№ 3 (25), март 2001

Гостьей внеочередного заседания клуба кларнетистов Москвы стала киевлянка Вероника Кузмина. В семь лет она впервые взяла в руки кларнет и с тех пор с ним не расстается, мечтая посвятить жизнь музыке. В апреле прошлого года на Международном конкурсе исполнителей на духовых инструментах во Львове Вероника получила Гран-при. С этого конкурса началось восхождение нового музыканта.

На концерте, состоявшемся в 21-м классе Консерватории, среди заинтересованных слушателей присутствовали профессор В.В.Петров, профессор И.Е. Бутырский, доцент И.П.Штегман, преподаватель Е.А.Петров. Восемнадцатилетняя артистка исполнила сложные переложения для кларнета — вторую и третью части Концерта для скрипки с оркестром Хачатуряна, первую часть Концерта для скрипки с оркестром Мендельсона, Фантазию Вебера, Интродукцию и Рондо-каприччиозо Сен-Санса. Все эти переложения Вероника сделала сама, так как, по ее словам, хочет играть свою любимую музыку. Прозвучали и ее собственные сочинения: «Скифские курганы», «Сон звонаря», «Тайны морских глубин», «Песни северных ветров», «Проходящий поезд». Веронике удалось заставить слушателей поверить в безграничные возможности кларнета. Ее инструмент как актер перевоплощался в то в звон колокола, то в стук колес уходящего поезда, то в скрип качелей. Позже она призналась, что во время исполнения забывает о себе, полностью погружаясь в музыку.

В будущем Вероника хочет совместить исполнительскую и композиторскую деятельность. Ей близко творчество музыкантов разных эпох, в любом произведении она старается найти себя. «У каждого автора есть своя краска», — говорит Вероника. Как и всем начинающим свой путь, ей необходима поддержка. Будем надеяться, что концерт, который организовал президент клуба кларнетистов профессор Р.О.Багдасарян, не прошел незамеченным, и нам еще не раз посчастливится встретиться с Вероникой Кузминой.

Елена Труфакина,
студентка I курса

№ 3 (25), март 2001

Случайный выходной день позволил мне заглянуть в Рахманиновский зал, где студенты и аспиранты кафедры композиции представляли свои сочинения. Свободно цитируя один из юмористических рассказов А.Бухова, «в зрительном зале сидели отдаленные родственники билетеров и незанятая часть труппы». Конечно, можно было бы очередной раз удивиться равнодушию и «нелюбопытству» студенческой публики. Но, вероятно, дело не только в этом. Не для кого не секрет, что создаваемая сегодня музыка интересна лишь очень узкому кругу слушателей. Кажется, что ничего нового уже придумать нельзя — все уже придумано до нас. Так что же остается делать молодому композитору? Может быть, просто писать хорошую музыку? Пусть она будет тональная или «атональная», традиционная или новаторская, главное, чтобы ее было приятно и интересно слушать!

Концерт длился около трех часов, поэтому расскажу лишь о наиболее понравившихся произведениях. Некоторые из них я уже слышала, например, первую часть Сонаты для скрипки и фортепиано Анны Илиевой. Автор, не пытаясь изобрести что-то ультрасовременное, избрал традиционный жанр, и создал в его рамках замечательное, зрелое произведение, поражающее красотой мелодики и интересным драматургическим замыслом. Напротив, авторским экспериментом можно назвать сочинение Алексея Сюмака «CL AIR» для кларнета. Композитор, владея этим инструментом сам, нашел множество необычных приемов звукоизвлечения, например, своеобразные флажолеты, продувание воздуха через корпус инструмента.

Квартет для клавишных и темпель-блоков Романа Дормидошина заинтересовал меня не только необычным тембровым сочетанием (клавесин, фортепиано, челеста, темпель-блок), но и тем, как автор использовал эти инструменты для создания аллюзий различных музыкальных эпох. Например, звучание клавесина и фисгармонии в низком регистре вызвало ассоциации с барочной музыкой, а хрустальные звуки челесты — сказочные музыкальные картины 19 века. Одинокий голос саксофона открыл пьесу Анжелики Коммисаренко «Посвящение защитникам отечества, мертвым и живым». Меня удивило, как органично звучал этот инструмент в таком нехарактерном для него амплуа. Это сочинение, особенно завершающий его «стук смерти», оказало на меня очень сильное эмоциональное воздействие.Некоторое оживление в зале вызвало «Воспоминание об „Осенних листьях“» Валерия Лаврова. Эта пьеса для скрипки и фортепиано с цитатой из знаменитого опуса Ж.Косма. остроумно решена в квазиджазовом стиле.

Друзья! Не бойтесь ходить на концерты молодых композиторов. Это совсем не страшно, а напротив — интересно, приятно и полезно!

Елена Ферапонтова,
студентка III курса

№ 3 (25), март 2001

20 февраля в концертном зале Музея музыкального искусства имени М.И. Глинки состоялся вечер, посвященный 100-летию со дня рождения Яши Хейфеца.

Организаторы не ограничились традиционным концертом — вечер открыли речи гостей. Профессор кафедры камерного ансамбля и квартета Т. А. Гайдамович ярко и артистично поведала слушателям о некоторых моментах биографии и педагогической деятельности знаменитого скрипача. Свой рассказ она оживила весьма поучительными цитатами из высказываний Хейфеца: «Этюды Крейцера — моя Библия», «каждый музыкант — самый строгий критик себя». Главная же мысль всего повествования, более похожего на занимательную лекцию, как будто витала в воздухе — это мысль о легендарности Хейфеца, об ареоле чуда, много лет окружающем его творчество, и о неосуществимом желании раскрыть его тайну.

Приятно, что помнят виртуоза и на литовской земле, где ровно сто лет назад в городе Вильно он родился. Советник по культуре посольства Литвы Юозас Будрайтис сообщил, что совсем недавно, с 12 по 17 февраля в Вильнюсе успешно прошел Первый международный конкурс скрипачей имени Яши Хейфеца, председателем жюри которого был Гидон Кремер. Завершила выступления гостей внучатая племянница Хейфеца И. Н. Аверьянова, сказавшая о своем великом родственнике несколько теплых слов.

Когда настало время музыки, на сцене появился выпускник Московской консерватории Павел Седов (на снимке), представший сразу в трех ипостасях — организатора, исполнителя и ведущего концерта. Сначала Павел сыграл две части из Сонаты для скрипки Р. Штрауса (одного из самых любимых и часто исполняемых Хейфецем произведений), а затем предварял комментариями (как правило, связанными с личностью маэстро) выходы следующих участников.Так, всем известные Прелюдии gis-moll и C-dur Рахманинова, добротно представленные Виталием Юницким, появились в программе благодаря тому, что Хейфец любил делать скрипичные транскрипции фортепьянной музыки.

Ученики профессоров Т. А. Гайдамович и А. З. Бандурянского, объединившиеся в ансамбль под названием Art-trio, порадовали слушателей мягким, благородным звуком, гибкостью исполнения и главным, на чем основана качественная ансамблевая игра, — умением слушать друг друга. За ощущение сыгранности и единства (как будто звучат не три инструмента, а один) слушатель с легкостью готов простить отдельные шероховатости и неточности. Поэтому излишне не критикуя далеко не худшее исполнение Трио №1 Бетховена, назову самих музыкантов: Алина Габрусь (скрипка), Ирина Красотина (фортепьяно) и Евгений Аврушкин (виолончель). Попутно посетую на незначительный, но все же имевший место дискомфорт восприятия, вызванный отсутствием программок с указанием имен исполнителей и исполняемых произведений.

Конечно, принцип разнообразия почти всегда и во всем хорош. Хорошо, когда на вечере памяти скрипача играют не только скрипачи, но и другие инструменталисты, ибо, как известно, долгое слушание одного тембра в конце концов утомляет публику. Но этот принцип уместен при соблюдении ряда условий. В частности, необходимы соответствие тематике концерта и чувство вкуса. На мой взгляд, заключительный номер проиллюстрировал совершенно обратное. Обладательница мощного голоса Анны Самуил (ученица Ирины Архиповой) явно перепутала весьма компактный зал Музея имени Глинки со сценой Большого театра: позабыв и о концертмейстере, и о публике, и, конечно, о том, кому был посвящен концерт, она браво отпела «Вальс Джульетты» Гуно и «Поцелуй» Ардити. Публика же, видимо, приведенная в состояние легкого шока, не забыла ни одного ее певческого эффекта и наградила Анну аплодисментами не менее громкими, чем ее голос.

Далее вниманию собравшихся были представлены редкие фотографии Хейфеца, фильмы о нем и с его непосредственным участием. Все это также сопровождалось комментариями Павла Седова. Особый интерес вызвал отрывок из ленты, в которой Хейфец сыграл самого себя. Думается, не только поклонники таланта маэстро, но и те, кто доселе ничего о нем не знал, получили истинное наслаждение от прослушивания сохранившихся на кинопленке фрагментов самой разнообразной музыки. В исполнении Хейфеца звучали Скерцо Венявского, 24-й каприс Паганини, Чакона Баха, Концерт для скрипки Мендельсона, транскрипции «Маргариток» Рахманинова и фрагмента «Порги и Бесс» Гершвина, — все назвать сложно, как сложно перечислить и все произведения, к которым великий скрипач обращался на протяжении своей долгой и насыщенной творческой жизни.

Я. Лавровская,
студентка V курса

На фото Павел Седов, Яша Хейфец

№ 2 (24), февраль 2001

…И не было места в душе с юных пор
Мечтам недоверия и лжи.
Влюбленного сердца всевидящий взор
Мне верой и правдой служил…

К.Никольский

Минувшей осенью «Наше Радио» совместно с «Feelee Management» начало проводить цикл концертов под общим названием «Наши в городе». Эти концерты проходили на небольших площадках: в основном, на сценах ДК имени С. Горбунова и СДК МАИ. В них принимали участие популярные рок- группы и исполнители России и ближнего зарубежья. Выступление Константина Никольского в легендарной «Горбушке» с программой «Один взгляд назад» было первым в этой серии концертов.

Начиная с момента, когда К.Никольский стал участником группы «Воскресение» (1980) и фактически ее лидером (наряду с Алексеем Романовым), он не знал, что такое забвение публики. Покинув вскоре этот коллектив (два лидера не смогли ужиться вместе), К. Никольский начинает выступать со своей группой, состав которой не изменился до сих пор. За свою вот уже двадцатилетнюю творческую деятельность он написал не так много. На сегодняшний день его составляют лишь два альбома: «Я бреду по бездорожью» (1991) и «Один взгляд назад» (1996), причем во втором альбоме нет нового материала: в нем содержатся песни, написанные в 1980–1981 годах, заново аранжированные и исполненные с новым коллективом музыкантов.

Так в чем же секрет популярности музыканта, работающего вопреки всем законам шоу-бизнеса — мало, да еще с огромными перерывами выпускающего альбомы и при этом, много выступающего с концертами?

Во-первых, в том, что каждая песня Никольского в своем роде уникальна. Во вторых, его музыка выдержана в лучших традициях русского рока. А в-третьих, тексты его песен — выше всяких похвал, они спокойно могут восприниматься и без музыки. Лично я считаю все стихи Константина Никольского наилучшими образцами отечественной рок-поэзии. Они зачастую проникнуты темой безысходности существования, но эта тема подается автором без депрессивности, пьяных слез или разрывания рубахи на груди (чем, к сожалению, грешат некоторые известные отечественные рок-музыканты), она раскрывается в меланхолическом ключе, часто с самоиронией и с высоты жизненного опыта зрелого человека. Поэтому после прослушивания альбомов Никольского у людей нет тяжелого осадка в душе, и всегда есть хотя бы маленькая, но надежда на лучшее; как в этой, одной из самых популярных его песен, «Ночная птица»:

О чем поет ночная птица
Одна в осенней тишине?
О том, с чем скоро разлучится
И будет видеть лишь во сне.

О том, что завтра в путь неблизкий,
Расправив крылья, полетит.
О том, что жизнь глупа без риска,
И правда, все же, победит.

Ночные песни птицы вещей
Мне стали пищей для души.
Я понял, вдруг, простую вещь:
Мне будет трудно с ней проститься.

Холодным утром крик последний
Лишь бросит в сторону мою.
Ночной певец, я — твой наследник.
Лети, я песню допою…

Многие его песни (такие, как «Музыкант», «Я сам из тех…») поистине стали народными. Они давно уже являются неизменным атрибутом дружеских посиделок с гитарой, хотя их автор более чем скромно оценивает свой вклад в историю отечественной рок- культуры. В одном из интервью К. Никольский сказал со свойственной ему самоиронией: «Я просто написал всего-навсего какое-то количество песен, — теперь всю жизнь их играть. Представляете? Вот судьба…»

Свой первый сольный альбом К. Никольский «подарил» себе и поклонникам на свое сорокалетие, второй — на сорокапятилетие. В этом году ему исполняется пятьдесят лет. Во время концерта Никольский объявил, что скоро, вместе со своими партнерами по группе, выпускает новый альбом и даже спел несколько песен из него. По качеству музыки, текста и своему воздействию на слушателей они не уступали его широко известным композициям, исполнение которых стало кульминацией концерта.

На концерте этого выдающегося отечественного рок- музыканта в «Горбушке» был аншлаг. С возрастом у него немного охрип голос, заметно поседели густые волосы, появились очки, но необыкновенное обаяние и незабываемая энергетика остались. К счастью, К. Никольский вообще лишен свойственных многим известным людям (в особенности рок- и поп‑звездам) «понтов», самолюбования и надменности. Он интеллигентен, скромен и по‑настоящему любит своих поклонников. По ходу концерта Никольский не уставал благодарить публику за аплодисменты.

Особенный аромат старого рока времен 70-х годов песням Никольского на этом концерте придавал тембр электрооргана «Хаммонд» (его очень часто используют многие знаменитые западные рок- группы, особенно ветераны рок-сцены). У Никольского вообще своя, особенная манера игры на электрогитаре, его гитара всегда «поет», даже в быстрых пассажах.

Публика долго не отпускала Никольского со сцены: он несколько раз бисировал, поэтому концерт, ко всеобщей радости, затянулся. Меня сильно порадовало и то, что, кроме поклонников со стажем, любящих творчество К. Никольского со времен «Воскресения», в зале было необычайно много молодежи. Видимо, не все еще помешались на попсе или бездушном, долбящем рэйве; молодым людям еще хочется задумываться о себе, о людских судьбах, о своем месте в жизни, о «…несчастных и счастливых, о добре и зле, о лютой ненависти и святой любви». А это значит, что Константин Никольский и другие музыканты, следующие лучшим традициям отечественного рока, всегда будут собирать на своих концертах полные залы.

Алексей Истратов,
студент V курса

№ 2 (24), февраль 2001

Два дня подряд в Большом зале аншлаг — как вечером, так и с утра, на репетициях. Выступали «Виртуозы Москвы» под управлением В. Спивакова и приглашенные солисты. Я направил туда свои стопы в субботу вечером 23 декабря и с большим трудом (народу — тьма) занял свое незаконное место в восьмом ряду партера.

Первое отделение поразило меня. Звучал Второй фортепианный концерт Бетховена. Солировал некто Брюно Леонардо Гельбер (Аргентина). И, должен отметить, что он своим странным исполнением «затмил» небезупречную игру оркестра. С самого начала поразила сухость и одноплановость в звучании фортепиано. Желая верить в лучшее, я решил, что это найдет оправдание в дальнейшем.  Но этого не случилось. Напротив, все более явственно проступали недостатки исполнения: пропадание начал и концов фраз (весьма неопределенным было уже самое первое вступление солиста), равно как и середин в пассажах, грязная педаль (там где она была), неумелое выделение мелодического голоса, нарочитые и однобокие контрасты f и p, начиная с главной партии и до конца финала. Да что перечислять, просто было очевидно, что за роялем сидел не большой мастер.

Впрочем, повинуясь артистичному жесту Спивакова, и «Виртуозы», и солист играли с удовольствием — на лицах светились улыбки. Публика, разумеется, была в восторге. Как написал бы в подобном случае Ларош, — «их вызывали, их всегда вызывают».

Во втором отделении прозвучала «Коронационная месса» Моцарта. Исполняли это сочинение, помимо «Виртуозов», смешанный хор (включая хор мальчиков) Академии хорового искусства под управлением В. Попова и четыре солиста: Е. Кичигина из «Новой оперы», Е. Новак, Д. Корчак, А. Виноградов из Большого театра (соответственно: сопрано, меццо-сопрано, тенор, бас). Дирижировал всеми В. Спиваков.

Я с удовлетворением могу отметить замечательную артикуляцию артистов хора, четкое произнесение всех слов. Но при этом хоровое звучание было довольно статичным и малообъемным. Голоса мальчиков едва-едва «просачивались» сквозь густое пение сопрано и альтов. Не особенно выразительными были и кульминационные моменты, как, например, Crucifixus. Четыре же молодых солиста если и не блистали, то во всяком случае импонировали слушателям своим непосредственным, искренним пением. Е. Кичигина molto вибрировала голосом, что, кажется, не очень соответствовало духу мессы. «Agnus dei» прозвучал в ее исполнении очень душевно, но, пожалуй, недостаточно одухотворенно. Вообще, голоса у солистов очень красивые, хотя и несколько робкие.

Второе отделение сгладило неприятное впечатление от первого, но, для меня, вопрос о странном сотрудничестве В. Спивакова с аргентинским пианистом остался открытым.

Сергей Борисов,
студент Ш курса

№ 2 (24), февраль 2001

В Москве рядом с большими концертными залами, помнящими громкие имена, существуют камерные, скромные, но необычайно уютные. Располагаются они часто в домах-музеях, где бережно хранят каждый предмет, царят тишина и спокойствие, где при входе на вас надевают мягкие тапочки, и вы ходите по комнатам с таким чувством, будто их обитатель вышел на прогулку и вот-вот вернется.

В такие залы ходит «постоянная» публика, любящая «своих» исполнителей, которые, в свою очередь, — завсегдатаи маленьких концертных площадок. В таких залах часто отсутствует типичное разделение концертного пространства на сцену и «сидячие места», там все находятся близко друг к другу и на равных правах участвуют в таинстве домашнего музицирования.

Дом-музей Ф.И. Шаляпина, что на Садовом кольце, как раз попадает под категорию «маленьких» залов. Четыре раза в год, по субботам, в небольшой комнате с роялем встречаются на концертах фольклорный ансамбль Московской консерватории и его неизменные слушатели. Особенность этих концертов — не только живой, яркий, часто необычный звучащий материал, но и сопровождающие его добротные, увлекательные лекции, которые читает руководитель ансамбля Н.Н. Гилярова. Последнее «шаляпинское» выступление коллектива, состоявшееся 9 декабря, стало одним из интереснейших, благодаря удачно найденной теме концерта, посвященного народному романсу.

Народный романс — феномен жанрового многообразия русского фольклора. Коротко суть его — прижившиеся в народной среде и приспособленные к привычному музыкальному диалекту авторские поэтические тексты, как правило, изменяемые за счет введения дополнительных подробностей, стремления придать им актуальный смысл, «жизненную правдивость». Именно за эту правдивость, «душещипательность» романсы особенно любят народные исполнители. По музыкальному языку романсы близки лирическим песням, но иногда, в связи с поздним происхождением, более просты.

На концерте ансамбль Московской консерватории познакомил слушателей с шестнадцатью песнями Волгоградской, Оренбургской, Брянской, Пензенской и Рязанской областей, в основу которых легли стихотворения Лермонтова-Шашиной («Выхожу один я на дорогу»), Фадеева («Песнь ямщика»), Мерзлякова («Ах, что ж ты, голубчик»), неизвестных авторов («По диким степям Забайкалья», «Всю вселенную проехал») и даже… Байрона (отрывок из «Паломничества Чайльд-Гарольда» в переводе Козлова — «Добрый день»). Каждый исполнявшийся романс Н.Н. Гилярова предваряла подробными комментариями, зачитывая авторский оригинал текста. Благодаря этому каждый слушатель мог сравнить оба варианта. Вот, например, версии отрывка из Байрона. Вариант И. Козлова:

Проснется день, его краса
Утешит Божий свет;
Увижу море, небеса;
А Родины уж нет;
Отцовский дом покинул я
Травой он зарастет;
Собака верная моя
Выть не станет у ворот.

Вариант, записанный в Волгоградской области (дается без куплетных повторов):

Проснется день красы моей, разукрашен Божий свет
Увижу море, а я небеса, а Родины моёй тут нет.
Отцовский дом, дом покинул я,
Травою стёжка она заросла.
Собачка, вернай мой зверок
Залает у моих ворот.
Заноет сердце, оно загрустит,
Не быть, не быть мне больше там

и т.д.

Помимо традиционных форм исполнения в программе ансамбля были и необычные: начинался концерт с пения романсов в стилистике XVIII столетия, так, как они звучали в городской дворянской среде (материал был заимствован из сборника песен И. Рупина), а эффектной концовкой выступления послужил показ видеоматериала, где пели и рассказывали о романсах сами носители народной культуры.

Одной из кульминаций концерта стал романс «Загубили меня люди» в исполнении мужского трио (Н. Боярских, К. Щербак и А. Резниченко), где рассказывалось о несчастной судьбе юноши, крепко влюбившегося, а затем, спившегося и попавшего в рекруты.

Концерт восприняли на «ура». Видимо, «жизненные» проблемы и ситуации, изложенные наивным, за душу берущим языком, не оставляют равнодушными и современных слушателей. Кое-кто в зале всплакнул, а кто-то, движимый стремлением к «массовому творчеству», начал подпевать. Мне же хотелось, чтобы у такого замечательного коллектива было побольше подобных концертов, когда можно получить удовольствие от исполнения и удовлетворить свое любопытство, открыв для себя неизвестную страничку народного искусства.

Екатерина Некрасова,
студентка III курса

№ 2 (24), февраль 2001

Ударные инструменты… Да не обидятся на меня господа ударники, но это словосочетание вызывает в памяти большинства соотечественников довольно скудные ассоциации. Сразу вспоминается что-то из школьной программы. Симфония «С тремоло литавр», «Болеро» Равеля, «Кармен» Бизе-Щедрина, надоевшие до слез многочисленные скрипичные произведения в обработке для ксилофона. Бессмертный «Полет шмеля»: первое прослушивание всегда вызывает восхищение — удивительно, как это исполнителю удается так быстро перебирать палочками! Ощущения сродни тем, что возникают у публики в цирке. Дух захватывает: ой, сейчас упадет! — не упал; ой, сейчас ошибется! — не ошибся. Чего только не добьешься регулярной дрессировкой. Можно, в принципе, играть еще быстрее… и еще… и еще… Шмель вообще насекомое шустрое.

Конечно, если сильно напрячься, то вспоминаются эксперименты Кейджа и Штокхаузена, написанные «специально для ударных инструментов». Но подобное напряжение наверное под силу только специалистам.

Не мне вам рассказывать, что ударные — самая большая группа музыкальных инструментов, и, что немаловажно, группа «самодостаточная», с огромными ресурсами и возможностями — тембровыми, динамическими, акустическими и прочими. И что в столе практически каждого современного нам композитора обязательно найдется что-нибудь «по теме» — потому что композиторы, конечно, давно уже догадались о необъятных возможностях ударных инструментов. Очень давно. Но по какому-то странному стечению обстоятельств, мировая арена музыки для ударных занавешена с нашей стороны темным железным покрывалом. Оговорка: я не имею в виду оркестровых ударников. Я говорю о той группе, которая стоит в авангарде современного музыкального искусства, для которой создается новая музыка. И в этой связи упомянутые выше эксперименты Кейджа и Штокхаузена, не говоря уж о Римском-Корсакове и Равеле, кажутся немного устаревшими.

Может быть, параллель с занавесом немного пошловата, но как еще назвать ситуацию, в которой мы находимся? Нот нет, учебников нет, концертов почти нет, российских конкурсов нет, российских музыкантов, участвующих в зарубежных конкурсах, тоже нет. Однако, кое-что у нас все-таки есть: есть Марк Пекарский и его ученики, а также желание исправить эту ситуацию и надежда. Желание их, а надежда наша.

В конце ноября Pekarski Percussion Project проводил в Москве Дни музыки для ударных. Дням предшествовал год творческих встреч М. Пекарского с «барабанщиками» российских консерваторий, ставшими гостями фестиваля и слушателями семинаров, на которых с ними делились опытом зарубежные музыканты. Мастер-классы проводили Густаво Гимено и Лоренцо Феррандиза из Нидерландов, Томаш Ондружек (Чехия) и Джефф Бир (ФРГ). Все они — маститые профессионалы, давно (и не очень — как голландский дуэт) «сделавшие» себе имена на мировой ударной арене. Вот, наконец, и мы узнали об их существовании. Кроме этого мы также узнали, какую музыку сейчас играют ударники (на концертах, которые они давали по вечерам). Стив Рейх, Тео Ловенди, Кадзумихо Тзубонох, Рич О’ Мера, Филипп Мановри, Рафаэль Рейна, Дэвид Ланг, Янис Ксенакис, Карлхайнц Штокхаузен, Джефф Бир (помимо исполнительской и преподавательской деятельности, Бир занимается композицией, живописью и скульптурой). Как видите, шмель улетел и, кажется, очень и очень давно.

Ударная российская школа была представлена в авторском концерте Андрея Дойникова. Кстати, он является учеником профессора Пекарского. На этом концерте помимо музыки для ударных (в вечере принимали участие и другие ученики вышеупомянутого профессора), публике были представлены еще два опуса — для фортепиано соло и для скрипки соло.

Анастасия Серебренник,
студентка III курса

На снимках:
профессор Марк Пекарский,
студент Андрей Дойников

№ 1 (23), январь 2001

Бывают спектакли, которые возникают как огромная яркая вспышка, они оставляют в сознании свет, словно печать от солнечного диска. Чувствуешь необъяснимый полет, вовлекаешься в неведомую стихию и бредишь о несбыточном. (А чувства сильнее ли разума?) Такой необъяснимый восторг возник у меня после премьеры балета «Русский Гамлет» в постановке Бориса Эйфмана.

Прошло три месяца, мой разум возобладал над чувствами. Как кино пробегает у меня этот балет перед глазами, только теперь я в состоянии трезво оценить этот шедевр. И оказывается, что не все в нем гениально. Хореографический язык скупой и бледный с обилием однообразных движений. Сам танец не очень удобен для танцоров. Нет ни новаторства, ни органичности. А если посмотреть предыдущие работы автора, видно, что лексика кочует из одного спектакля в другой.

Так что же заставило нас с таким восторгом смотреть этот балет? Конечно же музыка! Вечная классика — Бетховен и Малер. Симфонические шедевры скрепляют весь спектакль, оставляют глубокий след. Музыка мастерски подобрана, она отлично укладывается в сценические ситуации, органично ложится на весь балет, она дансантна. Очень интересен и новаторский сюжет о царе Павле), о различных гранях его сложной, мятущейся души. Хореографический язык хоть и не богат, но доступен для понимания широкой публики (а это половина успеха).

После такого внутреннего анализа я снова пошла на спектакль. И уже не было той яркой солнечной вспышки в моей душе, не было того обилия чувств. Наверное такой спектакль должен пройти один раз в твоей жизни, спровоцировав выброс адреналина, как на «американских горках».

Клименко Татьяна,
студентка III курса

№ 1 (23), январь 2001

Исполнение народной музыки аутентичными и этно-фольклорными ансамблями — всегда большое событие и долгожданный праздник. Тем более, что впечатление от живого звучания песни или инструментальной мелодии ничем нельзя заменить — ни киносъемкой, ни самой совершенной звукозаписью.

Именно таким сохранился в памяти «съезжий праздник» в Доме Композиторов, посвященный 10-летию Российского Фольклорного Союза. Сюда приехали коллективы из Санкт-Петербурга (руководитель — А. М. Мехнецов), Калуги, Подмосковья (ансамбль «Истоки»), этно-ансамбль Волгоградской области (станица Ново-Анненская), Саратова, наконец, «Казачий круг» и многие другие. Не обошлось и без нашего родного коллектива, которым руководит Н. Н. Гилярова.

Безусловно, подобный концерт не может идти в сравнение с академическим, да это и не требуется. Здесь важен «глас народа», то есть оценка слушателя, который в это вечер отдал дань фольклорной исполнительской традиции. Граница между исполнителями и слушателями была настолько ничтожно мала, что их функции порой переплетались или вовсе сливались в единое целое. Например, участники калужского ансамбля вовлекли в народную игру «поцаловки» (под пение) зрителей из зала, на сцене оказались дети — мальчик и девочка, которые стали по обряду друг перед другом на колени и обменялись робкими дружескими поцелуями. Публика была в восторге!

Празднично-игровая атмосфера концерта зависела не только от мастерства режиссуры, она была изначально заложена в русском обрядовом действе. Бесконечные смены плясовых и хороводных песен, частушек и инструментальных наигрышей, разыгрывание миниатюрного спектакля с пляской, кувырками по сцене, посвистами и, под конец, имитацией русского кулачного боя — все это, казалось, демонстрировало ту жизненную силу, которая продолжает свое течение по регионам России.

Правда, наиболее редкостным и потому сейчас особенно ценным стало исполнение коренными жителями — истинными носителями традиции. Вот почему выступления казаков из Волгоградской области, а также ансамбля «Казачий круг» были одними из важнейших в этот вечер. На их примере мы смогли по-настоящему оценить главную особенность казачьей песни — верхний подголосок, придающий многоголосию особую красочность.

Другой радостью для всех стало исполнение пастушеских наигрышей Верхнего Поволжья на владимирских рожках. Как известно, звукоизвлечение на них довольно трудно. Обычно рожок прикладывают к углу рта, звук при этом становится и сильным, и пасторально мягким. Однако в замкнутом пространстве зала нелегко оценить самобытность ансамблевого звучания «визгунков» и «басов», которое предназначено для просторов лугов, полей и перелесков.

Особо приподнятое настроение создавали и русские старинне костюмы. А поскольку коллективы собрались из разных уголков страны, то и наряды их были неодинаковы: от сарафанного типа до паневного. В цветовом решении выделились костюмы саратовского ансамбля — с преобладанием красного цвета во всем убранстве…

Это был настоящий народный праздник. Он помнится до сих пор.

Екатерина Иванова,
студентка IV курса

№ 1 (23), январь 2001

Последний концерт «Московской осени» 24 ноября, последние сочинения ХХ века. Чуть ностальгическое настроение и ожидание сюрпризов…

Сергей Павленко: Concerto grosso для скрипки и альта с оркестром.

Первый раздел большой трехчастной композиции с его скрипично-альтовыми каденциями почти не заинтересовал меня, несмотря на выразительный диалог В. Иголинского и Ю. Тканова. Пробудиться от мечтаний заставила средняя часть: постепенное нарастание звучности привело к мощной кульминации, которая продолжалась… и не могла, и не хотела заканчиваться… Бушующая масса в конце концов начала приобретать определенные очертания, это был уже не хаос, но ровные ряды марширующих людей (или грохочущих танков?). Моноритмические удары tutti вдавили меня в кресло, мне начало казаться, что на моих глазах совершается убийство, а может быть, убивали именно меня… Реприза (в аннотации — «тематическое кодовое обрамление…» — видимо, шутка автора) показалась длинной и назойливой. Зачем убитому поглаживания и воркование струнных? Пожалуй, будь на месте репризы что-нибудь иное, эффект был бы сильнее.

Игорь Кефалиди: noiseREaction для оркестровых и электронных звуков.

Автор предупреждает, что «в этой композиции нет ни одной сочиненной обычным способом ноты». Если помнить о том, что нота — это графический знак, тогда согласен. Перед началом слушателям показали «партитуру» или «простыню» (не знаю, что брать в кавычки). Нот там, и вправду, не было, только полосы. Сейчас не 50-е, этим нас не удивишь. Зато само звучание в подобных случаях обычно разочаровывает, так как оно не кажется столь оригинальным, как запись.

Зачем дирижер Владимир Понькин демонстративно надел наушники, я, признаться, не понял. То ли это просто символ, то ли ему не хотелось слышать музыку, которой он сам дирижировал. Правда, то что последовало за этим жестом, нельзя было не слышать. «Городского шума» (выражение из аннотации) на самом деле было немало, и довольно нудного шума.

Задумка с метрономом, отбивающим такт через динамики, показалось не лишенной оригинальности, но нельзя же так на протяжении всего сочинения! Вышедший в зал контрабасист с еще несколькими исполнителями был слышен только близ сидящим. Труба и, кажется, что-то вроде блок-флейты, находившиеся на балконе, издавали редкостные по своей гнусности звуки (автомобильные гудки и ругань лоточников звучат музыкальнее). В общем, идея сочинения осталась для меня загадкой: для чего автору понадобилось помимо отвращения к шуму прививать еще и неприязнь к собственной музыке?

Виктор Екимовский: Attalea princeps (концерт для скрипки с оркестром).

Автор настоятельно рекомендовал во время прослушивания читать одноименный рассказ Всеволода Гаршина (текст прилагался) и, по-моему, напрасно: следовало прочитать его заранее. А так, вынужден констатировать, что музыку я начал слушать ближе к концу. Это обидно, так как сочинение на первый взгляд показалось изысканнее предыдущих. Правда, в одном месте дирижер (или все-таки автор?) переборщил: мне пришлось заткнуть одно ухо, чтобы не оглохнуть. Возможно, произведение, да и сам оркестр не были рассчитаны на акустику зала Дома композиторов. (Несколько дней спустя я слышал оркестр В. Понькина в БЗК, где он исполнял, в частности, «Скифскую сюиту» Прокофьева и «Завод» Мосолова — звучало нормально).

Мераб Гагнидзе: Симфония №28.

Симфония началась как будто серьезно, но очень скоро выяснилось, что композитор любит пошутить. Для тех, кто этого не понял сразу (вроде меня), юмор был представлен очень наглядно: из сидевших в зале неожиданно выделился ударник, который начал «мешать» дирижеру барабанной дробью по краю сцены, затем по пультам исполнителей. В конце концов дирижер «не вынес» непослушания и, махнув на все рукой, ушел из зала. Тогда оркестр заиграл джаз – начался финал, написанный, по признанию автора, «для публики, чтобы она не очень грустила…». Не знаю как у публики, а моя грусть от такого финала не уменьшилась, но перешла в другое русло – настала пора подводить итоги…

Они не во всем меня порадовали. Прежде всего возникает пусть несбыточное, но вполне закономерное желание слушать произведения в тех акустических условиях, на которые они рассчитаны. Но это не главное. Порой мне кажется, что композиторы жертвуют серьезной тематической работой, а ее отсутствие пытаются компенсировать шумом и грохотом (при том, что в принципе я очень люблю громкие кульминации и не считаю, что шум «по определению» немузыкален). По окончании же концерта мне захотелось задать вопрос неизвестно кому: красота и серьезность— неужели в новейшей музыке это вещи несовместные?

Сергей Борисов,
студент III курса