№ 4 (6), апрель 1999

Многие не знают, как провести свой досуг. Значит, не имеют в наличии самую совершенную из систем КАРАОКЕ – систему CD+OK, разработанную фирмой SAMSUNG ELECTRONICS. В отличие от обычных систем КАРАОКЕ, здесь Вам не надо иметь дополнительную аппаратуру или отдельное помещение для управления. Всё, что Вам требуется — это только один аппарат CD+OK и желание развлекаться.

Система CD+OK оснащена двумя гнёздами подключения микрофонов с регулировкой громкости, так что Вы и Ваш друг можете петь дуэтом. Клавиши основных функций очень легко обнаружить на передней панели управления, так как они светятся и видны даже в темноте. Например, клавиша MALE (мужская тональность) понижает тональность, а клавиша FEMALE (женская тональность) повышает тональность, давая Вам возможность, в соответствии с особенностями песни, петь её с меньшими усилиями. Искусственное эхо, получаемое с помощью цифровой обработки сигналов, позволяет Вам очень реалистично имитировать атмосферу профессиональной студии.

Если Вы позовёте гостей, CD+OK создаст неповторимую атмосферу Вашей вечеринки. CD+OK обогатит Ваше заведение новыми возможностями и сможет развлечь даже самых придирчивых посетителей. Вы можете наслаждаться пением в специально предназначенном для этого уютном салоне вместе с Вашими друзьями, любимыми и родными. Это принципиально новая концепция развлечения.

На одном компакт-диске системы CD+OK Вам предлагается до семи тысяч песен и четыре тысячи разнообразных изображений, из которых Вы можете выбрать то, что Вам нравится. Наслаждаясь песнями, записанными только на одном компакт-диске, Ваша семья непременно получит массу удовольствия. Чтобы заказать интересующую Вас песню, Вам надо только набрать номер этой песни на пульте дистанционного управления. Меньше чем через две секунды Вы услышите музыку и увидите на экране выбранное Вами сопровождающее изображение. И теперь Вы можете петь! Если Вы исполните песню хорошо, то по окончании Вы услышите звуки фанфар.

Все песни подразделяются на: 1) Поп; 2) Ретро; 3) Детские; 4) Рок; 5) О войне; 6) Народные; 7) Авторская; наконец, Романсы. Выбор огромен, но Вы можете приобрести дополнительные компакт-диски CD+OK для расширения возможностей выбора. Новые диски будут выпускаться постоянно. Для любителей классики сообщается, что в скором времени в продажу поступит популярная оперная мелодия «Что день грядущий мне готовит?». Как в мужской, так и в женской тональности.

Студент НИВОР,
специально для апрельского номера

№ 4 (6), апрель 1999

Вот уже почти пятьдесят лет существует и развивается культурный феномен двадцатого века – рок-музыка. На сегодняшний день она представляет собой огромный конгломерат различных стилей и направлений. А когда-то все это начиналось с бесхитростных танцевальных рок-н-роллов. По-разному складывались и судьбы рок-исполнителей: кто-то стал всемирно известным с помощью лишь одной песни, а затем канул в Лету, другие же группы выпустили много великолепных пластинок, а сегодня они незаслуженно забыты. Но есть такие коллективы и солисты, названия и имена которых, а главное – их творчество, будут помнить поклонники еще очень и очень долго: «Beatles», «Rolling Stones», «Pink Floyd», «Led Zeppelin»… Всех не перечислишь. Сегодня это классика рок-музыки. К музыкантам этого высшего уровня относится и Рой Орбисон, американский певец, гитарист и композитор. Он из самого старшего поколения рок-музыкантов, которое стояло у истоков этой культуры.

Свою первую группу «The Wink Westerners» Орбисон организовал еще в 1949 году. Единственное достижение этой команды – победа на техасском радиоконкурсе талантов. Позднее, во время учебы в университете штата Техас, вместе со своим однокурсником Пэтом Буном (тоже будущая эстрадная суперзвезда) Орбисон создает новую группу – «The Teen Kings». Записи ребят попали к Сэму Филлипсу, президенту фирмы грамзаписи «Sun Records», который «вывел в люди» паренька по имени Элвис Пресли. Их песня «Ooby Dooby» потрясла Филлипса: у Роя Орбисона была необычная манера игры на гитаре и почти оперный голос, сильно отличавшийся от голосов тех исполнителей, которые записывались на «Sun Records». Контракт был подписан незамедлительно, хотя песня «Ooby Dooby» так и не достигла ошеломляющего успеха (в хит-параде США она заняла лишь 59-е место).

Новый период творчества Роя Орбисона (1960–1965) начинается с переезда в Нэшвилл и подписания контракта с фирмой «Acuff-Rose Publication». Меняется личная жизнь – меняется и музыкальный стиль (Орбисон обретает семейное счастье). В его репертуаре теперь преобладают лирические баллады. Именно в лирике Орбисон находит самое удачное применение своему голосу. По сей день он является одним из лучших исполнителей медленных баллад. Огромной популярностью по обе стороны Атлантики пользуются песни «Only The Lonely», «Claudette» (посвящена жене), «Blue Angel», «Running Scared», «Dream Baby» и множество других. Он совершает триумфальные гастроли по Великобритании вместе с «Beatles», в 1963-м году, записывает самую лучшую свою композицию – «Oh Pretty Woman» (настоящий шедевр, находящийся в ряду таких, как «Yesterday» Леннона и Маккартни, «Satisfaction» группы «Rolling Stones», «A House Of The Rising Sun» группы «Animals»). «Oh Pretty Woman» Орбисона известна в исполнении множества групп и солистов: в 82-м году группа «Van Halen» с этой композицией попала на первые места хит-парадов; в 90-м году эта песня стала главной музыкальной темой одноименного фильма. Многие знают Орбисона именно как автора «Oh Pretty Woman»…

Катастрофы подстерегали музыканта на пике славы. Сначала, в 1966-м году в автомобильной аварии гибнет его жена Клодетт; потрясенный, он на какое-то время прекращает музыкальную деятельность. Через два года – еще более страшный удар: при пожаре в доме погибают двое детей Роя Орбисона. Наступает глубокий кризис, хотя и в 1969-м он буквально из последних сил проводит свои гастроли по Англии, а в 1970-м выпускает альбом, исполняя чужую музыку – песни Хэнка Уильямса. Перенесенные несчастья не могли не сказаться на здоровье Орбисона: почти все следующее десятилетие музыкант живет под постоянным присмотром врачей и редко записывается. В 1979-м ему была сделана сложнейшая операция на сердце.

Когда через два года после операции он вновь возвращается на большую сцену, его приветствует вся музыкальная пресса мира. Концерты сопровождаются восторженными журналистскими рецензиями. Начинается новый взлет карьеры певца. В 1988-м знаменитые друзья – Боб Дилан, Джордж Харрисон и Джефф Линн приглашают его в свою группу «Traveling Wilbyris». Музыкант вновь полон творческой энергии, начинает активно работать с группой, параллельно записывая сольный альбом. Взлет, к сожалению оказался недолгим: 7 декабря 1988 года Рой Орбисон скончался от сердечного приступа. Ему было всего 52 года…

С уходом из жизни Роя Орбисона интерес к его музыке не угас. Через год после кончины вышла его «лебединая песнь» – пластинка «Mystery Girl». По сей день издаются сборники его лучших песен, в архивах фирм грамзаписи обнаруживаются неизданные композиции певца. Осталось много видеоматериалов. Новые поколения рок-меломанов продолжают восхищаться его ранними песнями в духе рокабилли (ритмическое сочетание кантри и блюза), проникновенными лирическими балладами периода 60-х годов, а также поздними работами, сочетающими стилистику кантри и блюза с современными рок-ритмами. Великолепные мелодии Орбисона-композитора будут, я уверен, еще долго любимы поклонниками рок- и поп-музыки.

Алексей Истратов,
студент III курса

№ 4 (6), апрель 1999

«Похоронят, зароют глубоко…» Эти строки Александра Блока оказались пророческими: кантата Г. В. Свиридова «Грустные песни» на стихи этого поэта впервые была исполнена лишь в 1999 году – после более чем тридцатилетнего забвения. Она прозвучала 27 февраля в Большом зале консерватории.

Музыка Свиридова всегда очень тепло принимается слушателями. Но «Грустные песни» не вызвали большого энтузиазма у публики, несмотря на высокопрофессиональное и проникновенное исполнение замечательного певца Александра Ведерникова, хоровой капеллы им. А. Юрлова и большого симфонического оркестра им. П. И. Чайковского под управлением В. Федосеева. Сочинение слишком необычно для Свиридова. Того Свиридова, который известен большинству, чья музыка переполняется радостью бытия, и жизнь в которых бьет ключем. Здесь, напротив, — размышления о смерти, о том, что ждет на пороге могилы. Все произведение выдержано в очень мрачных тонах. В нем нет открытой задушевности, свойственной музыке композитора. Все звучит строго и аскетично. Язык кантаты предельно лаконичен. Ограничен и круг исполнителей: солирующий бас, женский хор и камерный оркестр. Все вместе создает ощущение остановившегося времени, длительного пребывания в одном состоянии. Монолог обращен внутрь себя, в самую глубину  своего «я».

С варварской жестокостью вторглись в это состояние ликующие звуки тромбона: сразу вслед за «Грустными песнями» в этот вечер зазвучала музыка к кинофильму «Время, вперед!» Как могло такое случиться? Кто догадался таким образом составить программу концерта? Вошедшее, благодаря телевидению, в плоть и кровь наших соотечественников соло тромбона, открывающее сюиту, полностью перечеркнуло в сознании слушателей впечатление, произведенное «Грустными песнями». А бисирование этой части сюиты изгладило воспоминание о них «навеки»… В очередной раз в жертву сиюминутному успеху было принесено нечто гораздо более важное.

Для широкой публики, в основном, непрофессиональной, «Грустные песни» прошли незамеченными. Но, может быть, именно эта незнакомая грань творчества Свиридова заслуживает сегодня особо пристального внимания.

Татьяна Колтаков,
студентка III курса

№ 4 (6), апрель 1999

Случилось как-то мне в разгар семестра по делу в общем-то обычному, особенно для теоретика, заглянуть в один отдаленный уголок нашей Консерватории, спрятавшийся за батареей мусорных баков, в темном грязном закоулке «под аркой». (Те, кто бывал в rонсерватории сразу же понимают, что в этом мало приятном месте дислоцируются наши «филиалы» – фонотека и видеокласс.) Целью моего визита был каталог фонотеки. Там можно найти все, что нужно мне для работы над курсовой, думала я. Действительно, если не здесь в собрании записей крупнейшего музыкального ВУЗа страны, то где еще можно послушать интересующие вас вещи?

А интересовали «нас» записи произведений русских композиторов, написанных в первое десятилетие XX века: ранний Рахманинов, Василенко, Ребиков, Н. Черепнин, Штейнберг, Гнесин… Думаю, не ошибусь, если скажу, что из всего этого перечня только имя С. В. Рахманинова вызовет у современного музыканта более-менее определенные музыкальные ассоциации, причем это касается не только музыкантов-исполнителей, но и многих музыковедов! А остальные как же? А вот как: разве могут возникнуть музыкальные ассоциации, если им и взяться-то неоткуда? Ни одной записи интересовавших меня сочинений вышеперечисленных композиторов я не нашла. Исключение только подтверждало правило – одиноко стояла карточка с «Островом мертвых» Рахманинова, да еще обнаружился единственный CD с тремя симфоническими картинами Лядова и двумя произведениями Черепнина (вероятно, «в нагрузку»). Состояние легкого шока… Нет ни-че-го!

Значит, совсем не исполняется? Значит, совсем никому не нужно и не интересно? (Кто-то скажет: «Наивная! Нашла что искать, да еще в записях! Каких-то штейнбергов, гнесиных… Да кто сейчас имена-то такие помнит? Хотя Гнесина, конечно, еще помнят, но чаще не за композиторские достижения, а за заслуги перед Отечеством на ниве народного образования и чаще даже не мы, консерваторцы, а наши соседи – «академики»).Только тогда я осознала, что огромный пласт отечественной музыкальной, и не только музыкальной, культуры уходит или уже ушел безвозвратно. А мы и не заметили…И сейчас, по прошествии почти века спрашиваем себя: «А был ли мальчик?» Может ничего вовсе и не было там, на рубеже, между Римским-Корсаковым и Прокофьевым со Стравинским? Там, в уже почти мифическом «серебряном веке», пытавшемся преобразить весь мир в «Мир искусства», где только музыкантам мы отвели места где-то «на задворках», именуя их как-то с оттенком пренебрежения что ли – «композиторы рубежа веков». Так вот: всех в одну «не-могучую кучку»…

Сейчас только ленивый не говорит о том, что надо возрождать отечественную культуру, восстанавливать историческую справедливость, поднимать архивы, доставать с пыльных полок музейных хранений ранее недоступные материалы, документы, за которыми стоят живые люди, реально двигавшие историю вперед. Конечно, в живописи или литературе это сделать гораздо легче: достал из запасника картину, организовал выставку, издал рукопись – и, пожалуйста, знакомься с некогда забытыми, а теперь возвращенными шедеврами. И знакомятся. Зайдите в любой крупный книжный магазин – чего тут только нет! Все поэты «серебряного века» изданы и даже не в одной серии! Пишутся статьи, труды, диссертации. А как радуются любители живописи, когда узнают, что где-то найден какой-нибудь малюсенький набросок или рисунок известного художника! Сколько уже проведено выставок, издано альбомов, книг по русской живописи, по деятельности «Мира искусства», по модерну. А что в музыке? У нас – глухо…

Можно, конечно, взять партитуру. Хотя что с ней делать простому смертному? Ни читать ее как книгу, ни разглядывать как картину бедняга не может. Каждому понятно: узнать и полюбить музыку можно только слушая ее и, по возможности, в хорошем исполнении, сегодня – хотя бы в записи, а их-то как раз и нет! Держу пари, если бы Чайковского в свое время признали «неактуальным», его музыку перестали исполнять, партитуры «забыли» на полках хранений, то лет через восемьдесят о нем говорили бы: «Да-да, был вроде такой композитор». Абсурд? Да. С гениальной музыкой такого не бывает. Пример – «старина» Бах. Через сто лет после смерти «воскрес» и до сих пор благополучно «живет и здравствует». К сожалению, выдав «патент на гениальность» одним, мы быстро забываем других, из поколения в поколение повторяя раз и навсегда заученные оценки как не вызывающие сомнений аксиомы.

Однако самое неприятное, что такой однобокий подход у нас по-прежнему влияет и на репертуарную политику. Если некоторые произведения почти не сходят с афиш, другие только дожидаются своего «воскресения» или же появляются реже, чем дождь в пустыне. Так наши любимые произведения, превращенные стараниями оборотистых антрепренеров в «попсу» и «хиты» обеспечивающие и хорошие сборы, и довольную публику, совершенно не дают прохода своим менее удачливым «собратьям». Конечно, любому оркестру лестно дать новую интерпретацию давно известной Шестой симфонии Чайковского или Седьмой Шостаковича. Но в результате мы имеем их записи по десятку вариантов, зато ни одной версии последней части «Образов» для оркестра Дебюсси – композитора, без которого музыка в ХХ веке могла бы развиваться по совершенно другому «сценарию».

Есть и другая сторона. Кто-то знает только Пятую симфонию Бетховена, «тащится»от нее и «это все, что от жизни нам надо». Но другим, к числу коих относит себя и ваша покорная слуга, постоянно хочется новых музыкальных впечатлений. Так почему бы не последовать примеру наших предшественников и не возобновить что-нибудь наподобие рубинштейновских «Исторических концертов», так популярных у публики чуть более ста лет назад? Тогда можно будет спокойно удовлетворять требования всех: кто-то пойдет на знакомое, любимое, а кто-то туда, где можно получить новые музыкальные впечатления. На днях у нас в Консерватории состоялось нечто подобное – концерт из произведений Рославца, Прокофьева, Щедрина под общим девизом «Назад в XX век». Но такие проекты все равно остаются редким приятным исключением. Для их организации нужна определенная база знаний и в первую очередь со стороны исполнителей. Где ее взять?

Студенты-исполнители не знают русскую музыку «рубежа веков» настолько хорошо, чтобы заинтересоваться идеей ее исполнения. И в этом, увы, «заслуги» нашей музыковедческой науки, где сам подход – «альпинистский». Посмотришь ее отражение в консерваторской программе по истории музыки – ну прямо-таки гряда вершин, одна сплошная гористая местность, состоящая из гениев. Самостоятельно заниматься поисками исполнители вряд ли будут. Но этим с удовольствием займутся и музыковеды, если будет специальная база. Может быть, администрации студии звукозаписи, в ведении которой находится наша фонотека, стоило направить часть усилий на ревизию своих фондов и планомерное приобретение новых записей с целью заполнить существующие «пробелы»?

Позволю себе немного пофантазировать. Как было бы здорово, если на базе нашей Консерватории при участии исполнительских и теоретических кафедр и при поддержке ректората была бы разработана специальная программа. Ее главной задачей стало бы разучивание и исполнение незаслуженно забытых и почти вычеркнутых из нашей памяти произведений русской музыки. Многое из того, что никогда не исполнялось в советское время или же исполнялось крайне редко, можно возобновить при участии студентов, записать в том же БЗК и сохранить хотя бы для учебных целей. На базе этой программы организовать серию концертов в одном из залов Консерватории. Исполнение многих произведений, возможно, стало бы для них «вторым рождением», возвращением их слушателю – ведь у нас есть и свой оркестр, и хоры, и оперная студия, и множество самых разных камерных ансамблей…

Если не нам, Московской консерватории, то кому сейчас под силу такое большое дело? За него пора браться. И, может, тогда через несколько лет поговорка «что имеем – не храним, потерявши – плачем» не будет звучать так актуально и оттого еще больнее… Вслед за организаторами концерта поспешим «Назад в ХХ век», ведь времени осталось очень мало. Если вновь опоздаем, то уже точно потеряем что-то важное, на этот раз безвозвратно…

Ирина Никульникова,
студентка III курса

№ 4 (6), апрель 1999

От редакции: в последнем номере «Трибуны» был опубликован материал Елены Доленко «Времен связующая нить…», посвященный трагической судьбе репрессированного профессора МГК Н. С. Жиляева. В нем не без горечи звучат слова автора о том, что большая часть наследия – ценнейший архив Николая Сергеевича, по-видимому, не сохранился. Но недавно автору все же удалось «напасть на след» Жиляева в фонде Государственной Академии Художественных Наук (РГАЛИ, ф. 941, оп. 2, ед. хр. 3) – обнаружен текст его доклада (от 28.10.1925) под названием «Глебов о Скрябине». И поскольку доклад представляет не только исторический, но и научно-практический интерес, редакция сочла возможным вернуться к этой теме, а также сообщить, что портретный рисунок Н. С. Жиляева, опубликованный в предыдущем номере газеты, выполнен художником И. Фейнбергом.

В 1921 году увидела свет книга Игоря Глебова (Бориса Асафьева) под названием «Опыт характеристики музыки А. Н. Скрябина». Эта работа широко известна и до сих пор «пользуется спросом» у скрябинистов. Однако мало кто знает, что спустя четыре года после публикации, книга подверглась уничтожающей (и, надо признать, небезосновательной) критике со стороны Жиляева – замечательно тонкого музыканта, который к тому же был лично знаком со Скрябиным. Не в этом ли последнем – причины столь ожесточенной полемики Жиляева с Асафьевым? Не ревность ли руководила Николаем Сергеевичем в работе над текстом доклада?

Трудно найти однозначный ответ. Вероятно, и да, и нет. Кажется, ревнивые чувства нельзя полностью сбрасывать со счетов, поскольку иногда замечания Жиляева носят откровенно издевательский, нарочито «придирающийся» характер. И все-таки по большей части эти замечания справедливы. Кроме того, они позволяют нам выстроить ценностную шкалу Жиляева в отношении музыковедческих текстов. Но какова это шкала? Или, другими словами, – «что такое хорошо и что такое плохо», по Жиляеву?

Прочитав доклад, становится ясно, что «плохо» – это туманность и неясность; «плохо» – это кричащая пустота, облеченная в слово; «плохо» – это громкие фразы, «которые с одинаковым успехом, или, вернее, с одинаковым неуспехом можно наговорить о музыке решительно всякого композитора, а слегка видоизменив в них менее неопределенные выражения применить и вообще к чему угодно, вплоть до рассуждений об эстетическом восприятии органом вкуса зубных капель или о значении динамита в истории развития древнеэскимосской мысли».

Что же, по мнению Жиляева, «хорошо»? Во-первых, – согласие с логикой, грамматикой и историей; а во-вторых – наличие реальных знаний о предмете своего исследования и серьезное проникновение в его глубинный смысл. Все это необходимое, считает Николай Сергеевич, пребывает в «опыте» Глебова где-то за тридевять земель, тогда как «минорные ритмы», «мягко уступчивые образы» и «хрустально-звенящие фонарики светляков» правят бал.

Пересказывать поэзию, как известно, дело неблагодарное. Жиляевский же доклад – своего рода поэзия критики, образец искрящегося остроумия, блестящей эрудиции и неподражаемой, легкой иронии. Это лишний раз доказывает, что не только критика может быть равной предмету своего рассуждения, но и «критика критики» иногда достойна внимания, а в исключительных случаях даже художественно превосходит тот объект, на который она направлена.

Основную часть доклада составляет остроумная критика Жиляевым «словоизвержений» Игоря Глебова, этих «банальнейших, громких фраз». Трудно удержаться, чтобы не привести некоторые из глебовских «перлов». «На стр. 14, – отмечает Жиляев, – Глебов говорит о преобладании “минорных ладов в порывистых ритмах музыки Скрябина” – <…> если из этих слов выжать лимон поэзии и преломить их с черным хлебом прозы, то в итоге этой операции получаются некие минорные ритмы (?!)». Или – вот как, например, Николай Сергеевич отзывается по поводу реплики Глебова о первой части Третьей симфонии Скрябина: «Эта часть, – пишет Глебов, – вся – трепет, вся – волнение, вся – грозовая, вся – буйная. Она завершается нервным, судорожным, стремительно-безотчетным бегом» (стр. 36). «…Последняя фраза, – саркастически замечает Жиляев, – дает самобытный поворот фантазии у Глебова – бегом чего, куда и для какой цели – бегом времен, светил, или же просто сверкающих пяток дезертирских ног?» И, как бы в продолжение «дезертирской» темы, Жиляев приходит к глубокомысленному выводу: «…экскурсы Глебова в область науки и ссылки на художественные или исторические данные при самом легком, сколько-нибудь критическом натиске должны обратиться в бегство не менее стремительно-безотчетное, чем загадочные персонажи коды первой части третьей симфонии Скрябина».

В заключение Николай Сергеевич пишет, что для исчерпания всей глубины мысли и красот стиля Игоря Глебова необходимо процитировать его книжку сплошь, от начала до конца. Но так же верно и то, что постигнуть всю красоту критической мысли Жиляева можно лишь, прочитав доклад целиком. Кажется, это действительно можно будет сделать в самое ближайшее время, поскольку автор этих строк готовит к публикации целую подборку неизданных материалов Жиляева, среди которых и текст доклада «Глебов о Скрябине». Но пока доклад еще не опубликован в полном объеме, позволю себе в заключение процитировать его эпилог.

Жиляев собрал в заключительном предложении самые яркие двусмысленности Глебова и, как бы подыгрывая автору «опыта», высказался на его языке: «Апломб, ярко, из глубочайших недр поверхности осиянный светом недомыслия и тщетно подающий знаки минорными ритмами и хрустально-звенящими фонариками светляков неразделенной любви Игоря Глебова к огнедышащей горе поэзии – так можно в мягко уступчивых поэтических образах определить основные черты его сочинения».

Елена Доленко,
студентка III курса

№ 4 (6), апрель 1999

Весна. Долгожданная пора юности и свежести. Восторг чувств, ожидание нового и необычного. Приятной неожиданностью стал для всех концерт-презентация Российско-японского центра музыкальной культуры при Московской Консерватории, состоявшийся в начале марта в Центральном Доме Художника. Не случайно название вечера – «День журавля». Журавль – символ японской культуры, знак здоровья и долголетия. После Второй мировой войны японский бумажный журавлик стал символом мира для всей планеты.

Инициатором этого мероприятия выступила Московская консерватория совместно с посольством Японии при поддержке компании Japan Air Lines. В разноплановом действе участвовали не только музыканты, но и представители различных организаций, создававших Центр. Они и открыли официальную часть вечера. Много теплых слов было высказано не только от имени Московской консерватории и посольства Японии, но и от департамента МИД России по связям с ЮНЕСКО.

Духом загадочной японской культуры была проникнута вся обстановка вечера: сцену украшали роскошные икэбана и белоснежные журавлики, выполненные Московским клубом оригами. В фойе публику встречала выставка-продажа японской каллиграфии и книг о боевом искусстве Японии…

Напряженная тишина и полумрак в зале. Из-за сцены доносятся звуки сямисэна (японской лютни). «Море весной» – лирическая композиция японского автора Мияги Митио. Изысканное сочетание скрипки (Наталья Голубинская) и кото (японской цитры, в исполнении Дмитрия Калинина) сопровождала видеодемонстрация японских пейзажей, создавая у слушателей ощущение бесконечно длящегося парения.

Кульминация первого отделения – композиция Исии Маки под названием «Тринадцать барабанов». На сцене неожиданно появилась неоднократная чемпионка России по ката кёку синкай (японское боевое искусство) Юлия Цейтлина, исполнившая канонические импровизации под виртуозное сопровождение барабанов (Андрей Винницкий). Даже у «видавших виды» знатоков боевого искусства Японии появление на сцене симпатичной молодой женщины в светлом костюме с черным поясом вызвало изумление и восхищение.

Композиция для кото, табла (индийский барабан) и саксофона-альта российского композитора Алексея Куропатова возникла в результате его знакомства и увлечения индийским и японским искусством. В этом творческом эксперименте все кажется новым и неожиданным. Использование индийского ударного инструмента (мастерская трактовка Марка Пекарского) в сочетании с четырьмя кото (в эффектном исполнении одного Дмитрия Калинина) и бархатным тембром саксофона (в исполнении автора) создало атмосферу первозданности природы и ритмов человеческого бытия.

Весенней свежестью и воздушностью повеяло в зале во время композиции «Весна» Ёсидзава Кэнгё для кото, маримбы и голоса. Здесь слушатели могли проникнуться строгостью и аскетичностью японского традиционного пения, растворявшегося в прозрачном звучании маримбы.

Торжественный каданс вечера – выступление ансамбля японской музыки «Wa-On» при Московской консерватории. Он возник в 1994 году по инициативе композитора Джованни Михайлова и руководителя Школы кото в Киото г-жи Кэйко Ивахори. Его участники – студенты Московской Консерватории (Елена Царева, Наталья Григорович, Дмитрий Калинин), Института Стран Азии и Африки при МГУ им. М. В. Ломоносова (Татьяна Тимофеева, Татьяна Верушкина) и некоторых других вузов, а так же Галина Гвоздевская и Георгий Мнацаканов; художественный руководитель – композитор Дмитрий Калинин, директор – доцент Маргарита Каратыгина.

Этот замечательный коллектив по сути является единственным и уникальным на сегодняшний день в России, исполняющим традиционную и классическую японскую музыку. В его репертуаре – традиционная и современная японская музыка, произведения композиторов разных стран для японских инструментов (кото, сякухати, сямисэн). Название «Wa-On» в переводе означает «гармония», а при более точном истолковании каждого из двух иероглифов – «японская сущность, выраженная в звуке». Пьеса «Сокол» известного японского композитора Саваи Тадао, прозвучавшая в исполнении ансамбля «Wa-On» стала знаменательным заключением вечера.

Весна… В Японии цветет сакура. Вишневый цвет разлетается повсюду, а аромат растворяется в нежном звучании скрипки кото и сякухати, донося до нас загадочность и экзотику далекой страны.

Юлия Тарасова,
студентка III курса

№ 4 (6), апрель 1999

Весна наступила стремительно. Последняя весна уходящего века. Следующая – уже в другом тысячелетии! Правда на этот счет есть разные взгляды, но ближе к истине, как кажется, именно такое исчисление. Ведь речь идет о Рождестве, как точке отсчета. Когда мы празднуем день рожденья, то годик малышу, к примеру, – это и первый итог, и мгновение, открывающее второй год жизни. По этой логике наступление двухтысячного года – это и есть начало третьего тысячелетия. Так настроено большинство.

Кто-то живет годами календарными, мы же – академическими. И весна для нас, которую по-настоящему приносит лишь апрель, – время особое. Появляется ощущение близости итогов. У авторов доминирует проблемный взгляд на природу вещей, и не только потому, что во втором семестре есть такое задание, но и, вероятно, потому, что смена времени года на Руси – событие сильное, она располагает к философскому настрою. Даже в рецензионных этюдах. Тем для собственно проблемных выступлений, которые каждый молодой автор черпает из своего жизненного, профессионального, даже гражданского опыта, – много. Музыка, звучащая вокруг, концертная и театральная практика ведущих залов и сценических площадок, сложности учебного процесса, библиотека, фонотека, общежитие, человеческие судьбы и собственное будущее – все волнует их, давая пищу для ума. Но если какая-то тема спонтанно возникает в сознании многих неоднократно, как, например, фонотека, может быть тут есть над чем призадуматься и хорошо бы к ним прислушаться? Свежий взгляд для дела всегда полезен…

И все же апрель – это замечательно! Это и розыгрыши первого дня, и тяга к серьезным размышлениям, и сосредоточенность Страстной, и свет Пасхи, и долгожданные зеленые листочки, и, как утверждают знатоки, в наших краях самое синее небо в году.

Проф. Т. А. Курышева,
художественный руководитель «Трибуны»