№ 5 (4), май 1999

Писать рецензию на концерт, состоявшийся почти полгода назад – дело, согласитесь, нелегкое. Но, тем не менее, полезное и увлекательное, потому что только так, временем, можно проверить ценность и важность любого события, которое в первый момент могло вызвать бурю эмоций, а уже в следующий забыться навсегда…

То, чему свидетелями стали я и публика, пришедшая в Малый зал консерватории вечером 10 декабря 1998 года, забудется не скоро, да и забудется ли когда-нибудь? Концерт из произведений Джона Кейджа, одного из апостолов музыки XX века, обещал быть интересным. Афиши и анонсы пестрели разного рода «завлекалочками». Здесь и сама программа, куда были включены легендарные «Музыка на воде» и «4’33”», и имена участников концерта, среди которых Александр Любимов, Иван Соколов, Назар Кожухарь, Марк Пекарский, Светлана Савенко, и еще театр пластической миниатюры под руководством Валерия Мартынова. То и дело в консерватории натыкаешься на загадочно-интригующий лозунг «Кругом, возможно, Кейдж…», предпосланный автором, Иваном Соколовым, тексту ознакомительного содержания и рекламного назначения, который только подогревал любопытство по поводу приближающегося события.

В назначенный день и час зал был набит до отказа. Все жаждали наконец «увидеть» и услышать Кейджа, дух которого, обитающий сейчас «где-то в неведомых мирах», собирались «вызвать» его же музыкой организаторы концерта. Восторг вызвало уже первое произведение, исполненное ансамблем ударных инструментов под управлением Марка Пекарского. Ворвавшийся шквал четко ритмизованных звуков задал тон происходящему на сцене: под натиском этого напора постепенно исчезали нервозность, напряжение, неизбежно возникающие в первые минуты выступлений; весь зрительный зал погружается в состояние легкого транса, необходимого для «общения» с духом Кейджа (что, однако, не мешает встречать бурными аплодисментами каждый номер программы). И вот мы уже чувствуем  присутствие самого композитора! Словно голос автора за кадром звучат откуда-то со стороны придуманные им смешные истории. Зритель ни на секунду не выходит из этого состояния. Даже паузы между номерами, связанные с подготовкой сцены, размещением нехитрого «реквизита», заполняются остроумно и тонко сыгранными интермедиями в исполнении актеров театра пантомимы. Эти «вкрапления» вызывают в зале хохот и бурные аплодисменты. Разве можно остаться безразличным к милым выходкам актера, когда он входит в зал, сгибаясь под тяжестью огромной кадки с пальмой, и потом долго пытается пристроить ее на сцене, загораживая то половину, где расположился дирижер Любимов, то другую, где в позе ресторанной певички, в невероятно экстравагантном одеянии, дополненном боа из «мексиканского тушкана», готовится порадовать публику великолепным сопрано Светлана Савенко. Да, такого зрелища портреты, молча взирающие со стен Малого зала никогда не видели, и вряд ли увидят, потому что это невозможно повторить. Уже после первых номеров стало ясно, что задуманное устроителями сбывается с невероятным успехом. Это не было концертом, это был настоящий Performance – зрелище, которое синтезировало в себе различные виды искусства и  происходило одновременно в разных плоскостях и на разных уровнях сознания. Грань между исполнением отдельных произведений настолько искусно нивелировалась, что все сливалось в единый, четко продуманный спектакль. Поражал и артистизм исполнителей. Зная всех их как серьезных, талантливых музыкантов, трудно было подумать, что за внешне респектабельным имиджем скрывается не исчезнувшая с годами детскость, желание играть, творить на сцене, шутить, не бояться выглядеть по-идиотски смешно, но при этом нигде не переходить грань между искусством и безвкусицей, оставаясь в рамках сотворенного ими же театра абсурда. Кейдж действительно был с нами – его дух общался с залом через музыку, через слово, делился своими мыслями и юмором… Конечно, роль музыки здесь была решающей, но не единственной. И в этом мы смогли убедиться, когда во втором отделении услышали «4’33”».

Зная, что представляет собой эта пьеса и то, как обычно преподносится публике ее исполнение, многие (если не сказать все) были заинтригованы  предстоящей интерпретацией. Участники этого исполнения превзошли, наверное, самые смелые ожидания. Я так и не поняла, когда же все это началось. Ведущий А.Любимов придумал любопытную вещь: он просто не объявил композицию. «Музыка тишины» началась с не-нарушившего эту тишину не-названия. На сцене происходит уже привычное перемещение предметов, людей, вещей, инструментов. «Пунктиром» пробегает Назар Кожухарь в полосатом халате и домашних тапочках. Вместе с Пекарским он садится пить чай. Зрители увлеченно наблюдают за происходящим. (Многие, наверное, с радостью согласились бы разделить их теплую компанию и отведать чаю с пирожными и бутербродами – ведь шел уже третий час концерта…) Но вот артисты заняли свои места, дирижер взмахнул палочкой и… наступила тишина, нарушаемая только позвякиванием чайных ложечек, прихлебыванием чая да активно двигающимися челюстями Пекарского, один за другим поглощавшего бутерброды. (К чести исполнителя отметим, что он не  забывал предлагать их менее занятым в тот момент дирижеру и исполнителям!) В зале растет гул голосов, чуть сдерживаемый смех. И вдруг ловишь себя на мысли – ведь воспринимаем мы не то, что нужно! В какой-то, наверное одному Кейджу понятный момент, зал и сцена поменялись местами и те, кто находились там, освещенные огнями рампы, слушали другую музыку и смотрели другое, не менее интересное представление, которое разыгрывали все мы, зрители, истинные исполнители «4’33”»!

Несомненно, исполнение «4’33”» стало «гвоздем» программы, но и другие произведения ничуть не уступали ему. Это и «Credo in US», и «Прекрасная вдова 18-ти весен» (в роли которой выступила Екатерина Кичигина, продемонстрировавшая необычную вокальную технику), и Концерт для фортепиано с оркестром. Представление разыгрывалось участниками на одном дыхании и даже антракты не нарушали атмосферу некой ирреальности происходящего. Концерт, длившийся более чем три с половиной часа, не вызвал утомления от переизбытка увиденного и услышанного, хотя «45 минут для чтеца», помещенные в начале третьего отделения, заставили испытать меня ощущение бесцельно потраченного времени. Нужно отдать должное Марку Пекарскому, достойно вынесшему 45-минутный марафон чтения. Правда, текст производил впечатление «бреда сивой кобылы в лунную ночь» – настолько сумбурно, быстро и невыразительно он был прочитан. Может быть, не стоило помещать эту композицию «под занавес», после потрясшего всех своей новизной «4’33”»? Мерный  стрекот пишущей машинки, приводимой в движение дамой внушительных размеров, и монотонная проповедь, иногда оживляемая крещендо голоса чтеца, навевала зевоту, а содержание текста – главного составляющего элемента действа, осталось и для меня и, наверное, для многих «за кадром». Хотелось присоединиться к остальным участникам, которые несколько раз пытались остановить  экзекуцию зала самым радикальным способом. Наконец, Дмитрию Чеглакову это удалось. Зал с облегчением откликнулся бурными радостными аплодисментами!

Под занавес зрители были вознаграждены за столь долгое терпение и увидели потрясающее зрелище под названием «Музыкальные скульптуры». Ощущение восторга от красоты – хрупкой и загадочной сохранилось у автора этих строк до сих пор. Все, как завороженные, наблюдали за движениями актеров театра пластической миниатюры. В своем инопланетном облачении они словно рисовали музыку плавными волнистыми линиями, повинуясь невидимым импульсам, исходящим от музыкантов… На этой красивой, трогательной ноте и закончился тот вечер. Мы покидали зал с ощущением странника, которому после долгого пути открылась необыкновенная красота причудливого мира, где обитает дух Джона Кейджа.

Ирина Никульникова,
студентка III курса

№ 5 (4), май 1999

Рок-музыка… С какими предметами и явлениями ассоциируются эти два слова? Кто-то, услышав их, вспоминает рок-н-ролльные 50-е годы, кто-то – «битлов». Академические музыканты-профессионалы выделяют среди необъятного моря пластинок лишь небольшое количество конкретных альбомов конкретных исполнителей, которые, на их взгляд, являются шедеврами. Люди старшего поколения вообще резко отрицательно относятся к року. Однако, сегодня уже нельзя отрицать того, что рок – явление очень значимое, прошедшее длительную эволюцию: «танцевальные» 50-е годы, «бунтарские» 60-е, «золотые» 70-е, «зрелые» 80-е… А какое определение дать последнему  периоду развития рока – 90-м годам нашего века? Мне на ум приходит лишь одно слово – «кризисные».

В 60–80-е годы появились величайшие достижения рок-музыки. К ним, без сомнения, относятся: пластинка Beatles «Sergeant Pepper’s Lonely Hearts Club Band» (1967), концептуальный альбом Pink Floyd «The Dark Side Of The Moon» (1973), «A Night At The Opera» группы Queen (1975), альбом американца Брюса Спрингстина «Born In The U.S.A.» (1985) и много других работ различных исполнителей. А в 90-е годы я прежде всего отмечаю отсутствие шедевров,  альбомов, которые могли бы встать с названными в один ряд. Раньше на большой сцене было очень много групп и исполнителей, совершенно разных по музыкальному стилю и сценическому имиджу. Сейчас исполнителей еще больше, но по музыке и имиджу они все приблизительно одинаковы. Среди молодых рокеров мало ярких творческих индивидуальностей, у них и поп-исполнителей совершенно исчез творческий подход к делу – их больше всего интересует не возможность сказать новое слово в современной музыке, а как бы заработать побольше денег и всю оставшуюся жизнь купаться в роскоши.

Но это не означает, что талантливые рок-музыканты перевелись на белом свете. Просто они вынуждены оставаться в тени, не выдерживая жестокой диктатуры продюсеров крупных фирм грамзаписи и требований шоу-рынка. Правда, у этих музыкантов есть два выхода: либо «коммерциализировать» свою музыку, либо записываться на инди-фирмах – небольших фирмах грамзаписи, организованных группами энтузиастов. Как правило, они выпускают пластинки некоммерческих исполнителей.  Тиражи их маленькие, но в авторитетных западных музыкальных журналах это явление не обделяют вниманием – проводятся хит-парады продукции инди-фирм. Об этой ситуации с горечью высказался бывший лидер легендарных Pink Floyd Роджер Уотерс, когда корреспондент в одном из интервью завел речь о бессмертном альбоме группы – «The Dark Side Of The Moon»: «Если бы мы выпустили нечто подобное не четверть века назад, а сегодня, вряд ли судьба альбома была столь благополучна. Эти ребята из отдела артистов и репертуара, скорее всего, замахали бы на нас руками: Да вы что?! Да кто же это возьмет? Нет-нет! Надо «ужаться»! Вот, скажем, эту вещицу надо обрезать на 16 тактов – а то ее на радио не станут крутить. Ну и так далее. Короче – полная безнадега…»

В чем же объективная причина этой ситуации? Скорее всего в том, что на Западе уровень жизни стал очень высоким, люди имеют все, что хотят (или почти все). Бунт против окружающего мира, из которого родилась рок-музыка, в теперешних благополучных условиях начинает сходить на нет. И как результат – возникли  два полюса современной рок- и поп-музыки: на одном – нарочитое стремление угодить вкусам толпы (избитые гармонии и приемы аранжировки, «приглаженный» имидж); на другом – уход в различного рода «экстремальщину» (намеренное утяжеление звучания, вызывающий сценический образ, в текстах – темы сатанизма, садомазохизма, ненормативная лексика). Но общая черта всех молодых групп – похожесть друг на друга. Хотя у современных популярных исполнителей попадаются очень даже неплохие композиции, но, как правило музыкантам не хватает творческой фантазии весь альбом составить из вещей такого же качества. Например, я в 1997 году услышал интересную песню «Don’t Speak» молодой группы No Doubt, но, купив их альбом «Tragic Kingdom», я обнаружил, что кроме этой вещи там слушать больше нечего, все остальные композиции очень скучны и невыразительны. К сожалению, таких альбомов у новых групп очень много.

Серость продукции молодых команд скрашивают плоды творчества долгожителей рока, у которых открылось второе дыхание. Очень хорошие альбомы выпустили в 90-х Rolling Stones, Joe Cocker, Elton John, Aerosmith. А группы, пик популярности которых пришелся на 80-е  сейчас, наоборот, переживают тяжелый период: молодежь 80-х уже подросла, а в ранг классиков рока эти группы еще не перешли. Многие из них стараются удержаться на поверхности, некоторые вносят новые элементы в свой музыкальный стиль (U2, Duran Duran, другие – наоборот, возвращаются  к тем музыкальным идеям, которые использовали в ранний период своего творчества (Depeche Mode в своем последнем студийном альбоме «Ultra» 1997 года). Публика и критика реагируют на эти изменения по-разному, но дела, по большому счету, у этих групп неплохи. Исключение составляет, пожалуй, лишь американский поп-идол 80-х Prince: сейчас он выбрасывает на музыкальный рынок огромное количество своей новой музыки, которая, год от года становится все хуже и хуже (последний альбом «New Power Soul» 1998 года публика и критики почти единодушно сочли самым худшим в его дискографии).

Что произойдет с рок-культурой в будущем? Возможно, она модифицируется в какую-нибудь другую культуру. Трудно предсказать. Сегодня среди новых групп есть талантливые коллективы. Правда, их немного. Например, английская группа Oasis, которая в своих композициях удачно сочетает мелодику в духе Beatles и современные приемы аранжировки. Очень неплохо работает австралийская поп-роковая команда Savage Garden. Оригинальный стиль у шведов Cardigans, в отдельных своих хитах  возрождающих традиции поп-музыки 60-х – 70-х годов. Альбом 1997-го года «OK Computer» английской группы Radiohead немного не дотягивает до определения «шедевр», но это очень яркое событие в рок-музыке 90-х годов. Все это позволяет иметь надежду, что в будущем появятся произведения, которые встанут в один ряд с битловским «Сержантом Пеппером» и пинк-флойдовской «Темной стороной Луны»

А. Истратов,
студент III  курса

№ 5 (4), май 1999

Кто только не высказывался о критическом состоянии народной традиции, обреченной на неизбежное и быстрое отмирание и забвение! Можно вспомнить таких видных деятелей фольклора как Линева, Пятницкий, Листопадов (последний, кстати, писал об этом почти сто лет назад). Но, к счастью, народные традиции все-таки продолжают жить, хотя они, конечно, меняются, как меняются времена, а с ними и люди – носители этих традиций. Современную сельскую молодежь словно магнитом притягивает городская жизнь, а старинные традиции, дожившие до наших дней, хранятся как реликвии лишь старшим поколением. Когда уходят из жизни старые деревенские исполнители, с ними безвозвратно исчезают песни и «живые» детали обрядов. В памяти народной остается лишь квинтэссенция песенного наследия, «узловые» моменты обычаев – только самое существенное, запоминающееся, яркое.

И, наверное, совсем бы забылась исчезающая старина, если бы не ездили по российской глубинке студенческие фольклорные экспедиции, записывая рассказы о «делах давно минувших дней», перенимая у подлинных деревенских исполнителей драгоценные песни, танцы, манеру пения. Ведь многое из услышанного в ходе экспедиционной работы становится потом частью репертуара фольклорных ансамблей, сохраняющих песни, которые уже не смогли бы выжить в условиях естественного бытования. Выступления коллективов, придерживающихся «аутентичной» манеры исполнения, предоставляют редкую возможность прикоснуться к истинной народной культуре.

С 20 по 24 апреля в Москве прошел IV фестиваль фольклорных коллективов России «Фольклорная весна». Начавшись четыре года назад как молодежный фольклорный форум, он превратился в традиционное, крупное музыкальное событие. В рамках насыщенной программы фестиваля, в котором принимали участие около двадцати коллективов со всех концов России, ежедневно проходили концерты в залах ЦДЛ и РАМ им. Гнесиных и многочисленные мастер-классы. В этом году, благодаря финансовой помощи Газпрома, а также информационной поддержке радиостанций «Радио России» и «Эхо Москвы», фестиваль приобрел больший размах, чем в предыдущие годы. Но одновременно появилось больше и откровенно конъюнктурных ансамблей – самодеятельные коллективы предприятий Газпрома, академические народные хоры им. Пятницкого, Северный, Рязанский, Кубанский, ансамбль «Казаки России», «Русская песня» Н. Бабкиной. Их участие в фестивале, возможно, было вызвано желанием привлечь обычного среднестатистического слушателя, довольствующегося любым, пусть даже далеко не «натуральным» продуктом. И шаблонные костюмы (банальные кокошники, сарафаны с блестками, красные сапожки), в которых красовались ряженые представители этих ансамблей, и, собственно, само исполнение походило на китч. Чего стоила, например, одна «Барыня-сударыня» с саксофоном, электрогитарами, ударными и под фонограмму! Показательно, что многие деревенские песенники весьма и весьма неодобрительно расценивают такое псевдо-народное пение. Хотя, наверно, если такое «народное творчество» существует, значит, оно кому-нибудь нужно.

Подобными «шедеврами» изобиловали церемонии открытия и закрытия фестиваля, проходившие во МХАТе им. Горького, но, в целом, программа концертов была, несомненно, интересна не только для любителей фольклора, но и для профессионалов. Особенно привлекала возможность услышать большое разнообразие стилей и традиций: почти все коллективы представляли традицию своего края. Тут были и песни, и пляски, и игры, и частушки – всего не перечислить. Чтобы слушатели легче понимали природу песни, ее назначение, календарную приуроченность или момент исполнения в обряде, многие исполнители «обыгрывали» песни, демонстрируя фрагменты обрядов, дополняя пение ритуальными действиями, используя сочные комментарии на простонародном, местном диалекте. Так, изрядное актерское мастерство проявили ансамбли из Петрозаводска, Новосибирска, Воронежа, Брянска.

В очередной раз фестиваль подтвердил свой статус молодежного, поскольку большинство ансамблей и хоров были студенческими, – по преимуществу, студенты фольклорных отделений музыкальных училищ и вузов. На этом фоне особенно любопытно выглядел ансамбль Пермского университета. Не будучи в музыке профессионалами, участники ансамбля, не отягощенные «специальными» знаниями, достигли поразительного сходства с манерой деревенских песенников, действуя при исполнении во многом интуитивно, «как народ».

Живой традицией повеяло от выступления известного ансамбля «Тимоня» из села Плехово Курской области. Можно только поклониться пяти замечательным деревенским бабушкам, которые своим мастерством и темпераментом утрут нос любой молодежи. Ансамбль «Тимоня» уже не в первый раз участвует в фестивале, и каждый его выход на сцену становится гвоздем программы. Богато представленная периферия соседствовала на фестивале с коллективами обеих столиц. Запомнилось выступление ансамбля Санкт-Петербургской консерватории, представившего фрагмент северного свадебного обряда с выразительными плачами, а среди прочего особенно яркими были виртуозные частушки «под язык». Московских коллективов было гораздо больше – известные ансамбли «Жар», «Народный праздник», «Казачий Кругъ», ансамбли и хоры Московского университета культуры, училища и Академии им. Гнесиных, Института им. Ипполитова-Иванова, Колледжа им. Шнитке (по ряду причин ансамбль Московской консерватории под руководством Н. Н. Гиляровой, заявленный в программе, в фестивале участия не принимал). Появились на сцене и совсем маленькие артисты из московского ансамбля «Веретенце» с их зажигательными плясками. А ведь умение плясать по-народному дается далеко не всем взрослым!

Конечно, пение, игра или танец в подлинной народной манере всегда будет для городского жителя довольно сложной задачей. Особенности народной пластики, тембра, диалекта, ладоинтонационные нюансы – все это требует глубокого и пристального изучения, вслушивания. Современная городская молодежь по-иному чувствует песню, в ее исполнении она никогда не станет точной копией крестьянского оригинала, а сможет лишь в той или иной степени к нему приблизиться. К этому и стремятся молодежные фольклорные ансамбли. Трепетно относятся они к родной песенной культуре, а значит, народные традиции переходят в надежные руки.

Екатерина Крайнова,
студентка III курса

№ 5 (4), май 1999

«Все реки текут в море, – но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь» (Еккл., 1, 7).

Человеческая душа никогда не замутнится и путь ориентиров своих не потеряет, пока сознание вновь и вновь будет возвращаться к чистым, родниковым первоисточникам, давшим начальный импульс его жизни и движению. А эти родниковые источники хранит наша память. Тот, кто не бережлив к сокровенному понятию «память», обречён на горе, неудачи и разочарования: не помнящий прошлого не имеет будущего. Но мало кто сегодня задумывается об этом. Азартная устремлённость в завтра теряет опору и становится призрачной, поскольку память о тех, кто привёл в уверенное сегодня, уходит от нас всё дальше и дальше.

Одна из замечательных личностей Московской консерватории, Альберт Семёнович Леман, совсем недавно ушедший из жизни, мечтал о проведении вечеров, посвящённых памяти тех выдающихся музыкантов, чья жизнь была тесно связана с Консерваторией. Молодые дарования должны чувствовать, нести в себе и продолжать традиции своих учителей и их предшественников. Истинное творчество, переходя от одного поколения к другому, длится непрерывно. Сам Альберт Семёнович в классе среди многочисленных студентов охотно делился трогательными воспоминаниями о своих учителях – великих людях: Д. Д. Шостаковиче, М. Ф. Гнесине, Н. И. Голубовской. И всякая деталь, подробность в рассказах воспринималась с особым интересом: большой, чуткий художник берёг в себе самое ценное и значительное, что довелось ему видеть в этой жизни. Переживший блокаду, труднейшие послевоенные годы и множество трагических событий в своей жизни, Альберт Семёнович никогда не забывал о своих учителях, способствовавших раскрытию его собственного таланта: в печати выходили статьи (об Асафьеве, Гнесине, Шостаковиче), на уроках цитировались меткие высказывания его наставников, вспоминались эпизоды студенческих лет, а партитуры подтверждали то, что перед нами Музыкант, связующий столетия – прошлое и предстоящее. Ведь нельзя не вспомнить о том, что, к примеру, М. Ф. Гнесин занимался в классе Н. А. Римкого-Корсакова, и Альберт Семёнович с гордостью считал себя «внучатым» учеником Римского-Корсакова…

И вот идея Альберта Семеновича воплотилась в жизнь. Усилиями кафедры Композиции 27 апреля 1999 года в Белом зале прошёл концерт, посвящённый творчеству профессоров консерватории – Н. Я. Мясковского (1881–1950), В. Я. Шебалина (1902–1963), А. Н. Александрова (1888–1982). Низкий поклон всем организаторам этого концерта и тем, чьи воспоминания прозвучали в нем: Т. Н. Хренникову, А. А. Николаеву, Р. С. Леденёву, В. И. Рубину.

Немногие знают, что здание Белого зала некогда было обыкновенным жилым домом, где находились квартиры профессоров Московской консерватории. В самом зале, где состоялся концерт, прежде располагались знаменитая ламмовская библиотека, о которой ещё хорошо помнили некоторые участники концерта, и две комнаты, в которых жил сам Павел Александрович Ламм (1882–1951), профессор консерватории камерного ансамбля с двумя сестрами, и где проходили занятия с учениками.

Обстановка на концерте была удивительно теплая, живая и непринуждённая, хотя присутствовало небольшое количество публики. Наши педагоги рассказывали о своих годах учебы, создавая яркие портреты мастеров, их обучавших. После слов, проникнутых любовью и благодарностью, и отзвучавшей музыки хотелось скорее уединиться и задуматься о многом важном в жизни.

Концерт вела студентка IV-го курса композиторского факультета Анжелика Комиссаренко. Прозвучали: Соната для виолончели и фортепьяно (в исполнении М. Тарнорутского и Е. Комиссаровой) и «Мадригал» (в исполнении заслуженной артистки Л. Белобрагиной и М. Шалитаевой) Н. Я. Мясковского; соната для альта и фортепиано (играли О. Машукова и Ю. Парамонов) Шебалина; романсы Александрова (с Л. Белобрагиной и М. Шалитаевой). Эти изумительные сочинения заслуживают восхищения, и знакомство с ними для многих, думаю, только началось.

Удивительное событие совершилось в этот вечер. Идея Альберта Семёновича, наполненная человечностью, милосердием, как это было со многими его идеями, казалось, вдыхала в ушедшее жизнь, увлекала и не давала забыть, что мы, вспоминающие о прошлом, творим наше будущее. В этом прошлом так много чистого, светлого, доброго, что, к сожалению, сейчас во многом утрачено.

Подобные концерты необходимы не только композиторам. Практически отсутствие как исполнительских, так и историко-теоретического факультетов создало несколько грустную кар тину. Хочется надеяться, что к будущим концертам, в которых наши педагоги-подвижники будут знакомить публику не только с теми, кто преподавал композицию в Московской Консерватории, но и с теми, кто сегодня в ней трудится на композиторском факультете, и концертный зал – бывшая квартира П. А. Ламма, станет выглядеть иначе, более привлекательно, и музыканты и те, кто просто любит искусство и хочет знать его историю, проявят больше заинтересованности. А присутствовавшие в этот вечер в зале навсегда с благоговением сохранят самые вдохновенные и светлые воспоминания об этом концерте.

«Просим же вас, братия, уважать трудящихся у вас, и предстоятелей ваших в Господе, и вразумляющих вас. И почитать их преимущественно с любовью за дело их; будьте в мире между собою» (1 Фес., 5,12–13).

Жанна Сипапина,
студентка III курса

№ 5 (4), май 1999

«Смотрите, Слонимский приезжает!»

– то и дело раздавалось на первом этаже консерватории, рядом с доской объявлений.  И встреча состоялась. Невероятно, но два часа  общения вместили и показ за роялем уже известных и недавно оконченных сочинений, и блистательные импровизации. Было место и мыслям о вечном, о «старой» и новой музыке, и даже шуткам по поводу своего собственного носа, который, однако, владелец не хотел бы поменять на другой. Не было ни тени желания выглядеть оригинально, ошеломить или навязать собственное мнение, но ошеломляющее все-таки было: необыкновенное обаяние, доброжелательность, невероятная артистическая и музыкальная энергетика, открытость и настроенность на общение. Театр одного композитора состоялся!

Слонимский много играл, извлекая из инструмента полный, глубокий, выразительный звук (так, наверное, Брамс мог бы исполнить сочинения Слонимского!). Вспоминал своего учителя, Николая Дмитриевича Успенского, которому обязан умением сочинять в стиле знаменного роспева (упомянув о запрете по идеологическим соображениям диссертации видного ученого-исследователя древнерусского певческого искусства). Глубина знаний о мире, широта и избирательность музыкальных интересов, огромная творческая энергия, яркая притягательность музыки — вот, что делает личность Сергея Слонимского неповторимой.

Наталья Григорович,
студентка III курса

«Чем человек отличается от тролля?»

– таким неожиданным и одновременно интригующим вопросом открылась встреча студентов и преподавателей Московской консерватории с питерским гостем – композитором Сергеем Слонимским. Точнее, открылась монологическая часть встречи, вскоре переросшая, к восторгу всех присутствовавших, в театрализованное действо, где исполнитель и композитор слились в нерасторжимое, самодостаточное единство.

В качестве прелюдии к столь чудесному превращению прозвучали импровизации Мастера на «заказанные» публикой темы – своеобразный диалог со стилями и техникой. Среди таких «заказов» была предложенная автором данных строк (и по случайности не узнанная Слонимским!) тема органных Вариаций Шенберга op. 40. Впрочем, «неузнавание» только пошло импровизации на пользу, поскольку Слонимский задействовал иные, нежели Шенберг, особенности материала. Речь, в первую очередь, идет о разработке сонорного потенциала темы. А «щипки» рояльных струн квази-пиццикато с привлечением кластерных звукокомплексов – красноречивое тому подтверждение.

Встречу продолжила демонстрация фрагментов последнего сочинения Слонимского – исторической оперы «Видения Иоанна Грозного» (либретто Я. Гордина), недавняя премьера которой состоялась в Самаре (дирижер – М. Ростропович, режиссер – Р. Стуруа). Основная идея оперы, по признанию композитора, состоит в попытке по-новому взглянуть «на нашу больную проблему»: взаимоотношение власти и народа. Впрочем, нравственный вывод Слонимского о неприемлемости диктатуры в любой ее форме, о невозможности тирании как альтернативы самому скверному государственному устройству отнюдь не нов, и тем более для традиций русской культуры. Но, может быть, особенно близкая параллель возникает с интерпретацией темы насилия в новом фильме Александра Сокурова «Молох». Картина посвящена истории любви Гитлера и Евы Браун, как бы спрессованной в один весенний день 1942 года. Эта параллель уместна еще и потому, что Слонимский просмотрел фильм накануне своего приезда в Москву, отозвавшись о нем в высшей степени положительно.

Основная сюжетная линия «Видений» сводится к воспоминаниям царя о совершенных им злодеяниях – убийстве собственного сына, Митрополита, рабски преданного Федьки Басманова, не погнушавшегося перед тем заколоть, по приказанию Ивана, собственного отца… Вся опера, таким образом, представляет цепь галлюцинирующих видений больного, умирающего Грозного, жалеющего себя в своем одиночестве, и не способного уже что-либо изменить. Как видим, драматургия оперы содержит инверсионную идею – произведение начинается с эпилога, который по ходу действия получает разъяснение и оправдание (если тирания вообще может иметь сколько-нибудь приемлемое оправдание). Кажется, следование сюжета «в обратную сторону» аналогично структуре нашей памяти, которая тоже представляет собой движение вспять, возвращение в прошлое для обогащения, обобщения и исторического осмысления.

По поводу «техники своего музыкального языка», Сергей Михайлович заметил, что индивидуальность художника заключена не в «изме» (мини-, сериа- или каком-либо из вновь придуманных направлений), но в решимости быть самим собой, в смелости говорить то, ЧТО считаешь нужным и так, как считаешь нужным. Лексическую основу сочинения можно определить, в связи с этим, через филологическое понятие «многоязычия», поскольку иногда автор «говорит» на языке древнерусской монодии (а ведь он имел счастье учиться у выдающегося специалиста в этой области Николая Дмитриевича Успенского), иногда «одевается» в квази-фольклорный костюм (хотя считает, что «фольклорные цитаты – это неприлично»; и поэтому подлинных народных мелодий в опере нет). В то же время Слонимский широко использует современные приемы звуковой выразительности, например, микрополифонию в духе Лютославского, – композитора, музыку которого, по собственному признанию, «обожает».

В заключение Сергей Михайлович исполнил свои фортепианные сочинения: две пьесы («Интермеццо» памяти Брамса из цикла «Воспоминания о XIX веке» и «Колокола»), а также «две с половиной» прелюдии и фуги (полностью циклы: F-dur и es-moll, и прелюдию Fis-dur – «китайскую», как объявил ее автор). Слонимский пояснил, что гармоническая идея цикла состояла в попытке возврата к ренессансной трактовке высотной системы. Однако, все же акцентировал особое прочтение «добаховской» тональности, сознательно дистанцировав себя от варианта интерпретации, известного нам по творчеству Свиридова или Гаврилина. «Это другая диатоника», – сказал композитор.

Способность быть самим собой – это, по Слонимскому, не просто обязательное для художника умение. Это то, что, вспоминая «Пер Гюнта», музыкант считает важнейшим свойством человеческого существа вообще. Так возникает оппозиция с троллем. Всегда довольный собой, тролль лишь играет написанную для него роль (может быть, отсюда тайная связь слов: т-рол-ль – роль?). Он – не он, а тот, кем его хотят видеть. Человек же наделен возможностью меняться в своих устремлениях, а значит, творить себя сам. Не в этом ли смысл нашего существования? – спрашивает Слонимский. – Не в этом ли предназначение художника и одна из животворных сил искусства? Не этим ли человек отличается от тролля?

Елена Доленко,
студентка III курса

№ 5 (4), май 1999

О, сколько музыки у Бога,
Какие звуки на земле!

Эти строки – знаковые для Шостаковича в финале его прекрасного блоковского цикла. Читая студенческие критические заметки этого номера, проникаешься той же мыслью. Вроде бы в центре внимания молодых авторов, не то давнее, нетленное, что подсознательно звучит внутри нас как «музыка от Бога», а сравнительно новое, создаваемое рядом, далеко не бесспорное и, главное, такое невообразимо разное. Но, видимо, пора понять и принять, что наш завершающийся «безумный, безумный» век звучит по-своему, что в его пестром звуковом облике, где смешалось старинное и архисовременное, высокое и низкое, грубое и нежное, оглушающее громкое и тишайшее, отражаемся все мы, кому довелось в это время жить.

Кто музыки не носит сам в себе
Кто холоден к гармонии прелестной,
Тот может быть изменником, лгуном,
Грабителем; души его движенья
Темны как ночь…

Шекспир знал человеческую природу как мало кто. И понимал, сколь важно, чтобы душа отзывалась на прекрасное. А «чем сердце успокоится», как говорят прорицательницы, в контактах с музыкой вещь очень индивидуальная. Даже в нашей академической, музыкально высокообразованной среде ценностные критерии далеко не однородны. Что уж говорить о мире! Оценивая, анализируя звучащую данность критик, естественно, не может все полюбить (сердцу не прикажешь!), но обязан понять, что и почему волнует, притягивает его современников, куда – в прошлое, в будущее, в новые неведомые измерения – устремлены духовные поиски жаждущих художественного удовлетворения, кто и за какие достоинства становится властителем дум и душ, в чем корень успеха или провала, скорого забвенья или долгой славы. Понять значит перестроить мышление, как говорил М. Бахтин. Понять и сочиняющего, и музицирующего, и слушающего. Понять и оценить по достоинству.

Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! Но нет: тогда б не мог
И мир существовать; никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Вся предалась бы вольному искусству.

Какое счастье – наш Пушкин! На днях мы все вместе и каждый сам для себя будем праздновать 200-летие его рожденья. С праздником!

Проф. Т. А. Курышева, художественный руководитель «Трибуны»