Концерт для диджея
№ 4 (111), апрель 2011
Услышав слово «диджей», первое, кого мы представляем, – это человек, играющий музыкальные «миксы». Как правило, диджеи выступают в ночных клубах, исполняя так называемые «сеты» из музыкальных композиций. Но каково было мое удивление, когда перед концертом знаменитого ансамбля ударных инструментов Марка Пекарского в Рахманиновском зале на афише под составом исполнителей я увидела небольшую надпись: «В концерте принимает участие Ганс Хольмман (диджей)»! Такое событие было невозможно пропустить.
В программе было несколько сочинений Владимира Мартынова. Концертный зал собрал множество совершенно разных людей: любителей музыки, студентов и профессоров консерватории. Не осталось ни одного свободного места. Первое, на что все обращали внимание при входе в зал, – диджейский пульт, который стоял перед сценой. Все были в предвкушении чего-то необычного.
В караоке-клубе «Лампа» состоялся творческий вечер Дениса Бриля. Руководитель «БРИЛЬянтового джаз-клуба» поведал собравшимся о своем нелегком пути, исполнил несколько собственных произведений и поделился планами на ближайшее будущее. «Джаз – как жизнь, прожить которую по заданным нотам очень трудно, хочется выйти за существующие рамки, – признался он. – Именно тогда и получается нечто живое, яркое и неповторимое».
В 2007 году Д. Бриль организовал «BRILLIANT JAZZ CLUB» – джазовый клуб семьи Бриль и их друзей. За три года существования в нем участвовали многие известные музыканты и актеры – их привлекают не только теплая творческая атмосфера клуба, но и семейные традиции рода Бриль: народного артиста России, профессора РАМ им. Гнесиных, пианиста Игоря Бриля; братьев-саксофонистов Александра и Дмитрия, руководителя проекта Дениса. «Я очень люблю, когда в музыке существует “семейный подряд” и когда дети вместе с отцами делают общее дело, – сказал на одной из встреч А. Макаревич. – Очень важно то, что ребята хорошо знают и чувствуют традицию, но на ней не задерживаются. Они стараются делать музыку сегодняшнего дня. Это немногим джазменам свойственно».
Концерт, на котором мне удалось побывать прошлым летом, проходил в довольно необычном месте – на летней веранде загородного ресторана «Политика». В первом отделении звучали Трио из цикла «Времена года» («Зима» и «Лето») Пьяццоллы, Пассакалия для скрипки и виолончели Генделя, Романс для виолончели и фортепиано Рахманинова, пьеса современного итальянского композитора Джованни Соллима «Lamentatio». После антракта – джазовый репертуар (Денис Мацуев – фортепиано, Андрей Иванов – контрабас, Дмитрий Севастьянов – ударные).
Примечательно обращение иностранного автора к классическому сюжету русской литературы (либретто Алексея Парина). Но интересно, почему этот чеховский сюжет не снискал себе желающих преобразовать его в оперу среди российских композиторов? Ведь язык великого русского писателя обладает большой музыкальностью (что побудило, например, Рахманинова написать романс «Мы отдохнем» из финала чеховского «Дяди Вани»). Главная причина, как мне кажется, кроется не в проблеме адаптации прозаического текста к вокальной просодии, а в особенностях сценической драматургии «Вишневого сада».
«Щелкунчик», поставленный Тарасовой в прошлом году, признан самым популярным ледовым шоу и занесен в Книгу рекордов России. Грандиозный успех «Щелкунчика» вдохновил создателей на новую постановку. Сюжет был выбран не случайно – в апреле прошлого года исполнилось 205 лет со дня рождения Ганса Христиана Андерсена. А что же может быть лучше для рождественского спектакля, чем его «Снежная королева»?!
Удивительно разнообразна концертная жизнь консерватории. И на улице, и в учебных корпусах цветные афиши вежливо приглашают вас окунуться в музыкальный мир. В одном зале выступает знаменитое трио, в другом – премьера очередного шедевра с непонятным названием, там – встреча с нашумевшим композитором или открытые уроки иностранного маэстро, а здесь читает курс лекций именитый ученый…
В прошедшем году в Камерном музыкальном театре имени Бориса Покровского состоялась премьера оперы Шостаковича «Нос». Но премьера довольно условная – спектакль можно обозначить так применительно к моему поколению. На самом же деле – это возрождение постановки 1974 года, которая создавалась Б. Покровским и Г. Рождественским еще при участии самого композитора. Возрождали все: режиссуру, костюмы, сценографию. И, разумеется, определенная знаковость премьеры связана с тем, что эта опера Шостаковича – своеобразная визитная карточка театра: 330 спектаклей по всему миру о чем-то да говорят.
Постановка абсолютно классична – с точки зрения современного зрителя, привыкшего к режиссерской «изобретательности» и стремлению показать себя на базе признанного публикой музыкального произведения. Является ли это недостатком? Не для меня, хотя зрители, настроенные на «модернистский» лад могут быть разочарованы. Камерность спектакля делает его чрезвычайно личным, словно играют его только для тебя. Никакого хаоса в режиссерском решении, что лишь подчеркивает гротескность и абсурдность ситуации, созданной Гоголем. Оформление сцены – минимальное, но достаточное, чтобы создать необходимую атмосферу и представить пришедшим именно девятнадцатое столетие, хотя бы и сквозь призму современности. И этому не мешает ни условность декораций, ни смена костюмов, происходящая прямо на сцене. А появление некоторых персонажей из зала создает ощущение причастности к действию – будто ты и не зритель вовсе, а прохожий с Невского проспекта.
Сразу поразили декорации: три огромных картины выше человеческого роста, расставленные по трем сторонам сцены. И такое решение более чем естественно, ведь опера, как известно, написана по серии гравюр «Карьера мота» английского художника XVIII века Уильяма Хогарта. Эти гравюры буквально оживают на сцене и символизируют три мира, в которых существует Том Рейкуэл – главный герой. В них можно заходить, сидеть… Так в начале оперы из первой картины, символизирующей дом Энн и Трулава, выходят главные герои. Из второй – в начале второго действия – появляется целая ассамблея куртизанок, а затем на ее месте оказывается картина кладбища. Третья гравюра олицетворяет новую жизнь Тома в Лондоне, полную одиночества и тоски: герой сидит неподвижно за столом довольно продолжительное время и создается потрясающий эффект «неживого» портрета. Позже Энн окажется в этой картине за решеткой, став, таким образом, жертвой его иллюзий. Картины – это немые знаки, раскрывающие глубинный подтекст происходящего.