьесы, написанные под впечатлением от «Крейслерианы» Шумана и «Картинок с выставки» Мусоргского. Его литературные достижения признают маститые коллеги по цеху. По словам писателя Саши Соколова, Афанасьев – первый русский после Набокова, кто cмог столь блестяще писать на неродном языке.

(далее…)