№8 (169), ноябрь 2017

Кафедра камерного ансамбля и квартета в рамках учебного процесса объединяет в один коллектив музыкантов, приехавших из разных уголков нашей страны, а то и мира. За годы учебы исполнители оттачивают свой профессионализм и технику игры в ансамбле, учатся сообща исполнять музыкальные шедевры, где каждый инструмент равноправен и является важной частью целого. После окончания консерватории такие ансамбли, как правило, не имеют продолжения. Но бывают исключения. Таков «Аурум-квартет». Его участники: лауреаты международных конкурсов Эльза Неб (1-я скрипка), Анастасия Орлова (2-я скрипка), Вера Лазунина (альт), Мария Григорьева (виолончель). Об ансамбле мы беседуем с Эльзой Неб.

– Добрый день, Эльза! Когда возник ваш квартет?

– Ансамбль сформировался в 2013 году в стенах консерватории. Его художественный руководитель – заслуженный артист России, участник Квартета имени А. П. Бородина, преподаватель МГК Владимир Бальшин. За годы обучения наш коллектив так сплотился, что не захотелось расставаться. Нас продолжали приглашать, возникло много идей и мы стали подбирать название – яркое, запоминающееся. Как-то все вместе дружно сошлись на «Аурум-квартете» и даже сшили соответствующие золотые костюмы (лат. аurum – золото).

– Как часто вы выступаете?

– После окончания консерватории мы, конечно же, устроились на работу. Кто-то – в оркестр Филармонии, кто-то – преподавать. А квартет для нас – что-то родное, для души. Он помогает всегда быть в форме, поддерживать профессионализм. Не сказать, что мы выступаем часто, но регулярно – богатый и разнообразный репертуар позволяет вести активную концертную деятельность.

– Какую музыку вы исполняете?

– На сегодняшний день в нашем репертуаре все известные классические квартеты. Мы активно играем произведения композиторов самых различных стилей, эпох и жанров, начиная с добарочной и барочной (Пахельбель, Каччини, Марчелло) и заканчивая музыкой ХХ века (Пьяццола, Монти, Альбенис, Хачатурян). Совсем недавно открыли для себя новый и интересный опыт – делаем обработки и переложения для квартета музыки из популярных фильмов и игр. Такие ноты найти практически невозможно, и поэтому мы сами их записываем со слуха. Эта музыка у широкой публики пользуется большим спросом.

– И какова ваша аудитория?

– С классической программой мы чаще выступаем в камерных, салонных концертах, которые, как правило, проходят в музеях, библиотеках и других небольших залах. Например, участвуем в «Музыкальных средах» в Библиотеке иностранной литературы им. М. И. Рудомино, в Российско-немецком Доме, в Нотно-музыкальной библиотеке им. П. И. Юргенсона… Очень часто наш ансамбль приглашают на разные мероприятия по всей Москве – на свадьбы, юбилеи, вечера…

– В каких-либо необычных проектах вы также участвуете?

– Да. Например, в сентябре 2015 года наш квартет выступил на Большом Екатерининском балу в Царицыно, организованном Международным союзом немецкой культуры – мы исполняли музыку эпохи барокко и раннего классицизма. Летом 2016 года нас приглашали на «Вечер индийской и русской музыки» в культурный центр им. Джавахарлала Неру при посольстве Индии в Москве. Мы играли большую программу: исполняли русскую классику, музыку ХХ века и, совместно с индийским народным композитором Гульфамом Сабри, национальные индийские песни в современной обработке. В этом году нас также пригласили участвовать в этом проекте.

– А что в перспективе?

– Мы планируем возобновить в нашем репертуаре русские и чешские квартеты. А также очень хотим разучить квинтеты Сен-Санса и Дворжака…

беседовала Юна Катко, IV курc ИТФ

№ 7 (168), октябрь 2017

Лев Конторович

Профессор Л. З. Конторович – художественный руководитель известного коллектива «Мастера хорового пения», профессор Московской консерватории. Решением Ученого совета в сентябре он стал заведующим вновь образованной кафедры хорового исполнительского искусства, цель которой – объединить все хоровые силы консерватории под «одним крылом» на одном факультете. Богатый организационный опыт профессора шлифовался долгие годы, прежде всего, в возглавляемом им коллективе «Мастера хорового пения», который в следующем году будет праздновать свой юбилей. Об этом событии и о многом другом мы беседуем с проф. Л. З. Конторовичем:

– Лев Зиновьевич, предстоит празднование 90-летия «Мастеров хорового пения». С чем вы подошли к этой дате?

– Коллектив имеет большую историю, с ним работали великие музыканты – сохранились великолепные отзывы Прокофьева, Шостаковича. Создавал наш хор на радио Александр Васильевич Свешников, продолжали выдающиеся мастера – Н. С. Голованов, долгое время художественным руководителем был К. Б. Птица (мой учитель в консерватории), затем Л. В. Ермакова. Потом пришел я – где-то с 2005 года руковожу. Это был хор радиокомитета, который выпускал радийные программы, делал много записей. Но Клавдий Борисович сразу стал включать в программы и новые сочинения наших композиторов – Шостаковича, Прокофьева, Свиридова… Сотрудничали и с композиторами республик, например, с О. Тактакишвили и со знаменитыми дирижерами-симфонистами. Шарль Мюнш, например, исполнял с нашим хором французскую музыку еще при Голованове. Писали очень многое и с другими дирижерами – с Кондрашиным, с Рождественским. Как и с замечательными певцами: сохранились записи с Козловским, потрясающая была пластинка с знаменитым тенором Николаем Геддой…

Последнее время мы много сотрудничаем с современными дирижерами. Уже несколько лет представляем с Риллингом Баха: пели h-moll-ную Мессу, «Страсти по Иоанну», «Страсти по Матфею» и много другого, в этом году будем петь «Магнификат», а также «Реквием» Моцарта. На фестивале Владимира Спивакова в Кольмаре хор исполнял «Осуждение Фауста» Берлиоза, причем публика осталась очень довольна нашим французским языком. Были и в Италии вместе с митрополитом Илларионом, пели его «Stabаt Mater», а женский хор – «Stabаt Mater» Перголези. Концерт был на открытом воздухе, за сценой море – залив удивительной красоты… Вообще мы часто гастролируем: многократно были в Южной Корее, в Казань ездили с А. Сладковским, возили «Жанну д’Арк на костре» Онеггера.

– Чувствуете ли Вы себя наследником Александра Васильевича Свешникова? Сохранились ли его традиции и какие из них Вы стремитесь продолжать?

– Я учился в хоровом училище, буквально с 8-ми летнего возраста пел в его хоре, видел, как он интерпретирует музыку. И «Stabat Mater» Перголези впервые исполнил под его руководством. Александр Васильевич поддерживал композиторов, которые были рядом. Мы тоже часто поем наших современных авторов, в частности, В. Рубина, В. Агафонникова, В. Кикту, Е. Подгайца… Всех не перечислишь. Наша задача — петь музыку, которая создается в сегодняшнее время. В том числе и западную: например, мало кто знает композитора Л. Даллапиккола, классика авангарда, а мы его исполняли.

– Вы пришли в этот хор в 2005 году уже зрелым музыкантом. Что значит возглавить сложившийся коллектив?

– Непросто. Меня пригласили, когда коллектив долгое время не обновлялся. Для певца это не очень хорошо, потому что в определенном возрасте голос уже не может быть таким ярким и подвижным как в молодости. Кроме того, и требования возросли – к репертуару, к исполнению. Поэтому пришлось обновлять состав, постараться никого не обидеть, что не всегда получается…

– Сейчас очень популярным стало создание камерных хоров или хоровых ансамблей разных составов. Как Вы считаете, какие преимущества есть у большого хора и надо ли сохранять традицию больших хоровых коллективов?

– Для русской классики, например, музыки Рахманинова, Чеснокова, конечно, должен быть большой состав, чтобы передать все краски. Камерный хор может это спеть, но произведение что-то потеряет. Недавно на юбилейном концерте в честь А. Юрлова его капелла – огромный хор – очень хорошо звучала. Так что, в принципе, большие хоры, значимые для нашей русской традиции, надо сохранять.

– Для любого коллектива очень важно взаимопонимание не только музыкальное, но и человеческое. Если Вы берете в хор нового исполнителя, как проходит прослушивание и дальнейший отбор?

– В нашем круге все друг друга знают. Многие заканчивали хоровую Академию или Московскую консерваторию, давно общаются, поют в церковных хорах. Я сам 30 лет проработал в хоровом училище, многих воспитывал еще с детского возраста, а сейчас они ко мне пришли в хор. Подбираются люди, которые хорошо друг к другу относятся.

– Лев Зиновьевич, Вы – успешный человек. В чем, на Ваш взгляд, заключается секрет творческого успеха?

– Я все время говорю своим ученикам и своим хористам:  работа должна приносить радость. Когда мы приходим репетировать, нам должно быть приятно, мы должны получать удовольствие. Нужно учиться всю жизнь. Если вы прекращаете учиться – уходите со сцены. Вот и все.

Беседовала Антонина Чукаева, II курс, бакалавриат

№ 6 (167), сентябрь 2017

Интервью с руководителем Научного центра народной музыки им. К. В. Квитки профессором Н. Н.  Гиляровой.

– Наталья Николаевна, каково состояние народной музыкальной традиции в регионах России в настоящее время?

– Разное. Как и состояние среды, в которой она живет. Там, где сохраняется сельское население, в какой-то мере остались и традиционные формы культуры. В некоторых регионах принимают программы по их спасению и возрождению. В Краснодарском крае преимущество отдается хоровой сфере с ее бессменным лидером – народным Кубанским хором. В Нюксенском районе Вологодской области проходят замечательные праздники, и вся деятельность направлена, прежде всего, на воспитание будущего поколения. А есть места, как моя любимая рязанщина, с потрясающим фольклором, сложным музыкальным материалом, но с уже упрощенной традицией. Разрушение, связанное с ее утратой, идет на глазах, ибо те люди, которые жили в ней, уже ушли из жизни.

– С чем еще связано такое увядание? Может быть, молодежь сейчас до такой степени современная?

– Молодежь, судя по Вологодчине, прекрасно себя ощущает в традиционной культуре. В городе Череповце есть ансамбль «Основа», где выступают парни, за которыми я наблюдала еще с их детства. Они закончили вузы по разным специальностям, получили гранты в Америке, а вместе с тем, приезжают домой, пляшут, поют и не собираются оставаться за границей.

– Вы сотрудничаете с другими народными центрами, музыкальными коллективами?

– Да, конечно. Например, совместно с Калужским домом народного творчества мы создали книгу «Сокровищница русской земли» с музыкально-этнографическим описанием народных традиций этого края. А в 2018 году у нас будет проходить международный конгресс фольклористов, в котором примут участие не только музыковеды и филологи, но и этнографы, историки и хореографы.

– Возвращаете ли вы обработанные материалы (сборники, диски) на места их бытования?

– Записи – да, с удовольствием, но туда, где от них будет польза. Я привезла Кубанскому ансамблю прекрасные песни, полученные от них в 70-е годы. Но за четыре года они не восстановили в репертуаре ни одну! Говорят, что трудные… А в нашей последней экспедиции в Нижегородскую область мы встретили симпатичный деревенский коллектив, участники которого воспроизводят сохранившиеся песни своих мам. «Низы» звучат хорошо, а «верхов» нет, так как культура звука верхнего голоса потеряна. Поэтому в таких коллективах важны специалисты, задача которых объяснить, как петь правильно и что для этого нужно сделать. Специалистов должны готовить.

– Много ли существует настоящих аутентичных ансамблей?

– Как вам сказать… Дело в том, что коллективы, входящие в Российский фольклорный союз, в принципе, могут претендовать на аутентичность. Хотя, сначала нам это казалось «святотатством». Вскоре появилось довольно много ансамблей, участниками которых были люди, не знающие нотной грамоты и проживающие в местах, где бытуют их песни. Их с полной уверенностью можно причислять к аутентике. Например, в 1995 году мы ездили в Волгоградскую область, где познакомились с Яковом Ивановым. Ему тогда было 22 года. А сейчас он уже мэтр – приезжает в Москву проводить мастер-класс по казачьей песне.

– Как Вы считаете, поездки в экспедиции все еще актуальны?

– Сейчас кто только туда не ездит! Кроме консерваторцев, активно участвуют и любители. Для них же Центр русского фольклора (он же – подразделение в Центре стратегических направлений) проводит семинары. Им рассказывают о том, как правильно вести работу в экспедициях. Мы сейчас вынуждены работать с «остатками» традиции. Песню нужно воспринимать как совокупность вариантов. У одного и того же исполнителя она будет звучать по-разному: вечером ему уже не хочется никаких форшлагов и мордентов, а вот утречком может воспроизвести как следует. А когда люди ориентируются на единственный вариант, оригинал полностью разрушается. Степень достоверности материала я узнаю, сравнив десять версий периода 20-30 лет. Поэтому любительские экспедиции меня не всегда устраивают.

– Профессионалы работают иначе?

– Когда я была в вашем возрасте, мы выбирали, какую песню можно записать, а какую нет. Никаких диалектов и в помине не было, этнографический контекст – только самый минимальный, например: «свадебная, поется на девичнике». Нас не интересовали состав ансамбля, тембры, обряды. Сейчас же экспедиции посвящены интервью. Мы расспрашиваем: «А как? А что?»… Бывает, дочери ушедших из жизни исполнителей начинают вспоминать, что им рассказывали родители. К сожалению, идет ретрансляция. Это грустно. Но такая информация очень существенно дополняет наш материал очень, открывает неожиданные вещи.

– Какие, например?

– У нас длительное время было ощущение, что русские «флейты Пана» – исключительно брянские или курские инструменты. Но когда мы стали исследовать территорию, выяснилось, что в двух районах Калужской области женский «инструментал» строился именно на этих флейтах. Существуют даже многоканальные записи (их делал Дмитрий Покровский и это «висит» в интернете).

– Как Вы считаете, можно ли сейчас доверять интернет-ресурсам в поисках информации в вашей области?

– Иногда можно. Я рекомендую портал «Культура РФ». Там «лежит» множество сюжетов с научно-обоснованным показом материала. Предположим, к теме «Сиротская свадьба на Смоленщине» помещены песни, фотографии исполнителей, видео и ссылки на запись. Информация достоверная, я даже рекомендую ее студентам. Но есть в интернет-ресурсах и минусы.

– Какие?

– Русский фольклор регионален. Вологда не будет петь как Волгоград. Был у нас один каверзный случай в Нижегородской области, где бытует свой новогодний обряд – обход дворов. Мы записали материал в одном районе, приезжаем в соседний, а там вдруг какой-то «Смоленск» появился – оказывается, из интернета взяли! Им ведь абсолютно все равно откуда!

– А подлинный материал часто встречается?

– К сожалению, все упрощается. Протяжная песня для исполнителей тяжела, свадьба теперь веселенькая, никаких сиротских, никаких плачей. Частично сохраняется календарь: Рождество поют, но хоровод уже не водят. Одна моя знакомая сельская учительница говорила: «Фольклор ваш ненавижу, а русскую песню люблю». Что она под этим понимает? Конечно, советские песни, застольные романсы…

– Наталья Николаевна, а чем занимаются сейчас работники консерваторского Центра?

– Первая задача состоит в оцифровке старых материалов. На данный момент сделано все с 1937 до 1960-го года. Консерватория смогла купить замечательную аппаратуру, сделала нам отдельную серверную. Качество оцифровки очень хорошее. Записи настолько удачные, что бывший директор венского фонограммархива, придя к нам в гости, был просто поражен – сказал, что в России такого еще не видел. В этом, безусловно, заслуга ректората. Сейчас нам стали сдавать на хранение и частные коллекции, так как знают – у нас это будет описано и ничего не пропадет. Так мы сможем сохранить нашу традицию!

Беседовала Олеся Бурдуковская,

 IV курс ИТФ

№ 5 (166), май 2017

В Московской консерватории прошли лекции доктора музыковедения Университета Сорбонна (Париж), пианистки Екатерины Купровской-Денисовой – вдовы композитора Э. В. Денисова. Известно, что на протяжении многих лет жизни Эдисон Васильевич был глубоко связан с Францией – и культурно, и творчески, и дружески. В 1986 году он стал кавалером ордена Искусств и литературы Франции; в 1990-1991 работал в знаменитом IRCAM’е – институте исследования и координации акустики и музыки; его единственная опера «Пена дней» (1981) на сюжет французского писателя Бориса Виана была поставлена на сцене одного из парижских театров; и даже в трагических обстоятельствах после автокатастрофы (1994) именно французское правительство протянуло ему руку помощи, продлив, насколько было возможно, жизнь.

Екатерина Олеговна, живя во Франции, продолжает развивать музыкально-художественные контакты обеих стран. Получив от Центра современной музыки МГК возможность поделиться своими знаниями и опытом, она представила нашим слушателям две интересные темы для разговора. Одна из них касалась судьбы IRCAM, созданного Булезом почти сорок лет назад. Другая была посвящена творчеству современного французского композитора Яна Робена. О культурных связях двух стран, о современных композиторах и новой музыке мы беседуем с Е.О. Купровской-Денисовой:

– Екатерина Олеговна, прежде всего, позвольте поздравить Вас с выходом монографии об Эдисоне Васильевиче на французском языке. Личность Денисова, безусловно, играет огромную роль для нашей отечественной музыки. А есть какие-то сложности с распространением его творчества, с тем, чтобы его сочинения изучались, исполнялись и не теряли своей актуальности – и здесь, и там, вдали от родины?

– Мне регулярно приходиться что-то делать, потому что иначе ничего не происходит. Не только по отношению к самому Денисову, но и в культуре, и в науке. Прежде всего, это постоянная работа с исполнителями: я стараюсь отвечать на все их запросы. Деятельность чисто информативная – я посылаю музыкантам партитуры, записи, веду непрерывные беседы с организаторами, с концертными залами, с дирижерами. Кроме того, я читаю лекции в Парижской консерватории: в декабре 2014 года к 85-летию Денисова я провела цикл из шести занятий на музыковедческих и исполнительских факультетах. А в 2016-м, как Вы правильно сказали, вышла моя монография – к 20-летию со дня его смерти.

– Как Вы считаете, есть ли прогресс в изучении музыки Денисова? Возрастает ли к ней интерес?

– Возрастает? Нет. Но то, что он не угасает – это уже хорошо. Я могу сказать, что с моей стороны идет постоянная, каждодневная работа. Иногда маленький шаг может обернуться каким-то большим событием, а иногда нужно много трудиться.

В Парижской консерватории ввели новый метод обучения исполнителей – они должны писать курсовые, и студенты в качестве тем регулярно берут сольные или дуэтные сочинения Денисова. В Орлеане каждые два года проходит конкурс современной фортепианной музыки, созданной начиная с 1900 года и до наших дней. В 2014-м я впервые учредила премию Денисова для того, чтобы молодые пианисты обратились к его творчеству. И тут действительно произошел подъем интереса, потому что в первый раз участвовало 6-7 человек, а во второй – почти 20 (из 40). Были очень хорошие исполнители, которые получили заслуженную награду.

– Вы активно исследуете творчество молодых композиторов, к примеру, Александра Хубеева, Станислава Маковского, Елену Рыкову и других выпускников Московской консерватории. А во Франции их музыку кто-нибудь знает? У Вас есть возможность продвигать там сочинения наших современных авторов?

– Продвигать у меня возможности, конечно, нет – я сама не исполнитель. Но я о них говорю, когда у меня бывает такая возможность. Например, Маковскому не требуется специальная реклама, потому что он уже зарекомендовал себя в IRCAM’е в прошлом году, также участвовал в Академии «Манифест». Из трех других его коллег, обучавшихся с ним на тот момент, избрали лишь сочинение Маковского с целью исполнить его в декабре. Александр Хубеев после победы на конкурсе Gaudeamus в 2015 году тоже уже, наверное, не требует моего отдельного представления. Многие французские композиторы – Франк Бедроссян, Ян Робен, Рафаэль Сендо – их знают и с ними работали. Еще один интересный автор нашего времени – Марина Полеухина, которая больше тяготеет к импровизации. Я о ней рассказывала на прошлой неделе в Уральской консерватории.

– Екатерина Олеговна, еще одна сторона Ваших научных исканий связана с музыкой современных французских композиторов так называемой сатуральной школы и не только. Как Вы считаете, смогут ли они войти в историю, как например, Мессиан или Булез?

– Я не знаю, не мне об этом судить. Но в данный момент они достойно представляют французскую музыку – это высокопрофессиональные люди. Пьесы Яна Робена, которые я сегодня показывала, созданы для очень большого оркестра – почти 90 музыкантов. Сейчас музыку для ансамблей пишут все подряд, но немногие авторы могут позволить себе сочинять для огромного количества инструментов. А Робен использует четверной состав, хотя в тоже время обращается к квартетам.

– Вы часто выступаете с лекциями в Московской консерватории. Есть ли отличия в реакции на новое у профессиональных слушателей России и Франции? И где Вам легче найти контакт с аудиторией – у нас или в Парижской консерватории, где Вы преподаете?

– Нет-нет, я не преподаю в консерватории. Я преподаю фортепиано в музыкальной школе. А в Парижской консерватории время от времени читаю лекции. Знаете, все зависит от конкретных людей: нет единого впечатления, ведь кто-то больше в теме, кто-то меньше… Я думаю, если человек пришел на лекцию, то ему интересно – и это уже приятно.

– Когда Вы приезжаете в Москву, Вы наверняка посещаете концерты современной музыки. На Ваш взгляд – произошли ли изменения в этой сфере? Есть прогресс?

– Хотя и говорят, что на «Московской осени» сократили финансирование, но, тем не менее, я с удовольствием хожу на этот фестиваль. Прогресс есть, и он, наверное, в том, что сейчас нет запретов, какие были раньше. Каждый может выбрать концерт в силу своих предпочтений. Выбор большой. В Москве концертная жизнь очень богатая, и это не может не радовать.

Беседовала Наталия Рыжкова,
III курс ИТФ

№ 5 (166), май 2017

В память о профессоре Татьяне Наумовне Дубравской 15 апреля в Овальном зале музея имени Н. Г. Рубинштейна звучали прелюдии и фуги трех столетий. В программе были сочинения И. С. Баха (прелюдии и фуги C—dur, c—moll, d—moll и a—moll из второго тома «ХТК»), С. Франка (Прелюдия, Хорал и Фуга h—moll) и Д. Шостаковича (Прелюдия и Фуга d—moll №24, ор. 87). Полифонические пьесы представил молодой талантливый пианист Амиран Зенаишвили.

Музыканту не только удалось воплотить дух ушедших эпох, но и глубоко тронуть сердца слушателей. Каждое сыгранное произведение было прожито, прочувствовано. Помимо технической безупречности, игра Амирана отличалась красотой, полнотой фактуры, эмоциональностью. Открывшие концерт прелюдии и фуги Баха звучали на рояле без нарочитой клавесинной сухости – мягко и насыщенно. Однако центром (во всех смыслах) программы стал цикл Франка, исполненный ярко, темпераментно, с подлинно романтическим порывом. А лично для меня настоящим откровением оказался Шостакович – появились неведомые прежде музыкальные краски, причем, тема фуги, проведенная в заключении в басу, долгое время оставалась в памяти.

Амиран Зенаишвили – выпускник ЦМШ (класс проф. А. А. Мндоянца), лауреат многих международных конкурсов, ныне заканчивает бакалавриат Королевской академии музыки в Лондоне (класс проф. К. Элтона). Накануне концерта мне удалось встретиться с пианистом и поговорить об опусах музыкального вечера, о его взглядах и о многом другом:

– Амиран, что для Вас значит имя Т. Н. Дубравской?

– Татьяна Наумовна была очень важной фигурой для развития курса полифонии в консерватории. Программа, посвященная ее памяти, поэтому и называется «Прелюдии и фуги трех столетий» и представляет своеобразную антологию.

– Почему избраны именно эти три автора – Бах, Франк и Шостакович?

– Самое важное здесь – отличие подходов к циклу «прелюдия и фуга» в разное время. Ведь баховский цикл вдохновлял многих. В «Хорошо темперированном клавире» он доказал, что какие-то религиозные образы и идеи могут быть выражены музыкой в абстрактной форме – в отличие от кантат, Страстей, Рождественской оратории. У Шостаковича уже совершенно другой круг образов: в ре минорной прелюдии и фуге явно прослушивается цитата из оперы Мусоргского «Борис Годунов» – хор «Хлеба, хлеба…». А Франк – своего рода поворотный пункт между одним и другим. Его хорал, как мне кажется, тоже сильно связан с какими-то религиозными образами, он звучит как орган в церкви. Я даже слышал (не знаю, насколько это правда), что музыку Франка органисты считают очень пианистичной, а пианисты, наоборот, – написанной для органа.

– У Вас богатый репертуар. А есть любимые композиторы?

– Этот вопрос задают часто, и он для меня сложен, потому что в разные моменты жизни любимыми оказываются разные авторы. В современном мире от музыканта требуется универсальный подход. Тем не менее, я очень люблю делать романтические программы. Слушателям интересно, когда в одном вечере смешиваются исполнительские составы: камерные и вокальные сочинения дают для этого большие возможности. Например, у меня есть идея записать первые пять опусов Брамса, среди которых его три фортепианные сонаты, скерцо и сборник песен. Пожалуй, брамсовские сонаты у меня – самые любимые.

– Мне известно, что Вы увлекаетесь и дирижированием.

– Совершенно верно. Особенно меня интересует дирижирование за фортепианной клавиатурой – концертов Баха, Моцарта, может быть, первых двух или трех Бетховена…

– Вы сейчас учитесь в Королевской академии в Лондоне. Есть ли различия между их школой и нашей?

– В Лондоне отличается само прикосновение к инструменту, в каких-то вещах дается больше свободы. Я считаю, что мне невероятно повезло в том, что я могу взять лучшее из русских и европейских педагогических подходов.

– Вы волнуетесь перед выходом на сцену?

– Уже нет. Фокусируюсь на музыке, на том, что задумал композитор, на личных интерпретационных идеях…

– А как Вы находите эти идеи?

– Знаете, у меня есть правило: я предпочитаю не слушать никаких записей произведений, которые играю. Мне важно просто вглядеться в нотный текст, может быть, прочитать какую-то литературу о том, что происходило с композитором в период написания. Важно открыть исключительно собственные образы, понять, что я хочу сказать. Всегда пытаюсь себя ограничить во внешнем воздействии.

– Вы играете концерт в память уважаемого педагога. А сами преподаете? Если да, то что для Вас значит преподавание?

– Да, у меня есть ученики. С одним из них мы даже недавно участвовали в международном конкурсе. Лично мне преподавание очень помогает: когда я что-то объясняю своим подопечным, сам на какие-то вещи начинаю смотреть по-другому. А затем переношу это в свою игру.

Беседовала Кристина Агаронян,
III курс ИТФ

№ 3 (164), март 2017

Оперный театр Московской консерватории – одно из наиболее сложных творческих подразделений. Учебный процесс – это конвейер, он не замирает ни на минуту. За годы учебы молодой человек с хорошим голосом должен стать не только профессиональным певцом, но и артистом, а актерское мастерство развивает именно театральная учеба. 5 марта в Большом зале прошел очередной дипломный спектакль – «Богема» Пуччини под управлением Вячеслава Валеева. Дирижер, который в своих руках держит все нити сложного музыкального события, согласился побеседовать и ответить на интересующие наших читателей вопросы:

– Вячеслав Ахметович, для начала мне бы хотелось поговорить с Вами об оперном театре Московской консерватории. Он ведь начинался с оперной студии, которая в следующем году будет отмечать 85 лет?

«Евгений Онегин», БЗК, 15.02.2015

– За долгие годы его существования многие музыканты вложили свою лепту в это дело. Например, мой учитель Евгений Яковлевич Рацер. Это были чуть ли не первые руки, которые держали партитуру«Евгения Онегина» после постановки Чайковского. Он даже шутил: «Я задам каверзный вопрос: есть ли игра у литавр в арии Ольги?». Насколько я помню, только один дирижер ответил правильно (смеется). Конечно, шутки шутками, но Евгений Яковлевич знал, как общаться с певцами, прививал особое уважение к ним. Действительно, в нашем театре существовал такой фундамент – «старая гвардия», и с ними было одно удовольствие общаться.

– Театр и сейчас живет?

– Да, безусловно! Сейчас часто говорят, что оперный театр умирает. Возможно, у нас нет какой-то мобильности, но есть «экшен» совершенно другого уровня. Мы ведь не можем сравнивать поход в картинную галерею и просмотр очередного американского блокбастера. В нашем оперном театре собираются люди, безответно любящие это искусство. Да, здесь динамика другая. Но зато есть степень погружения в культуру! Отсюда мы черпаем то, как надо жить, как надо чувствовать.

– Как я понимаю, на сегодняшний день в репертуаре оперного театра идет не только «Богема»?

– У нас есть несколько оперных спектаклей, которые исполняются постоянно. Это в первую очередь «ходовые» сочинения. Наши студенты, заканчивая консерваторию, должны понимать, что такое оперный театр. Конечно, мы не учим здесь делать карьеру – мы учим петь, причем в лучших традициях. Для всего музыкального мира Московская консерватория считается музыкальной «Меккой», музыкальным «Римом, некоторые выпускники выступают и за рубежом, то есть наша вокальная школа котируется во всем мире. Поэтому «Богема», «Травиата» – это те спектакли, без которых нельзя представить себе нормального певца.

– То есть выбор репертуара консерваторского театра зависит от востребованности спектакля?

«Богема», БЗК, 5.02.2017

– Не совсем так. Во-первых, наши вокалисты должны на чем-то учиться. Мы, конечно, можем взять оперу «Борис Годунов», но только ни одного серьезного голоса для ее исполнения нет. У нас все-таки молодые ребята, голоса которых должны окрепнуть. Певцы должны набрать масть, опыт. А «Богема» – это тот вариант, который сам по себе востребован, а также им по силам.

– В наших спектаклях участвуют не только студенты – зачем учебному театру нужны постоянные певцы?

– Бывают такие ситуации, когда студенты уходят, понимая, что им еще рано выступать. Но есть и те, которые остаются, переступают через себя – «закаляются». Поэтому штат певцов, закрепленный за оперным театром, у нас на «подхвате» – они моментально «встают в строй» и исполняют нужную роль. Ольга Полторацкая, Анна Викторова, Владимир Автомонов, Сергей Чучемов, Андрей Архипов – профессионалы такого «калибра», которые за одну ночь выучат партию, да еще и помогут новичкам.

– Вернемся к «Богеме». Ее сюжет прекрасно подходит для студенческой постановки: все персонажи – творческие натуры, живут независимо и бедно. Но все же, как Вам кажется, способны ли наши ребята прочувствовать атмосферу парижской богемы?

– На репетициях студенты поют и плачут – хотя задача заключается в том, чтобы они не разрыдались на спектакле. Даже оркестранты, которые не в первый раз играют этот спектакль, тоже сглатывают слезы!

– Премьера «Богемы» под управлением А. Тосканини не была успешной, а наоборот, встретила довольно холодный прием критиков. Но в дальнейшем эта опера заняла свое место в мировом музыкальном наследии. Что в ней особенного, что выделяет из всего оперного репертуара?

– Пуччини заложил в партитуру бесконечное множество вариантов. Итальянские термины, которые он использовал, с особой чуткостью показывают изменения темпов, динамики. А темп там, между прочим, может поменяться в одном такте в три, а то и в четыре раза. Невероятная нюансировка! Пуччини очень тонко чувствовал, что ощущают его герои во время своих арий, дуэтов. Кстати, мы как раз равнялись на темповые, динамические нюансы Тосканини.

– Что, на Ваш взгляд, самое трудное в этой опере?

– В «Богеме» очень много от мюзикла. Мюзикл – это не просто бегают по сцене, не «джазовые ручки», а сложнейшее искусство. И Пуччини приблизился к такой грани, когда это еще опера, но дальше уже начинается мюзикл. Я часто говорю студентам, как важно не потерять темпоритм. Если его упустить, то Пуччини превратится в «болото», в котором можно увязнуть. Здесь стоит провести параллель с фильмом «Карты, деньги, два ствола»: тоже, вроде бы, везде шутки, все весело, а потом – бац! – трупы… и уже совсем не смешно. Возьмем, например, Мюзетту: абсолютно неправильно воспринимать ее как плоский персонаж – ведь все, что у нее снаружи, у Мими – внутри.

– Кто помогает молодым артистам перевоплощаться в своего персонажа и одновременно справляться с особенностями вокальных партий?

– Не у всех студентов вокальный аппарат поддается контролю. Они еще не совсем профессионалы, с ними приходится вычищать каждую фразу, все объяснять. Каторжную работу тут выполняют наши концертмейстеры М. Филина, А. Котляревская, Т. Куделич, С. Сафронов. Они абсолютно беззаветно репетируют с ребятами с утра до вечера, не спят, не едят, а сидят в классе и учат с ними роли. Как будто на алтарь положили свои жизни! Например, наш Коллен (Максим Орлов) – очень хорош, у него невероятный голос, артистические данные. Но ведь спектакль строится не на отдельно взятых персонажах! Нужно, чтобы все соединилось вместе. А у кого-то ухо не готово к тому, что рядом поет не менее важный, чем он, человек.

– Как Вам кажется, удалось ли студентам справиться со столь неоднозначным сочинением как «Богема»?

– Вы знаете, я всегда с интересом отношусь к тому, как реагируют на наши постановки или концерты иностранцы. Им всегда важен прогресс. И я, в свою очередь, тоже стараюсь обращать на это внимание. Самое главное мое требование студенты выполняют: неважно, что происходит на сцене – ссоритесь ли вы, плачете или радуетесь – надо сделать так, чтобы зрителю стало понятно (ведь, откровенно говоря, не каждый в этом зале хорошо понимает итальянский язык!). Не должно быть равнодушия со стороны сцены. Поэтому я этим спектаклем очень доволен. Даже члены государственной комиссии, которые должны были оценивать наших дипломников, после признались, что перестали воспринимать «Богему» как студенческую постановку и просто наслаждались оперой.

– Вячеслав Ахметович, Вы занимаетесь и со студенческим симфоническим оркестром. Есть ли для Вас, как для дирижера, разница между чисто оркестровой работой и театральной?

– Вокалисты – отдельная каста музыкантов. Их невозможно сравнивать с инструменталистами. Тенор, бас или сопрано – это 70 или даже 90 процентов чистого голоса. В таких критериях очень сложно оценивать инструменталистов, а вот вокалистов надо. И они знают себе цену. Когда с ними общаешься, следует понимать, с кем ты говоришь. Да, конечно, это пока не Шаляпин, но это будущее, потенциал! К вокалистам иное отношение, которое даже культивируется в театре. Когда я только пришел к ним, мне было сложно это понять. В симфоническом оркестре дирижер – это центр. А в театре – один из цехов, где нужно слушать и слышать всех остальных: и режиссера, и сценографа, и, естественно, певцов.

– Если бы Вам пришлось выбирать между симфоническим и театральным оркестром, чему, как дирижер, Вы отдали бы предпочтение?

– Это сложный вопрос. Слава Богу, передо мной никогда не стояло такого выбора. И там, и там я нахожу большой интерес. Театр – это трехмесячная (или даже больше) работа на один результат. За это время с симфоническим оркестром можно сделать гораздо больше. Здесь масштаб другой. Невозможно расстаться со спектаклями, но и уйти насовсем в «яму» не хотелось бы. Я доволен той ситуацией, которая есть сейчас, я занят в прекрасных постановках оперного театра, работаю с замечательными коллегами. Мне очень интересно общаться с нашими режиссерами, педагогами – огромный им поклон за то, что они готовят ребят к непростой жизни. Ведь студенты консерватории, как мне кажется, должны не просто научиться выражать свои мысли на другом уровне, но и просто жить!

– Ни для кого не секрет, что Большой зал не подразумевает возможность оперных постановок. Консерватории нужна своя оперная сцена, но она никак не дождется ее. Это изменило бы уровень воздействия на слушателей?

– Это не просто бы изменило, это поставило бы все на свои места. Сейчас нам приходится идти на тысячи уловок, чтобы как-то справиться с тем, что оркестр сидит не там, где надо, а певцы стоят ко мне спиной, что те реверберации, которые глушились бы ямой, «вываливаются» в зал. Очень часто приходится переделывать нюансировку: там, где у Пуччини стоит четыре piano или fortissimo, приходится делать скидку на то, что певцы будут стоять рядом с оркестром. А начинаешь играть тише – певцы теряют звук, потому что перестают чувствовать под собой опору – ведь у них еще нет большого опыта работы с оркестром. И к тому же, выступление в Большом зале всегда влечет дополнительный уровень ответственности. Мало пройти просто по сцене, как тебе сказал режиссер. Роль надо наполнить, найти в себе нужное ощущение, выдержать, «вытянуть» свою партию…Поэтому мы так ждем оперную сцену! И не только потому, что там будет легче и вольготнее, что мы сможем делать большее количество спектаклей, что оркестр сядет на свое положенное место и будет играть свободно, так, как задумал композитор. Главное – певцы научатся чувствовать себя в настоящем оперном театре!

Беседовала Кадрия Садыкова,
IV курс ИТФ

№ 7 (159), октябрь 2016

На фото (слева направо): В. Тарнопольский, Н. Травина, Ю. Москвина, А. Пастушкова, К. Старкова, А. Сыч, Е. Свистунова, Д. Висаитова, А. Мамбетова, К. Фльорчак, О. Егорова

Два года назад в Московской консерватории вновь появилось Студенческое научно-творческое общество (СНТО). Благодаря его работе студенты самостоятельно проводят лекции, организуют концерты, подчас не менее уникальные и увлекательные, чем мероприятия с участием уже состоявшихся музыкантов и ученых. Сегодня я пообщалась Анной Пастушковой, заместителем председателя СНТО, куратором секции старинной музыки. Мы поговорили об итогах ее работы за прошлый год:

– Аня, прошло два года с момента восстановления СНТО и год, как ты в нем участвуешь. Какие мероприятия удалось провести?
– Самое главное,на мой взгляд,в прошедшем году – мы очень расширились и у нас появились новые секции, каждая из которых специализируется на определенном музыкальном направлении. Нап-ример, старинная музыка, которой занимаюсь я и Юлия Москвина. Также журналистика – совсем свежая секция, первое мероприятие которой прошло в мае этого года. Его провела аспирант МГК Диана Локотьянова с участниками конкурса П. И. Чайковского. Третье направление – оно было у нас изначально – современная музыка.
– Предполагаете ли вы сотрудничество со студентами композиторского факультета?
– Да, как раз в рамках секции современной музыки. Этим занимается Владислав Тарнопольский. Он планирует подключить молодых композиторов – цикл семинаров состоится в ноябре этого года. Предполагается, что они будут анализировать собственные сочинения и классиков современной музыки. То есть, интересен подход к современной музыке именно со стороны композитора.
– Подобный взгляд на современное творчество музыканта-практика часто открывает интереснейшие нюансы в процессе сочинения. Вы организуете только творческие встречи или же есть и какие-то другие форматы?
– Да, конечно, у нас проходят разнообразные мероприятия. Например, в этом году прошло два концерта СНТО, которые организовала Кристина Ищенко, студентка ДФ, и конференция.
– Чему была посвящена конференция и кто в ней участвовал?
– Она проходила осенью, называлась очень интересно «Музыка в истории литературы и литература в истории музыки». В основном, конечно, участвовали ребята из самых разных российских вузов, но была даже студентка из Парижа! Россияне были из Астрахани, Саратова и других городов. Мы вообще стремимся к расширению контактов, в стенах нашей консерватории уже выступали студенты ГИТИСа, институтов имени Шнитке и Ипполитова-Иванова, а также других вузов.
– Преобладают, наверное, консерваторские студенты-теоретики, так как подобное – род их будущей деятельности. А принимают ли участие студенты исполнительских факультетов?
– Мы стараемся подключать как теоретиков, так и исполнителей. Но парадокс в том, что музыковеды менее активны, чем все остальные, они подчас не могут посещать мероприятия из-за невероятной загруженности. Поэтому на наших встречах в основном видим исполнителей, в том числе в качестве слушателей.
– И в чем проявляется сотрудничество с ними?
– Мы прикладываем все усилия, чтобы их заинтересовать. Например, осенью прошлого года к нам приходил Филипп Нодель – известный гобоист и просветитель. Он не только играет старинную музыку, но и всячески ее пропагандирует, изучает, преподает. То есть, очень подкованный с теоретической точки зрения практик! Он участвовал в двойной лекции, посвященной творчеству Г. Ф. Телемана. Сначала выступил Сергей Никифоров, который пишет о Телемане диссертацию, а вторая половина лекции шла под руководством Ноделя, который рассказал, как исполнять Телемана и сам это показал.
– То есть, присутствие исполнителей для вас очень важно?
– Конечно! Без них, во-первых, нам трудно понять некоторые технические и даже практические моменты исполнения. А во-вторых, они нам помогают «озвучить» редкие сочинения.
– И что уже удалось исполнить?
– В начале мая Юлия Москвина договорилась с хоровиками кафедры современного исполнительства, и они показали сочинение редкого композитора-полифониста Бальдуина Гуаюля (1547–1594), голландца, ученика Орландо Лассо. Его музыку, естественно, никто не знает, даже изданных нот не существует. Юля смогла расшифровать и перевести ноты в читаемый вид, а ребята произведение исполнили. Всем нравится исполнять старинную музыку, редкую, неизвестную. Очень радует, что все этим увлечены.
– Решили создать идеальный союз музыковеда и исполнителя?
– Да, есть такая задумка. Хотелось бы осуществить некий синтез между ними, где одни готовят лекции по редкой, неисполняемой музыке, помогая, естественно, с реализацией нот, другие – играют и поют. И, объединяясь, мы устраиваем разнообразные концерты и встречи. Так, мне, с помощью Андрея Андрианова, который привлек ребят, студентов КСХИИ, удалось подготовить исполнение фрагментов из «Stabat Mater» Перголези в обработке Баха, на немецком языке (см. об этом: «Трибуна», 2015, № 9).
– Каковы ваши планы на этот учебный год?
– С октября по декабрь проводим международный фестиваль к юбилею Фробергера, с мастер-классами, концертом и конференцией; продолжим встречи по журналистике и регулярные лекции гостей из других вузов, начинаем сотрудничество с музеем Скрябина… А в связи с юбилеем Московской консерватории собираемся провести ряд интервью со старейшими преподавателями и составить сборник об истории консерваторского СНТО.

Беседовала Лидия Саводерова,
IV курс ИТФ

№ 7 (159), октябрь 2016

В Большом зале 19 июня состоялся государственный экзамен композиторского факультета. Симфонический оркестр Минис-терства обороны с блеском исполнил премьеры симфонических опусов выпускников, в чем огромная заслуга дирижера Романа Белышева.

Для каждого композитора первое исполнение нового сочинения – момент всегда очень волнующий, поскольку являет собой важный этап на творческом пути автора. Но, пожалуй, симфоническая премьера имеет особый статус. Насколько фундаментальней и сложнее симфоническая музыка в сравнении с камерной, настолько же премьера симфонической партитуры превосходит премьеру сочинения любого другого состава. Неудивительно, что композиторы-выпускники ждали это событие с большим трепетом и надеждой. Увенчались ли чаяния авторов знают только они, а впечатления дирижера от состоявшегося экзамена попытаемся выяснить в беседе с ним:

– Роман Геннадиевич, мне кажется, музыка создана не для того, чтобы о ней говорить, это делать всегда сложно. Как Вы считаете?
– О, да! Иногда послушаешь… и «уши вянут»! Дело в даровании лектора. Если мы вспомним Ираклия Андронникова, то это талантливо и убедительно. А когда этим занимаются безграмотные и косноязычные люди… К сожалению, в наше время подобралась целая когорта «просветителей», которым явно не дают спокойно спать лавры Ивана Соллертинского!
– Как Вам кажется, о современной музыке говорить сложнее, нежели, к примеру, о Моцарте?  
– Мне думается, что принципиальной разницы нет. Искусство тем и увлекательно, что в нем не может быть непреложных истин. Однако, зачастую, оценки настолько расходятся, что установить объективность не всегда возможно.
– Вашими дирижерскими усилиями было проведено большое количество композиторских госэкзаменов. Есть ли такие, которые наиболее запомнились? И если да, то чем именно?
– Так сложилось, что на протяжении последних лет мне выпала честь осуществлять «дирижерское обеспечение» композиторских дипломов. Вспоминаются 90-е годы, когда я сам был студентом. Конечно, нынешнему поколению повезло больше – время другое. Изменились условия, возможности, с появлением интернета и компьютеров все стало намного проще. Нынешним молодым людям нет надобности «корпеть» над бумагой, выводя ноты и штили! Вместе с тем, количество талантов примерно одинаково. Хотя, несколько «уникумов» запомнилось…
– Давайте поговорим о последнем госэкзамене. Чисто внешне он скорее походил на дневной симфонический концерт: публики было достаточно много, она очень живо реагировала на исполнявшиеся сочинения, было даже подобие оваций, что весьма редко случается на экзаменах. Это был такой счастливый и солнечный день для молодых авторов, или же уровень партитур оказался действительно достаточно высоким?
– Соглашусь – атмосфера действительно была на редкость доброжелательной. Я был обрадован таким теплым и восторженным приемом. Конечно, здесь есть заслуга дипломных партитур. Я бы выделил «Виолончельный концерт» Славниковой и «Посвящение Камчатке» Килина – исполнять эти пьесы было интересно. Также хочется отметить игру виолончелиста Р. Комачкова.
– В Ваших руках побывало огромное количество симфонической музыки пока еще неизвестных авторов. Вы хорошо знаете достоинства и недостатки каждой сыгранной партитуры. Наверняка за годы Вашей исполнительской деятельности набралось определенное количество шаблонных ошибок, которые совершают композиторы в своих первых симфонических опусах. Не могли бы Вы их назвать? Это было бы весьма полезно для молодых авторов…
– Шаблонные ошибки? Скажем так: «рояльное мышление», неверно выставленный метроном, слабое владение оркестровой фактурой…
– Прозвучало семь премьер. На мой взгляд, четыре партитуры можно условно назвать «традиционными», три – «авангардными». Согласны ли Вы с таким делением? Над какими работать интереснее: более понятными по музыкальному языку или менее (а быть может, и вовсе непонятными)?
– Как исполнителю мне всегда интересно постигать новое. Особенно, если это новое – талантливо. И неважно: авангард это или классика. Мне всегда жаль, когда начинающий композитор, не совсем владея оркестром (что нормально, учитывая мизерный опыт!), упорствует в своих заблуждениях. К сожалению, такие «товарищи» бывают в каждом выпуске.
– В программе экзамена было семь авторов: Андрей Килин, Мария Кудряшова, Андрей Бесогонов, Баласагын Мусаев, Наталия Абрютина, Дарья Славникова, Денис Писаревский. Четверо юношей и три девушки. В связи с этим хочется задать полушутливый вопрос: что Вы можете сказать о влиянии гендерных особенностей на композиторское творчество?
– Гендерный вопрос – штука скользкая! Здесь ситуация очень напоминает дирижерскую профессию. Если становиться на ортодоксальные позиции, то можно попасть в лагерь «мракобесов» и «ретроградов». Я уверен, все-таки, что наличие таланта – вещь универсальная. Хотя были и есть профессии, которые останутся в поле зрения только «сильного пола».
– Роман Геннадиевич, на мой взгляд, последний госэкзамен на кафедре сочинения был одним из самых успешных за последние годы. Вы с этим согласны?
– Наверное, Вы правы. Редко, когда дипломный концерт становится полноценным музыкальным событием. Я уверен, что этот концерт останется в памяти молодых композиторов на долгие годы как замечательное и перспективное начало многотрудного творческого пути.

Беседовала Евгения Бриль,
аспирант

№ 6 (158), сентябрь 2016

Молодежный хор при Храме святителя Николая на Трех Горах был организован примерно полтора года назад. Его инициатор и идейный вдохновитель – молодой дирижер Мария Найдина. Она собрала молодых людей любящих петь и желающих обучиться хоровому искусству. Мы поговорили с ней об особенностях работы с хором.

— Маша, почему после окончания учебы ты решила заняться именно организацией молодежного хора?

— Первая мысль – это миссионерская деятельность. Мы решили создать коллектив, который будет привлекать молодежь к церкви через непосредственное участие в богослужениях.

— Есть ли у тебя в семье музыканты? Почему ты выбрала эту профессию?

— Мой отец – дирижер джазового оркестра Театра эстрады. Я в детстве росла в музыкальной атмосфере. До поступления в вуз хотела серьезно заниматься на фортепиано, но в итоге поступила в Московский городской педагогический университет. Этот вуз был нацелен на подготовку специалиста с широким спектром возможностей, и каждый студент был обязан заниматься и вокалом, и дирижированием, и петь в хоре, даже если он пианист. Постепенно наши педагоги привлекли мое внимание к хоровой деятельности и увлекли ею.

— То есть благодаря своему папе ты немного разбираешься в джазовой музыке? Помогает ли это работе с церковным хором?

— Да, помогает, потому что джазовая музыка основана на очень хорошем знании гармонии. После этого очень легко посмотреть партитуру и провести гармонический анализ. Аккорды, распространенные в джазе, очень часто встречаются в хоровых партитурах определенных композиторов.

— Что представляет собой хор, какие трудности возникают в ходе работы?

— Изначально хор организовывался как любительский коллектив, но так получилось, что у нас собрались разные люди: и любители с хорошими вокальными и слуховыми данными, и студенты различных музыкальных вузов, в том числе Московской консерватории. Наше основное направление – богослужебное, но мы заинтересованы и в исполнении произведений «именитых» композиторов, что побуждает к выступлениям перед светской публикой. Основные трудности – это создание благоприятной атмосферы внутри коллектива, индивидуальный подход к каждому участнику хора – здесь нужно соблюсти грань, чтобы хор не был местом для тирании со стороны руководителя, но чтобы была некая невидимая субординация за счет уважения личности дирижера.

— Какие качества должны быть у церковного певчего?

— Участники нашего хора – молодежь. У нас есть возрастные ограничения – от 16 до 35 лет, – хотя есть и исключения. Что касается качеств, тут желание определяется возможностями. Конечно, должна быть готовность к работе, а дисциплина организует все остальное – знание гласов, слух, умение ориентироваться в нотах, чтение с листа, знание богослужения… и еще 100 требований!

— Насколько студенты и выпускники музыкальных учреждений соответствуют этим требованиям?

— Честно говоря, иногда возникает несоответствие: когда знаешь, что человек – профессионал, хочется видеть перед собой личность без ограничений, а кому-то не хватает умения читать с листа, вокального понимания музыки. Про гласы сложно говорить, потому что хор существует для того, чтобы учить людей именно этой специфике. Хотя, как правило, у нас поют не хоровые дирижеры, а люди других специальностей.

— Какую музыку исполняет хор?

— В основном духовную – постоянное участие в богослужениях определяет репертуар. Но есть планы относительно светской хоровой музыки, и есть возможности для этого.

— Как ты относишься к православной службе, какая музыка, по-твоему, должна на ней звучать?

— Я думаю, что здесь должен действовать принцип «всего понемножку», хотя я сама больше любитель так называемых «композиторских» произведений. Мой любимый автор – Чесноков, его произведения мы поем часто. Также нравится Бортнянский, хотя мне кажется, что иной раз его петь интереснее, чем слушать.

— Чему ты научилась в хоре?

— Хор меня очень многому научил – умению общаться с людьми, умению привлечь их. Эта деятельность включает в себя далеко не только профессиональную работу, но прежде всего организационную: заинтересовать, «сдружить» людей между собой – все это входит в работу дирижера.

— Можешь ли ты подвести первые итоги вашей работы?

— Хор стал участком крупных конкурсов и фестивалей. 17 апреля мы пели на студенческом конкурсе «Фестос», 8 мая – на «Пасхальном фестивале», а 22 мая – участвовали в конкурсе-фестивале ко Дню славянской письменности. Также мы постоянно поем на богослужениях – все желающие могут к нам присоединиться!

Беседовала Анна Уткин,
IV курс ИТФ

№ 6 (158), сентябрь 2016

Можно ли совместить деятельность педагога и активно гастролирующего пианиста? Или эти ипостаси никогда не смогут быть в равновесии, и всегда та или другая чаша весов будет перевешивать? На эту тему я побеседовала со своим учителем по фортепиано, профессором Вениамином Андреевичем Коробовым, который удивительным образом гармонично сочетает и то, и другое.

— Вениамин Андреевич, речь пойдет о двух видах деятельности, причем таких разных… Вы сами предложили мне эту тему. Значит ли это, что так или иначе она Вас волнует, не правда ли?

— В общем-то, да, потому что моя судьба так сложилась, что и то, и другое ходит рядышком (смеется). Все дело здесь в пропорциях и приоритетах. Конечно, когда концертирующий артист имеет сто и более концертов в сезон, это тяжело совмещать с полноценной педагогической деятельностью. Иногда приходится делать мучительный выбор, как в свое время его сделал Гилельс, который многие годы был профессором консерватории: он оставил себе буквально одного-двух учеников, и то аспирантов, по-моему. Но если обратиться к истории, то окажется, что совмещение изначально было в традициях Московской консерватории, здесь преподавали многие крупные концертирующие исполнители. Достаточно назвать имена Николая Рубинштейна, Зилоти, Метнера, Игумнова, Фейнберга; а из следующих поколений – Оборина, Нейгауза, Флиера, Зака, Гинзбурга, Николаевой, Мержанова… Можно продолжать бесконечно. И нынешнее поколение педагогов консерватории – это, в основном, крупные концертирующие музыканты. Поколениями созданы очень важные педагогические традиции, составляющие славу Московской консерватории.

— То есть такая традиция – «в крови» у педагогов Московской консерватории и является особенностью, выделяющей наш вуз в ряду других музыкальных учебных заведений?

— Безусловно. Профессора Московской консерватории всегда много и активно концертировали, что предопределяло их временное отсутствие в классе, но это нисколько не мешало продуктивности педагогической работы Ойстраха, Когана, Ростроповича, Оборина, Флиера, Мержанова… Кроме того, я прекрасно помню по своим студенческим временам, как занимались консерваторские профессора по возвращении с гастролей. Легенды ходят о термосах Д. Ф. Ойстраха, который работал в классе до позднего вечера. В классах профессоров существует институт ассистентов, да и студенты консерватории, как правило, уже достаточно зрелые и сложившиеся в профессиональном плане люди, работа с ними происходит на качественно ином уровне: речь идет о более масштабных понятиях – о сущности музыки, о глубинах интерпретации, о высших материях исполнительского мастерства. И здесь более значительную роль играет самостоятельная работа, когда требуется осмыслить и практически воплотить полученную на уроке информацию. В этом, на мой взгляд, и есть существенное отличие ситуации в консерватории от ситуации, скажем, в ЦМШ, где педагогический процесс требует постоянного контакта педагога с учеником.

— Случается ли, что педагогическая деятельность перевешивает исполнительскую?

— Конечно, бывают выдающиеся педагоги, которые в силу разных причин не стали крупными исполнителями. Достаточно вспомнить Н. С. Зверева. В воспоминаниях его учеников говорится о том, что он никогда не показывал на рояле (нарушая, кстати, известную педагогическую триаду – «объяснение, наведение и показ»), но славился тем, что великолепно «ставил руки». Не будучи концертирующими артистами, выдающимися педагогами были профессора консерватории Ю. И. Янкелевич, Я. И. Мильштейн… Я помню поколение педагогов ЦМШ, когда я учился, – они не концертировали, но это были великие учителя: Е. М. Тимакин, А. Д. Артоболевская, А. С. Сумбатян…

— Лично Вы больше склоняетесь к исполнительству или к педагогике?

— Конечно, педагогика занимает большую часть моей жизни. Но я никогда не отделял одно от другого, и, более того, я чувствовал свое призвание в неразрывности педагога и исполнителя. Я считаю, что педагогика позволяет иногда глубже взглянуть на исполнительские проблемы. Например, занимаясь, казалось бы, хорошо знакомыми сочинениями с учениками, открываешь какие-то моменты, которые, скажем, ты не видел раньше, и по-иному смотришь на решение пианистических и художественных проблем. Это действительно очень тесно связанные и взаимопроникающие сферы.

— А бывает так, что ученик предлагает Вам такую трактовку знакомого Вам сочинения, которую Вы не предполагали раньше?

— Бывает, бывает. Если я чувствую, что у ученика есть свое видение – это очень ценно. Даже если я внутренне не согласен, я всегда к этому отношусь с уважением. Но меня надо убедить. На примере крупных исполнителей знаю, что бывают трактовки диаметрально противоположные. Я часто ловил себя на мысли, что когда слушаю Плетнёва, не всегда и не во всем с ним могу согласиться. Но он убеждает так, что ты начинаешь верить в это. Вот в чем суть индивидуального прочтения.

Известно, что есть два подхода к авторскому тексту. Один озвучил в своей книге Иосиф Гофман, когда написал, что готов поспорить, что не играет и половины написанного в нотах. То есть в тексте написано все, и это нужно только прочесть. Другой, диаметрально противоположный подход проповедовал Софроницкий: в тексте написано все и ничего. Текст есть только система символов, остальное зависит от сотворчества исполнителя. Я думаю, что, скорее всего, имеет право на жизнь и тот, и другой подход. Более того, как говорил древний философ, истина лежит посередине.

— Я знаю, что Вы занимаетесь как с будущими профессиональными пианистами, так и со студентами межфакультетской кафедры фортепиано. Какие трудности возникают в работе с «непианистами»?

— Прежде всего, я стараюсь больше заниматься Музыкой и помочь проявить студенту  собственное отношение к исполняемому произведению, расширить его творческие возможности и пробудить потребность их реализовать. А это делается, как известно, через разные виды нашей кафедральной работы: творческие конкурсы, цикловые концерты, классные вечера…

— Постараемся подвести итоги?

— Вы знаете, я думаю, когда говорят, что педагог и исполнитель – «две вещи несовместные», я здесь вижу изрядную долю лукавства. Потому что примеры, которые я привел, убедительно говорят о том, что эти сферы  не просто совместимы, но и способны взаимообогащать друг друга.

Беседовала Маргарита Попова,
IV курс ИТФ