№ 4 (165), апрель 2017

Эдип — В. Добронравов, Иокаста — Л. Максакова

Известно, что театр – синтетический вид искусства. В «Вахтанговском» этот синтез предстает в наиболее полном виде. Только на их сцене можно увидеть новаторские музыкально-хореографические спектакли с потрясающей игрой драматических актеров. Режиссер-хореограф Анжелика Холина отбирает литературные источники, в которых чувства героев можно передать лишь невербальными способом – жестом («Берег женщин», «Отелло», «Анна Каренина»). Особой популярностью пользуются музыкальные спектакли режиссера Владимира Иванова, в которых представлены живые голоса, живой оркестр и озорные танцы («Мадемуазель Нитуш»). Оба постановщика ведут поиски новых открытий на границе театра и музыки.

Эдип — В. Добронравов

Особая заслуга в этом, конечно же, принадлежит художественному руководителю театра Римасу Туминасу. Именно в его драматических спектаклях так важны жест и музыкальное звучание, которые помогают артистам добиться полного перевоплощения, а зрителю окунуться в душевный мир героев. Режиссер работает не только с драматическими спектаклями, но и с оперными, профессионально подходя к ним, ведь Туминас ни много, ни мало, выпускник литовской консерватории! В результате, казалось бы, такие давно известные сюжеты как «Онегин», «Дядя Ваня», в его интерпретации  приобретают совершенно новые краски. А в этот раз его выбор пал на «Царя Эдипа» Софокла – древнегреческая трагедия заинтересовала режиссера, видимо, неслучайно, ведь она, в некотором роде, является прародительницей оперного искусства.

«Царь Эдип» – масштабный межнациональный проект, совместно подготовленный Театром им. Евгения Вахтангова и Национальным театром Греции. Премьера спектакля состоялась 29 июля 2016 года в античном театре Эпидавра под открытым небом, где декорациями служила сама природа. Российские зрители увидели «Эдипа» 12 ноября 2016 года на сцене театра Вахтангова. Теперь он в репертуаре, и 6 марта вновь прошел с огромным успехом.

Сцена из спектакля

Зрители пережили вместе с Эдипом и Иокастой сложный путь самопознания. «Трагедия «Царь Эдип» – считает Туминас – звучит как история об ушедшем поколении, об утраченном человеческом величии. Были люди, умевшие чувствовать себя виновными. В этом умении заключены мудрость и величие человека». Эта мысль настолько актуальна, что зрителю и сегодня есть над чем задуматься, ведь как всегда герои Туминаса современны, и их поступки показаны через призму нашей действительности.

Впечатляют ресурсы, которые задействованы в постановке. Сценограф Адомас Яцовскис организовал пространство сцены с минимальным количеством декораций: основную площадь заняла огромная массивная труба – символ неизбежного рока, – имеющая тысячу и одно применение. Превосходную игру драматических актеров (Эдип – Виктор Добронравов, Иокаста – Людмила Максакова, Тиресий – Евгений Князев) дополнила работа бессменного хореографа театра Анжелики Холиной. А для воплощения полной достоверности происходящего был приглашен консультант – доктор искусствоведения Дмитрий Трубочкин.

Сцена из спектакля

Музыку к самому действу написал литовский композитор Фаустас Латенас. Использовав прием персонификации тембров, он как всегда попал в точку. Для Иокасты избран тембр виолончели: печальная мелодия, звучащая при каждом выходе героини, предрекает ее трагическую судьбу. Интересна режиссерская трактовка образа Иокасты: «Думаю, главный герой «Царя Эдипа» – не Эдип, а Иокаста. <> В ней черпают свою силу и Эдип, и Креонт. Ее кара себе самой тяжелейшая. Иначе и быть не могло: за собственное преступление титаны приговаривают себя только к смертной казни». Тембр, характеризующий Эдипа, – саксофон. Причем, саксофон звучит не только за сценой, но и на сцене, а играет на нем не кто иной, как сам Эдип. Ударные (литавры, барабаны) и медные духовые символизируют неумолимое приближение рока, возмездие и волю богов.

Сцена из спектакля

Особая роль в спектакле принадлежит хору (какая же греческая трагедия без хора?!). Его партию специально написал греческий композитор Теодор Абазис, который позднее вспоминал: «Мы в основном работали над произношением текста, тонами и полутонами. Наше дело – больше говорения, ритма, речитатива…». Нетрудно увидеть сходство с «Эдипом» Стравинского. Особенно ценным для нас является то, что с хором занималась педагог по вокалу из Греции Мелина Пеониду (в прошлом выпускница Московской консерватории), учитывая все особенности национального греческого пения.

Перед премьерой трагедии на сцене театра Вахтангова Туминас сказал, что для него театральный путь «Эдипа» только начинается. «Я хочу <> потом перейти в театр Станиславского и поставить ораторию по Стравинскому. Вот тогда пройдет «Эдип» весь путь. Это Тема, которую я могу петь вечно. Через 5 лет я опять его поставлю где-нибудь. Это как народная песня, которую ты поешь. Она развивается, она вечная. Каждый спектакль для меня – это песня…».

Олеся Бурдуковская,
III курс ИТФ
Фото Валерия Мясникова

№ 3 (164), март 2017

М. Вайнберг

В конце зимы любой желающий мог стать свидетелем эпохального события в Большом театре: с 16 по 19 февраля там проходил Международный форум «Мечислав Вайнберг (1919–1996). Возвращение». Три постановки опер Вайнберга; три концерта камерной музыки и мировые премьеры; четыре круглых стола; шесть творческих встреч; научная конференция с участием 40 музыкантов, ученых-музыковедов из восьми стран – такая грандиозная программа была заявлена. И она действительно оказалась очень яркой.

Опера «Идиот». Большой театр, 2017

Примечательна даже сама история зарождения Форума. Не секрет, что мероприятия такого масштаба обычно приурочены к крупным юбилеям или годовщинам, а до 200-летия М. Вайнберга еще два года. Но сегодня интерес к творчеству композитора невероятно высок за рубежом, актуальность и острота его тем приобретают все более злободневный характер, и российский музыкальный мир не остался в стороне. Только в 2016 году сразу два крупных театра страны представили новые постановки опер Вайнберга: «Идиот» в Мариинском театре (июль, концертное исполнение) и «Пассажирка» в Екатеринбургском театре оперы и балета (см. «Трибуна молодого журналиста», 2016 №8 – ред.). А в 2017-м в Москве вышли еще два спектакля: «Пассажирка» на сцене театра «Новая опера» и «Идиот» в Большом театре. Именно в это время и родилась идея Форума как обобщающего и объединяющего начала, способного глубоко погрузить зрителя-слушателя в необъятную и во многом еще непознанную звуковую Вселенную композитора Вайнберга.

Опера «Пассажирка». Новая опера, 2017

Главными организаторами Форума стали Государственный академический Большой театр России и газета «Музыкальное обозрение», куратором Форума и конференции – главный редактор «Музыкального обозрения» Андрей Устинов, научным консультантом – научный сотрудник кафедры истории еврейской музыки Университета музыки им. Ф. Листа в Веймаре Антонина Клокова. Среди участников Форума такие значительные организации, как Государственный институт искусствознания, Институт Адама Мицкевича в Варшаве, Государственный Мариинский театр, Екатеринбургский государственный академический театр оперы и балета, Московский театр «Новая опера». Время проведения также было выбрано неслучайно: именно на февраль Большой театр запланировал премьеру оперы Вайнберга «Идиот».

Форум торжественно открылся 16 февраля двумя круглыми столами: «Оперы Мечислава Вайнберга в контексте современного театра» и «Опера “Идиот” на российской сцене». И если первое событие представляло собой широкую общественную площадку для всех участников Форума, то вторая половина заседания вылилась во встречу с постановщиками нового спектакля – режиссером Евгением Арье и дирижером Михалом Клауза, – которая затем плавно переросла в доклад музыковеда Светланы Войткевич о самом оперном произведении.

Новая постановка Большого театра не вызвала однозначного восторга. Невольно напрашивалось сравнение с концертным (но, пожалуй, не менее полноценным) исполнением «Идиота» в стенах Мариинского театра в июле 2016 года. И если в Петербурге после спектакля не возникало желания разделять музыкальное и сценическое воплощение оперы – настолько цельным, единым, глубоким и по-настоящему «достоевским» оно получилось, то в послевкусие от московской постановки, помимо восхищения, вплеталось четкое ощущение излишних или, возможно, не до конца сложившихся решений.

Спорным показался образ Аглаи (Виктория Каркачева), довольно неожиданным было появление на инвалидной коляске Епанчиной (Елена Манистина), и, наконец, ярое несогласие вызвал образ Князя Мышкина (Станислав Мостовой) – как преувеличенно чрезмерно больного, убогого человека. Абсолютно нелепо и ужасающе выглядело ожившее на экране, иногда передернутое нелепыми гримасами с высунутым языком лицо Настасьи Филипповны. Да и три точильщика (само по себе крайне интересное решение!) не так органично, как хотелось бы, вписались в сюжетную канву постановки.

При всем этом «Идиот» Вайнберга в сценическом прочтении Арье, несомненно, не утратил «дух» Достоевского. Полифоническое ощущение пространства и времени создавалось за счет подвижного разделения сценической площадки и эффектного использования экрана в ее глубине. Помимо упомянутого выше неудачного момента в финале, образы, рожденные на экране, как и весь визуальный ряд, появляющийся из глубины сцены (отображенный для зрителей портрет, рассматриваемый кем-то из героев; изменяющиеся образы расшатанной реальности в момент приступа Князя, огонь, поезд…) – все эти детали значительно углубляли и расширяли пространственно-временной континуум. Дизайнерское решение спектакля (Галина Соловьева), как и световое (Дамир Исмагилов) и, особенно, пластическое (Игорь Качаев) были отлично продуманы. Запомнились и красно-черная гамма первого действия, кульминационно взорвавшаяся сценой брошенных денег… И белоснежные оттенки второго, когда тонкая грань миров еще не пройдена, но это непременно произойдет… И пластичный миманс на фоне событий (подобный заводным куклам, марионеткам), лишь подчеркивающий трагизм и неотвратимость развязки…

Фантастически хороши были образы трех героев оперы: это Настасья Филипповна (Мария Лобанова), Рогожин (Николай Казанский) и Лебедев (Константин Сучков). Особенно Лебедев! Непростая в интерпретации Вайнберга роль резонера, в каком-то смысле злого гения происходящего действия, была значительно нивелирована режиссером, но даже оставшихся деталей хватило солисту, чтобы едко и иронично сплести свою сюжетную нить. Да и Настасья Филипповна с Рогожиным вышли очень «достоевскими»!

Но, бесспорно, наиболее ярким, напряженным и взрывным моментом в спектакле стал конец первого акта. Сначала сцена у Иволгиных, затем именины и, наконец, эпизод сожжения денег – это, конечно, были самые цельные и самые захватывающие мгновения сценического действия.

Растущее внимание к музыкальному театру Мечислава Вайнберга не может не радовать. Хочется надеяться, что оно будет преумножено, и мы еще не раз подискутируем о художественных решениях его сценических работ, включая постановки его последнего творения – оперы «Идиот». Тем более что налицо явное возрождение всестороннего интереса к творчеству этого выдающегося композитора ХХ века.

Ольга Ординарцева,
выпускница МГК
Фото Дамира Юсупова

№ 3 (164), март 2017

Оперный театр Московской консерватории – одно из наиболее сложных творческих подразделений. Учебный процесс – это конвейер, он не замирает ни на минуту. За годы учебы молодой человек с хорошим голосом должен стать не только профессиональным певцом, но и артистом, а актерское мастерство развивает именно театральная учеба. 5 марта в Большом зале прошел очередной дипломный спектакль – «Богема» Пуччини под управлением Вячеслава Валеева. Дирижер, который в своих руках держит все нити сложного музыкального события, согласился побеседовать и ответить на интересующие наших читателей вопросы:

– Вячеслав Ахметович, для начала мне бы хотелось поговорить с Вами об оперном театре Московской консерватории. Он ведь начинался с оперной студии, которая в следующем году будет отмечать 85 лет?

«Евгений Онегин», БЗК, 15.02.2015

– За долгие годы его существования многие музыканты вложили свою лепту в это дело. Например, мой учитель Евгений Яковлевич Рацер. Это были чуть ли не первые руки, которые держали партитуру«Евгения Онегина» после постановки Чайковского. Он даже шутил: «Я задам каверзный вопрос: есть ли игра у литавр в арии Ольги?». Насколько я помню, только один дирижер ответил правильно (смеется). Конечно, шутки шутками, но Евгений Яковлевич знал, как общаться с певцами, прививал особое уважение к ним. Действительно, в нашем театре существовал такой фундамент – «старая гвардия», и с ними было одно удовольствие общаться.

– Театр и сейчас живет?

– Да, безусловно! Сейчас часто говорят, что оперный театр умирает. Возможно, у нас нет какой-то мобильности, но есть «экшен» совершенно другого уровня. Мы ведь не можем сравнивать поход в картинную галерею и просмотр очередного американского блокбастера. В нашем оперном театре собираются люди, безответно любящие это искусство. Да, здесь динамика другая. Но зато есть степень погружения в культуру! Отсюда мы черпаем то, как надо жить, как надо чувствовать.

– Как я понимаю, на сегодняшний день в репертуаре оперного театра идет не только «Богема»?

– У нас есть несколько оперных спектаклей, которые исполняются постоянно. Это в первую очередь «ходовые» сочинения. Наши студенты, заканчивая консерваторию, должны понимать, что такое оперный театр. Конечно, мы не учим здесь делать карьеру – мы учим петь, причем в лучших традициях. Для всего музыкального мира Московская консерватория считается музыкальной «Меккой», музыкальным «Римом, некоторые выпускники выступают и за рубежом, то есть наша вокальная школа котируется во всем мире. Поэтому «Богема», «Травиата» – это те спектакли, без которых нельзя представить себе нормального певца.

– То есть выбор репертуара консерваторского театра зависит от востребованности спектакля?

«Богема», БЗК, 5.02.2017

– Не совсем так. Во-первых, наши вокалисты должны на чем-то учиться. Мы, конечно, можем взять оперу «Борис Годунов», но только ни одного серьезного голоса для ее исполнения нет. У нас все-таки молодые ребята, голоса которых должны окрепнуть. Певцы должны набрать масть, опыт. А «Богема» – это тот вариант, который сам по себе востребован, а также им по силам.

– В наших спектаклях участвуют не только студенты – зачем учебному театру нужны постоянные певцы?

– Бывают такие ситуации, когда студенты уходят, понимая, что им еще рано выступать. Но есть и те, которые остаются, переступают через себя – «закаляются». Поэтому штат певцов, закрепленный за оперным театром, у нас на «подхвате» – они моментально «встают в строй» и исполняют нужную роль. Ольга Полторацкая, Анна Викторова, Владимир Автомонов, Сергей Чучемов, Андрей Архипов – профессионалы такого «калибра», которые за одну ночь выучат партию, да еще и помогут новичкам.

– Вернемся к «Богеме». Ее сюжет прекрасно подходит для студенческой постановки: все персонажи – творческие натуры, живут независимо и бедно. Но все же, как Вам кажется, способны ли наши ребята прочувствовать атмосферу парижской богемы?

– На репетициях студенты поют и плачут – хотя задача заключается в том, чтобы они не разрыдались на спектакле. Даже оркестранты, которые не в первый раз играют этот спектакль, тоже сглатывают слезы!

– Премьера «Богемы» под управлением А. Тосканини не была успешной, а наоборот, встретила довольно холодный прием критиков. Но в дальнейшем эта опера заняла свое место в мировом музыкальном наследии. Что в ней особенного, что выделяет из всего оперного репертуара?

– Пуччини заложил в партитуру бесконечное множество вариантов. Итальянские термины, которые он использовал, с особой чуткостью показывают изменения темпов, динамики. А темп там, между прочим, может поменяться в одном такте в три, а то и в четыре раза. Невероятная нюансировка! Пуччини очень тонко чувствовал, что ощущают его герои во время своих арий, дуэтов. Кстати, мы как раз равнялись на темповые, динамические нюансы Тосканини.

– Что, на Ваш взгляд, самое трудное в этой опере?

– В «Богеме» очень много от мюзикла. Мюзикл – это не просто бегают по сцене, не «джазовые ручки», а сложнейшее искусство. И Пуччини приблизился к такой грани, когда это еще опера, но дальше уже начинается мюзикл. Я часто говорю студентам, как важно не потерять темпоритм. Если его упустить, то Пуччини превратится в «болото», в котором можно увязнуть. Здесь стоит провести параллель с фильмом «Карты, деньги, два ствола»: тоже, вроде бы, везде шутки, все весело, а потом – бац! – трупы… и уже совсем не смешно. Возьмем, например, Мюзетту: абсолютно неправильно воспринимать ее как плоский персонаж – ведь все, что у нее снаружи, у Мими – внутри.

– Кто помогает молодым артистам перевоплощаться в своего персонажа и одновременно справляться с особенностями вокальных партий?

– Не у всех студентов вокальный аппарат поддается контролю. Они еще не совсем профессионалы, с ними приходится вычищать каждую фразу, все объяснять. Каторжную работу тут выполняют наши концертмейстеры М. Филина, А. Котляревская, Т. Куделич, С. Сафронов. Они абсолютно беззаветно репетируют с ребятами с утра до вечера, не спят, не едят, а сидят в классе и учат с ними роли. Как будто на алтарь положили свои жизни! Например, наш Коллен (Максим Орлов) – очень хорош, у него невероятный голос, артистические данные. Но ведь спектакль строится не на отдельно взятых персонажах! Нужно, чтобы все соединилось вместе. А у кого-то ухо не готово к тому, что рядом поет не менее важный, чем он, человек.

– Как Вам кажется, удалось ли студентам справиться со столь неоднозначным сочинением как «Богема»?

– Вы знаете, я всегда с интересом отношусь к тому, как реагируют на наши постановки или концерты иностранцы. Им всегда важен прогресс. И я, в свою очередь, тоже стараюсь обращать на это внимание. Самое главное мое требование студенты выполняют: неважно, что происходит на сцене – ссоритесь ли вы, плачете или радуетесь – надо сделать так, чтобы зрителю стало понятно (ведь, откровенно говоря, не каждый в этом зале хорошо понимает итальянский язык!). Не должно быть равнодушия со стороны сцены. Поэтому я этим спектаклем очень доволен. Даже члены государственной комиссии, которые должны были оценивать наших дипломников, после признались, что перестали воспринимать «Богему» как студенческую постановку и просто наслаждались оперой.

– Вячеслав Ахметович, Вы занимаетесь и со студенческим симфоническим оркестром. Есть ли для Вас, как для дирижера, разница между чисто оркестровой работой и театральной?

– Вокалисты – отдельная каста музыкантов. Их невозможно сравнивать с инструменталистами. Тенор, бас или сопрано – это 70 или даже 90 процентов чистого голоса. В таких критериях очень сложно оценивать инструменталистов, а вот вокалистов надо. И они знают себе цену. Когда с ними общаешься, следует понимать, с кем ты говоришь. Да, конечно, это пока не Шаляпин, но это будущее, потенциал! К вокалистам иное отношение, которое даже культивируется в театре. Когда я только пришел к ним, мне было сложно это понять. В симфоническом оркестре дирижер – это центр. А в театре – один из цехов, где нужно слушать и слышать всех остальных: и режиссера, и сценографа, и, естественно, певцов.

– Если бы Вам пришлось выбирать между симфоническим и театральным оркестром, чему, как дирижер, Вы отдали бы предпочтение?

– Это сложный вопрос. Слава Богу, передо мной никогда не стояло такого выбора. И там, и там я нахожу большой интерес. Театр – это трехмесячная (или даже больше) работа на один результат. За это время с симфоническим оркестром можно сделать гораздо больше. Здесь масштаб другой. Невозможно расстаться со спектаклями, но и уйти насовсем в «яму» не хотелось бы. Я доволен той ситуацией, которая есть сейчас, я занят в прекрасных постановках оперного театра, работаю с замечательными коллегами. Мне очень интересно общаться с нашими режиссерами, педагогами – огромный им поклон за то, что они готовят ребят к непростой жизни. Ведь студенты консерватории, как мне кажется, должны не просто научиться выражать свои мысли на другом уровне, но и просто жить!

– Ни для кого не секрет, что Большой зал не подразумевает возможность оперных постановок. Консерватории нужна своя оперная сцена, но она никак не дождется ее. Это изменило бы уровень воздействия на слушателей?

– Это не просто бы изменило, это поставило бы все на свои места. Сейчас нам приходится идти на тысячи уловок, чтобы как-то справиться с тем, что оркестр сидит не там, где надо, а певцы стоят ко мне спиной, что те реверберации, которые глушились бы ямой, «вываливаются» в зал. Очень часто приходится переделывать нюансировку: там, где у Пуччини стоит четыре piano или fortissimo, приходится делать скидку на то, что певцы будут стоять рядом с оркестром. А начинаешь играть тише – певцы теряют звук, потому что перестают чувствовать под собой опору – ведь у них еще нет большого опыта работы с оркестром. И к тому же, выступление в Большом зале всегда влечет дополнительный уровень ответственности. Мало пройти просто по сцене, как тебе сказал режиссер. Роль надо наполнить, найти в себе нужное ощущение, выдержать, «вытянуть» свою партию…Поэтому мы так ждем оперную сцену! И не только потому, что там будет легче и вольготнее, что мы сможем делать большее количество спектаклей, что оркестр сядет на свое положенное место и будет играть свободно, так, как задумал композитор. Главное – певцы научатся чувствовать себя в настоящем оперном театре!

Беседовала Кадрия Садыкова,
IV курс ИТФ

№ 3 (164), март 2017

Т. Аракелян

2017 год ознаменовался юбилейной датой – 120 лет с момента первой постановки оперы «Богема» в России. Сегодня в мире это одно из самых популярных произведений Джакомо Пуччини, которое входит в репертуар большинства оперных театров нашей страны. Оперная студия Московской консерватории еще в 1935 году обратилась к «Богеме», и вот уже почти 85 лет она неизменно сохраняет свои позиции в студенческой программе – ведь это произведение о проблемах молодых!

5 марта на сцене Большого зала Оперный театр МГК вновь представлял «Богему» (на итальянском языке). Для Татевик Аракелян (Мими), Андрея Лукьянова (Марсель) и Лилии Никульниковой (Мюзетта) этот спектакль был дипломным.

«Богему» считают одним из высших проявлений веризма в музыке. Его последователей интересовала жизнь и тончайшие психологические переживания людей в самой обычной обстановке. Молодые артисты, хоровая группа консерваторского хора (худрук профессор С. С. Калинин) и оркестр нашего театра во главе дирижером, доцентом В. А. Валеевым смогли очень убедительно передать эту правдивую и грустную историю пришедшим в зал зрителям-слушателям.

Несмотря на то, что в опере отсутствовала увертюра, солисты и оркестр под управлением дирижера с первых же тактов мастерски воспроизвели атмосферу Парижа, Латинского квартала и мансарды, где живет так называемая богема: романтичный поэт Рудольф, художник Марсель и их приятели – философ Коллен и музыкант Шонар. Атмосферу сначала задорную и бесшабашную, с появлением Мими – нежную и хрупкую, а затем все более контрастную, трагическую и страстную.

Особенно яркое впечатление оставила именно исполнительница партии Мими. Она не только покорила зал своим голосом в достаточно сложной партии, но и смогла актерски ярко выстроить свою роль. Уже в первой арии она сумела воссоздать тонкий, ранимый характер своей героини, а затем передать сложную эволюцию характера от простой счастливой девушки к страдающей, безвременно умирающей женщине. Т. Аракелян была хороша не только сама, но и в ансамбле с прекрасным партнером (А. Бородейко – Рудольф). Знаменитый дуэт главных героев прозвучал очень гармонично.

По-своему хороша была Мюзетта, второй, подчеркнуто контрастный, женский характер «Богемы». Исполнительница вполне справилась с ролью легкомысленной, гордой и уверенной в себе девушки – интриганки. В создании атмосферы легкого, неунывающего Парижа ей помогла и хоровая группа, исполнившая партии продавцов, мальчуганов и суетливой толпы накануне Рождества.

Очень важно, чтобы «Богема» Пуччини, наряду с «Евгением Онегиным» Чайковского, оставалась базовым произведением в репертуаре всегда молодой труппы Оперного театра Московской консерватории. Лучшего материала для формирования профессионализма начинающих оперных артистов не найти. Это наш золотой фонд. И хочется верить, что эти постановки все-таки дождутся настоящей консерваторской оперной сцены.

Юна Катко,
студентка III курса ИТФ

№ 3 (164), март 2017

Контрабас – музыкальный инструмент, давно заросший ярлыками «неуклюжего» и «неповоротливого», начиная с небольшой пародийной зарисовки К. Сен-Санса, поручившего ему исполнять «Слона» в «Карнавале животных», и заканчивая известной монодрамой Патрика Зюскинда «Контрабас», где главный герой мечется между любовью и ненавистью к избранному им инструменту. При всем этом он полноценный представитель «звукового сообщества», виртуозный инструмент внушительного объема и диапазона звучания, а Эдгар Мейер, о котором пойдет речь, – один из лучших современных контрабасистов.

Мейер – подлинный Мастер. Это проявляется даже во внешнем облике исполнения – он по-отечески, с любовью перекладывает ловкие пальцы со струны на струну, словно беседуя с давним другом. Им сыграны, например, «Цыганские напевы» Сарасате – технически сложное произведение, изначально созданное для скрипки. Все штрихи, флажолеты, нюансы с легкостью взяты на самом внушительном представителе струнно-смычкового «семейства». О том же говорит исполнение сольных и двойных контрабасовых концертов (например, совместно со скрипачом Джошуа Беллом он реализовал Большой концертный дуэт Дж. Боттезини). Среди этих концертов есть и сочиненные самим Мейером – в них проявился его композиторский талант.

Но не только техническим совершенством Мейер покоряет слушателя. Его непревзойденное достоинство – великолепный, кристально чистый звук. Среди множества звукозаписей жемчужиной и особняком стоит исполнение трех сюит для виолончели соло И. С. Баха. Спокойный, взвешенный звук, без излишней сентиментальной вибрации и эмоционального надрыва – это манеру игры в какой-то степени можно было бы назвать даже аутентичной, антиромантической, где звучание подобно скорее виоле д’гамба, нежели современному контрабасу.

Мейер много внимания уделяет и ансамблям. Среди музыкантов, с кем он сотрудничает – всемирно известные скрипачи Хилари Хан и Джошуа Белл, виолончелист Йо Йо Ма, исполнитель на табле Закир Хуссейн, бас-гитарист-виртуоз Виктор Вутен и т.д. Мейер сыграл немало как традиционной классической музыки, так и переложений – совместно с исполнителем на банджо Белой Флек (например, пьесы «Doctor Gradus et Parnassum» Дебюсси, сонаты Скарлатти, инвенции Баха, мазурки и этюды Шопена и многие другие сочинения).

Среди более двадцати альбомов Мейера больше половины составляют записи неклассического репертуара – джаза и особенно блюграсса, одного из направлений, в котором Мейера причисляют к музыкантам, подарившим ему мировую известность. Например, альбом Appalatian Journey (2000), созданный в ансамбле с Йо Йо Ма и скрипачом Марком О’Коннором, выиграл золотую статуэтку Грэмми.

Разносторонне одаренный музыкант, Эдгар Мейер в 2006 году осуществил сольную программу, в которой выступил уже как мульти-инструменталист, исполняя собственные пьесы не только на контрабасе, но и на мандолине и гитаре, фортепиано, виоле д’гамба и других инструментах. По сей день он ведет интенсивную концертную деятельность, и будем надеяться, что когда-нибудь российские слушатели также смогут услышать этого замечательного музыканта.

Лидия Саводерова,
IV курс ИТФ

№ 3 (164), март 2017

13 ноября Венгерский культурный центр в Москве организовал венгерский танцхаз – традиционное фольклорное мероприятие, которое с давних времен проводится в венгерских деревнях и селах (особенно в холодное время года).

Танцхаз буквально переводится как «танцевальный дом». С одной стороны, это замена летних деревенских гуляний, что-то вроде «фольклорной дискотеки». С другой стороны, такие гуляния часто имеют тематический характер и посвящены определенному празднику: в этом случае он превращается в развернутое народное действо.

Сегодня танцхазы появились и в городах. Людей привлекает живая музыка, теплая атмосфера, новые знакомства. Некоторые относятся к народным танцам как к виду спорта, а особые любители традиционной культуры объединяются в профессиональные танцевальные ансамбли. В больших городах есть танцхазы различного уровня сложности – начиная от встреч «для простых смертных», где вас будут учить элементарным движениям – и заканчивая закрытыми мероприятиями для маститых.

Знакомство московской публики с венгерским танцем стало возможным благодаря гастролям народных коллективов «Саркалаб» и «Резеда». Это своеобразный «ансамбль ансамблей», творческий тандем танцевальной пары и сельского музыкального дуэта: скрипача и контрабасиста. Мероприятие проходило в клубе «Море внутри» в Сокольниках.

В Венгрии бóльшая часть населения имеет хоть какое-то понятие о народном танце. Основные движения составляют основу уроков ритмики в детском саду. Поэтому мне было любопытно, как поступят музыканты с российской аудиторией.

Исполнители оказались родом из Трансильвании (историческая область на северо-западе Румынии, ранее принадлежавшая Венгрии) и все началось с представления традиционного трансильванского костюма. Кстати, некоторые его элементы были оригинальными и достались участникам от родителей. Танцы были из двух местностей Трансильвании, так что все как будто «путешествовали» по разным деревням и узнавали местные особенности.

Основная суть танцхаза заключалась в обучении этим танцам всех желающих. Перед началом основного «действа», танцоры показали сольный танец, продемонстрировав свои умения. Они делали это так ловко, что участники сразу почувствовали себя частью «творческого процесса».

Примерно 50 человек стояли в большом хороводе и повторяли движения танцоров, которым удавалось пояснять их на каком-то интернациональном языке. Постепенно от самых простых шагов мы двигались к более сложным, которые незаметно объединялись в замысловатые комбинации. Музыканты все это умело сопровождали и постепенно ускоряли темп. В результате, в первом «действии» участники своими силами воспроизвели традиционную последовательность из трех танцев местности Мезешег: самый медленный – «акастош», а также медленный и быстрые чардаши.

Во второй части танцхаза мы познакомились с различными танцами и играми местности Фелчик. Это был уже не единый цикл, а отдельные танцы, которые могли быть на сельских зимних вечерах. Тут пришлось осваивать различные пространственные фигуры: объединяться в пары, меняться местами, ходить друг за другом «змейкой». Как оказалось, чардаш в Фелчике отличается от «классического» и чем-то напоминает греческий сиртаки. Под конец мы соприкоснулись с народными играми – «Аист» и «Про старого еврея» (песня и танец с соответствующим сюжетом). А «на бис», танцоры предложили «цеппер» – городской танец немецкого происхождения.

Мероприятия такого плана не очень часто проводятся в Москве. Хотя в клубе «Море внутри» раз в несколько месяцев бывают танцевальные встречи, посвященные как венгерским танцам, так и танцам других народов – польским, литовским, сербским. Часто говорят о важности фольклора и необходимости знакомить с ним широкие массы.

Подобные танцхазы – отличный способ привлечь и заинтересовать людей. Ведь ты не замечаешь, как вдруг сам становишься исполнителем и танцуешь чардаш, о котором до сих пор только читал в книжках. Как говорится, «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». А еще лучше попробовать самому!

Анна Уткин,
IV курс ИТФ

№ 3 (164), март 2017

10 и 11 февраля в театре «Геликон-опера» состоялись события, необыкновенные как минимум в двух планах: во-первых, была представлена опера американского композитора на русский сюжет, а во-вторых, публика получила весьма редкое в наше время удовольствие –увидеть после спектакля автора музыки живьем. Необычайный ажиотаж зрителей, огромная очередь на вход в театр и оглушительный успех «предприятия» сопровождали оба вечера.

Композитор Джей Риз (р. 1950) пользуется широкой известностью как на родине, так и за рубежом. Музыкальное образование он получил в университете Пенсильвании – в частности, у таких учителей как Дж. Крам и Р. Верник, а с 1980 года сам начал там преподавать. Творчество Джея Риза характеризуется разносторонностью и охватывает различные жанры. Неоднократно звучала его музыка и в России – в основном силами ансамбля «Студия новой музыки».

Сам композитор уже не в первый раз посещает нашу столицу и с удовольствием наносит визиты консерватории. В этом году он вместе с супругой специально приехал на постановку своей оперы «Распутин», принимал участие в репетициях и остался очень доволен сценическим решением режиссера Дмитрия Бертмана.

Опера «Распутин» была написана по заказу Б. Силлз и Нью-Йоркской оперы в 1988 году. Столь экзотический выбор сюжета автор мотивировал тем, что фигура Распутина и история, связанная с ним, привлекли его как идеально подходящий для театрального жанра драматический материал. Историческая правда, к тому же отраженная в различных источниках, позволила композитору самому избирать то, что казалось наиболее отвечающим замыслу – таким образом, либретто составлено целиком им самим.

Москва уже видела эту оперу в 2008 году – в том же театре и в той же постановке. Все ключевые моменты режиссуры были сохранены, хотя обновился состав исполнителей, что нередко приводит к новой трактовке тех или иных образов спектакля. Оригинальный размер этой оперы ничуть не уступает среднестатистической музыкальной драме Вагнера и предполагает около четырех часов усердного слушания музыки, однако для нашей публики было сделано послабление. Все события придворной жизни Распутина промелькнули за два часа, включая кульминационную сцену бесчисленных попыток покушения на убийство.

Режиссерская работа Д. Бертмана изобилует находками. Два действия оперы разделены антрактом не после конца первого (как можно было бы ожидать), а после начальной сцены второго. Такое, казалось бы, странное решение вызвано, видимо, желанием создать арку в восприятии слушателей: оба раза публика погружалась в экстатическое состояние созерцания плотских утех. Здесь можно проследить даже особую линию развития: если в начале I действия содомическая сцена предполагает массовый характер – Распутин призывает обнаженный люд идти к Богу через грех, то во II действии происходящее носит более интимный оттенок, когда Распутин лично наделяет плодами наслаждений группу своих восторженных почитательниц.

Главным лейтмотивом постановки следует считать яйцо. С одной стороны, это философский символ вызревания новой жизни: младенец-сын Николая II истекает кровью внутри яйца-колыбели; из яйца же вылупляется в эпилоге никто иной, как Ленин, а вместе с ним – и новая жизнь России. Яйца становятся и просто предметом антуража: царская семья замечательно чувствует себя среди «творений» Фаберже величиной в человеческий рост с государственной символикой; Распутин весьма вольготно завтракает с императрицей вареными яйцами. Соответственно, главная конструкция на сцене – это огромная картонка-подиум для яиц.

При всей притягательности «яичной мистерии» на первом месте все же стоит личность Распутина. Композитор представляет его как натуру противоречивую: с одной стороны, тот обеспокоен судьбой страны, с другой –преследует свои личные интересы (Бертманом добавлен еще один аспект – чересчур чувственные объятия с императрицей). Григорий Соловьев в этой роли, несомненно, обладает особой харизмой. Однако в опере есть момент, когда Распутин остается наедине с собой и практически разоблачает себя, упиваясь доверием к нему простых людей: вместе с личиной божественной сущности он снимает с себя накладную бороду, усы, парик и остается (о Боже!) совершенно лысым, сорвав с губ особенно впечатлительных дам громкое «Ужас!»

И все же в опере есть персонаж, затмевающий Распутина: князь Феликс Юсупов, блестяще исполненный Иваном Ожогиным. Он очень рельефно показан в разных сценических ситуациях, переживая различные эмоциональные состояния от соблазнительной песни-танца в кабаре мужчин-трансов до отчаяния, гнева и мести. Счастливое сочетание актерского и певческого дара исполнителя сделало эту роль по-настоящему колоритной и запоминающейся.

Единственная развернутая женская партия в опере принадлежит царице Александре Федоровне. Заботливая супруга и отчаявшаяся мать, готовая на все ради своего ребенка – весь сложный внутренний мир героини был великолепно воплощен Анной Пеговой.

Оркестр под управлением австрийского дирижера Александра Бригера отлично справился со своей задачей. Единственным минусом партитуры можно считать, пожалуй, чрезмерную любовь композитора к нагнетающим crescendo и внезапным их срывам. Приятным сюрпризом («на десерт»!) стал выход на сцену режиссера и торжественное открытие тайны родословной г-на Бригера, приходящегося князю Юсупову внучатым племянником.

Опера оба раза прошла с большим успехом, доставив своему автору огромное удовлетворение. Хочется надеяться, что в будущем театр еще не раз предоставит московской публике возможность окунуться в загадочную историю Григория Распутина в ее музыкальном воплощении.

Маргарита Попова,
IV курс ИТФ
Фото Эмиля Матвеева

№ 3 (164), март 2017

Билли Бадд — Юрий Самойлов

Появление оперы Бенджамина Бриттена – в России явление нечастое, и потому каждый раз особое. В этом сезоне в Большом театре состоялась премьера оперы «Билли Бадд» в копродукции с Английской национальной оперой и Немецкой оперой (Берлин). Новый спектакль «Билли Бадда» – второй в нашей стране (первый прошел в Михайловском театре в 2013 году), хотя международное признание это сочинение получило еще в 1950-е, сразу после своего создания. Вслед за премьерой в Королевском театре Ковент Гарден в Лондоне оперу поставили в Швейцарии, Испании, Португалии – и даже в Австралии, а также выпустили телевизионную версию на канале BBC.

Действие оперы (либретто Эдварда Форстера по повести Германа Мелвилла «Билли Бадд, фор-марсовый матрос») разворачивается на борту британского линейного корабля «Неустраши-мый» в эпоху Французских революционных войн (1797 год). Оказавшись на корабле, юный Билли Бадд радуется и морской службе, и военному делу: он добр и отзывчив, готов помочь каждому из находящихся в ужасном положении моряков. Ему симпатизирует и его поддерживает сам капитан Вир. Но каптенармус Джон Клэггарт, старшина корабельной полиции, ненавидит матроса и в присутствии капитана безосновательно обвиняет в организации бунта. У Билли есть одна «ахиллесова пята» – в сложных ситуациях он начинает заикаться. И, не имея возможности ответить обидчику, юноша наносит ему удар. Клэггарт падает замертво, а над Билли проводят суд, на котором выносится страшный приговор – смертная казнь через повешение на рее.

Здесь совсем нет женских персонажей, нет никакой лирической линии. На сцене – только мужчины. И, как отмечал сам Бриттен, эту оперу солисты обычно поют остро, а надо мягко и плавно – даже наиболее технические места. Именно так удалось исполнить партию Билли Бадда баритону Юрию Самойлову: он смог донести образ чистоты на дне жизни в атмосфере всеобщего зла.

Билли Бадд — Юрий Самойлов, Клэггарт — Гидон Сакс

«Необходимым следствием порядка вещей становится то, что злой извлекает двойную выгоду: из собственной несправедливости и из честности других», – писал Жан-Жак Руссо. Бас Гидон Сакс отлично справился с партией садиста Джона Клэггарта в черном кожаном пальто и с тонкой дубинкой, наслаждающегося уничтожением жертвы. Его ария «Прекрасное, совершенное, доброе, зачем вы повстречались мне» – поистине монолог зла. Он хочет любым способом удержать свою власть в жестоком мире.

Светлый полюс в постановке Дэвида Олдена – ослепительно белая, как отсек космического корабля, каюта капитана Вира. Все считают Вира добрым и справедливым. Даже когда Билли ведут на виселицу, юноша поет: «Звездный Вир, благослови тебя Бог», продолжая верить и любить его. Ария Вира (тенор Джон Дашак) «Убиваем прекрасное, совершенное, доброе, святое», как лейтмотив появляется на протяжении всей оперы – то тише, то громче. Инфернальное звучание оркестра сопровождает его крик в зал: «Я – вестник смерти!»

Магнетизм бриттеновской музыки смог передать дирижер Уильям Лейси. Звуковая палитра оркестра – от гула, переливов арфы до «штормового» наката tutti – идеально «рисовала» образ моря. Но особенно эффектной получилась сцена морского боя с кульминационным выстрелом огромной пушки по французскому кораблю под восторженные крики «hooray!». Весь огромный «экипаж» (около ста человек) заполнил видимое пространство – артисты хора располагались и выше, и ниже пушки, которая выглядела как пусковая ракетная установка. Эта потрясающая и сложнейшая в музыкальном отношении сцена – один из моментов абсолютного единения хора, оркестра, солистов в общем порыве.

Среди первых «композиционных черновиков» Бриттена был его живописный эскиз для многоуровневой палубы «Неукротимого». Как и Вагнер для «Летучего Голландца», он четко представлял сцену и расположение персонажей в пространстве. В постановке Большого театра декорации (за исключением белой каюты Вира) выглядят как мобильный конструктор: прямоугольная платформа, с которой можно подниматься и спускаться по подставной лестнице – авторам спектакля необходимо было исключить привычные атрибуты мебели и провести параллели с жизнью людей. Постановка выдержана в черных, как «вихрь темных облаков», тонах. Мы находим сходство с изображениями из повести Мелвилла: «тускло сверкнул мрачный свет залива, растаявший снег в начале апреля, чуть задержался в некоторых возвышенностях черных гор».

Современная одежда артистов (художник по костюмам – Констанс Хоффман) это своего рода напоминание, что рассказанная история – о вечном, о неизбывной борьбе добра и зла, о личной ответственности каждого. До конца жизни капитана Вира продолжают терзать угрызения совести. Вспоминая прекрасный, светлый образ юноши, он вновь и вновь задает себе мучительный вопрос: «Почему я тогда вынес приговор смерти? Ведь я мог спасти его. От меня это зависело…». В финале моряки тянут канат – веревку, на которой повесили «светоча» Билли Бадда. Трагический финал наделен надеждой, что даже уничтоженное добро может прорасти в сердце у каждого и изменить мир.

Дарья Орлова,
IV курс, бакалавриат
Фото Дамира Юсупова

№ 2 (163), февраль 2017

Графиня — Елена Заремба

Музыкальный театр имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича -Данченко порадовал своих зрителей и слушателей новой постановкой «Пиковой дамы» – вершины оперного творчества П. И. Чайковского. Премьерные показы состоялись в последние месяцы уходящего года. Спектакль стал знаковым во многих отношениях. Это третье воплощение оперы в этом театре – после «Пиковой дамы» К. Станиславского в 1930-м и Л. Михайлова в 1976-м. А для режиссера Александра Тителя – это юбилейная, двадцать пятая работа. Символично к тому же, что первое представление прошло 6 ноября – в день смерти Петра Ильича Чайковского.

По словам Тителя, опера «Пиковая дама» – не только и не столько история о любви и об игре, сколько «о страшных противоречиях в судьбах людей, живущих в городе трагического величия – Петербурге». Авторы спектакля вдохновлялись прежде всего образами «северной Венеции», города на Неве, воспетого в произведениях Тредиаковского, Пушкина, Достоевского, Мандельштама, Белого…

Графиня — Елена Заремба, Герман — Николай Ерохин

Удивительные временные мутации претерпел этот «городской анекдот»! Для Пушкина это – современность, XIX век; для Чайковского – «золотой» XVIII век; в спектакле же события разворачиваются в начале XX века, в эпоху модерна. Такой перенос действия оправдан именно в этой опере: ведь случившееся – и было, и не было, происходило когда-то в незапамятные времена или происходит где-то сейчас… Тревожная пульсация музыки Чайковского, по мысли постановщика, гораздо ближе к Серебряному веку с его смятением умов и предчувствием катастрофы как национального, так и мирового масштаба.

Лихорадочное биение «заразило» всю оперу: дирижер Александр Лазарев взял такой непостижимо стремительный темп, что публику буквально вдавило в кресла от головокружительной скорости. Как ни странно, но именно такое «prestissimo» позволило зрителю-слушателю прочувствовать симфонизм этой оперы и в который раз восхититься интонационной спаянностью музыкальных тем (Германа, любви, трех карт, графини…). Кроме того, на фоне быстрого движения особенно пронзительными казались медленные номера, в которых время как бы остановилось: например, важнейший эпизод первой картины – квинтет «Мне страшно», романс Полины (Ксения Дудникова) или ария Елецкого в благородном и глубоком исполнении Евгения Качуровского (настолько хорошем, что оно звучало в голове еще несколько дней после спектакля).

Лиза — Ксения Мусланова, Полина — Ксения Дудникова

Дух Петербурга точно и минималистично воспроизведен во вращающейся полуротонде a la классицизм, трех столбах посередине, напоминающих Александринский столп на Дворцовой площади, и колоннаде по периметру сцены с портиком в дальнем конце. Несколько живых деталей, таких, как лужи, в которых дети пускают кораблики, а Томский чистит сапоги во время разговора с Германом, или доски поверх сырой земли, рисуют картину первых дней ранней весны. Декорации способствуют динамичности сюжета, не отвлекая внимания от главного – симфонического развития. Переходы между картинами почти отсутствуют, они как кадры в кинематографе накладываются друг на друга: Герман еще погружен в свою влюбленность (конец первой картины), а на сцене уже появилось общество юных девушек в доме Лизы, внимательно слушающих чудный дуэт подруг; доски на улице в сцене после смерти графини (четвертая картина) превращаются в умозрительный гроб, к которому Герман под церковный хор в полузабытьи кидается, чтобы увидеть лицо старухи (пятая картина).

Цветовое и световое решение постановки – синий, черный и белый различных оттенков и комбинаций – очень органично для колорита оперы (художники по костюмам – Мария Данилова; по свету – Дамир Исмагилов). Своим разнообразием и пестротой поражают одежды в сцене бала-маскарада, где нет ни одного похожего на другое платья, а фасоны эксцентрично причудливы.

Сцена из спектакля

Авторы спектакля старательно уходят от сложившихся клише. Необычно трактован образ графини – это вовсе не «осьмидесятилетняя карга», а весьма стильная, элегантная, подтянутая и ухоженная дама (Наталья Владимирская). Но от этого ее смерть становится еще более жуткой: когда вдруг умирает моложавая «светская львица», которая еще недавно на наших глазах пританцовывала под «Ричарда Львиное сердце» Гретри, это производит страшное впечатление. Причем, умирает графиня вовсе не по ремаркам Чайковского (смотрит на Германа из кресла, не шевелясь), а ходит, заигрывает, издевательски смеется в лицо, когда он наставляет на нее пистолет, а затем внезапно падает – и не сразу ясно, понарошку ли или взаправду. Нельзя не отметить и некоторые замечательные находки: например, на слове «могила» в романсе Полины графиня встает и медленно проходит через всю сцену как напоминание о некоей потусторонней роковой силе.

Первой мыслью при появлении Германа (Нажмиддин Мавлянов) было то, что исполнитель слишком «здоров» для этой роли. Поначалу казалось, что с такой психологически невероятно сложной партией ему не справиться, так как в представлении многих, слышавших его в таких ролях, как Ясон («Медея» Л. Керубини), князь Голицын («Хованщина» М. Мусоргского) или Хозе («Кармен» Ж. Бизе) ему скорее подходят образы пылких любовников. Иное дело – Герман, здесь на всем протяжении герой балансирует на грани сознания и бреда. Однако по мере того, как действие развивалось, и персонаж погружался в пучину безумия, становилось ясно, что предубеждение абсолютно ошибочно – Мавлянов блестяще исполнил эту непростую роль. Эффектно выглядело разрушение «четвертой стены» во время знаменитой арии «Что наша жизнь? – Игра!»: в зале внезапно загорелся свет, и певец обратился со своим риторическим вопросом прямо к публике.

Лиза в исполнении Ксении Муслановой – нежная, страстно любящая девушка, но мятущаяся и беспокойная, как и ее возлюбленный. Интересен нетипичный прием – Лиза играет Пастушку в пасторали, хотя, возможно, не стоило столь прямолинейно показывать зрителю, что есть сюжетная связь между интермедией и судьбами главных героев – кажется, это и без того понятно. Оба ее сольных номера – ариозо «Откуда эти слезы» и ария «Ах, истомилась» – были исполнены с большой силой и насыщенностью чувств. Однако, несмотря на большой накал страстей в пятой картине, гибель Лизы не производит должного впечатления, так как героиня медленно скрывается за спинами уже появившихся на сцене игроков, вместо того, чтобы драматично исчезнуть в глубинах Зимней канавки.

Что касается хора (хормейстер Станислав Лыков), то, конечно, он играет здесь важную роль – это и пестрая толпа, гуляния которой вызывают в памяти первое действие «Кармен», особенно появление мальчиков; и гости на балу; и карточные игроки, бойкие и задорные. Но массовые эпизоды все же носят оттеняющий характер. Главным же «действующим лицом» можно с уверенностью назвать оркестр – все основные «музыкальные события» происходят именно здесь. Никаких расхождений, фальши, «киксов» – совершенно не к чему придраться! Великая партитура была исполнена с колоссальной интенсивностью, в высоком эмоционально-психологическом тонусе.

Опера была встречена с большим восторгом – зал аплодировал стоя, зрители долго не желали расходиться. Новая «Пиковая дама» в театре Станиславского и Немировича-Данченко, безусловно, большая творческая удача режиссера и исполнителей, как и явный претендент на премию «Золотая маска».

Ангелина Паудяль,
IV курс ИТФ
Фото Олега Черноуса

№ 2 (163), февраль 2017

С 1997 года в театре «Геликон-Опера» идет спектакль «Кофейная кантата» на музыку И. С. Баха в постановке Олега Ильина. Кантата исполняется на немецком языке. Афиша гласит: «Музыкальные сеансы с дегустацией кофе». И действительно, в камерной обстановке зала «Покровского» зрителей ожидают места за столиками, где во время спектакля должны появиться чашки с ароматным напитком.

Вы не увидите здесь исторических платьев: на всех действующих лицах строгие черные костюмы, белоснежные фартуки и колпаки – ведь не только слуга, но и Стародум с дочерью Лизеттой занимаются приготовлением кофе. Половину спектакля артисты мелят зерна, натирают до блеска посуду, варят кофе и разливают его по чашкам, которые затем Слуга разносит зрителям, учтиво сопровождая угощение немецкими фразами в духе Bitte schön! Здесь нет возвышающейся сцены, музыканты располагаются позади актеров – пространство зала не разделено на две части, благодаря чему публика словно вовлекается в происходящие события.

По дороге на спектакль я несколько тревожилась за барочную музыку: как будет звучать кантата в современном театре, не специализирующемся на аутентичном исполнительстве? Однако опасения оказались напрасны: никакого огромного оркестра мы не увидели, инструменталистов оказалось четко по одному человеку на партию. По сути, даже не было дирижера в современном понимании: Михаил Егиазарьян руководил исполнением, как в старые времена – сидя за клавесином. Не помешало и то, что в силу обстоятельств в качестве клавесина использовали синтезатор.

В целом звучание не было перегруженным, музыканты старались соблюдать барочную стилистику, пусть даже на современных инструментах. Особенно порадовало исполнение континуо – партии, включающей инструментальный бас (звучавший на виолончели) и гармонию на клавесине. Певцы, в особенности сопрано, понравились меньше: все же академическая выучка Лизетты, с широким вибрато (чрезмерным для музыки той эпохи), давала о себе знать. Со стороны других инструменталистов мне, как человеку искушенному в области аутентичной игры, не хватило остроты, звонкости, четкости артикуляции. Однако вряд ли стóит в чем-то винить артистов – скорее, нужно пожелать нашей музыкальной культуре большей осведомленности в делах исторического исполнительства, которое давным-давно активно развивается на Западе и делает отдельные, редкие, но,надеюсь, твердые шаги в России.

В постановке хотелось бы больше действия: если во второй половине спектакля публика в ожидании своей очереди была занята наблюдением за тем, как Слуга разносит кофе, то в начале не было ничего примечательного, кроме приготовления напитка и перебранки отца с дочерью. Однако Елена Семенова, исполнявшая роль Лизетты, оживляла происходящее различными деталями: время от времени она поворачивалась к оркестрантам, дирижируя ими или же показывая снятие в конце фразы. Весьма интересно был обыгран заключительный терцет: в лучших традициях барокко певцы все вместе встали у пюпитра с нотами и под руководством Лизетты принялись музицировать, перелистывая странички и словно на ходу выбирая, что бы теперь спеть.

Может показаться странным то, что консервативный отец Стародум, который всеми возможными способами пытается запретить дочери пить кофе, считая его вредным, сам участвует в приготовлении напитка и привлекает к этому Лизетту. Соответствует ли такое сценическое решение мировоззрению героя? С другой стороны, с самого начала спектакля звон посуды и варка кофе на виду у публики оживляют обстановку, делая ее реалистичной, а уютный интерьер, стилизованные подсвечники, лепнина, звучащая музыка – все переносит нас в соответствующую эпоху (не хватает лишь обещанных в программке картин, развешанных по стенам). Зритель будто сам оказывается в кофейне – быть может, это и есть знаменитая кофейня Циммермана, где Бах исполнял свою кантату?!

Когда отзвучал последний аккорд, артисты не торопились уходить. Дирижеру-клавесинисту тоже предложили продегустировать кофе: Probieren Sie, bitte! – и стали кланяться публике, лишь получив одобрительный ответ: Das ist… fantastisch!

Алеся Бабенко,
IV курс ИТФ