№ 6 (104), сентябрь 2010

В наш век все труднее и труднее приходит понимание природы вещей. В любую эпоху человек мог бы сказать то же самое, но сейчас – время, когда все это особенно ясно. Прогресс идет стремительно, мы тонем в технологиях и растущих потребностях, медицина в состоянии излечить практически любой недуг, но появляются более страшные болезни… Искусство, которое, казалось бы, должно исцелять, наоборот, только угождает извращенным и безвкусным желаниям большинства публики. Музыка держалась на высоких идеалах дольше остальных, но сейчас она тоже пала под гнетом растущей деградации.

(далее…)

№ 3 (92), март 2009

Для тех, кто следит за течением музыкальных событий, два вечера, прошедших в Большом зале 30 ноября и 15 января нынешнего сезона, могут предстать символом единого замысла. Главной творческой фигурой ноябрьского вечера стал скрипач Пинхас Цукерман в церемонии презентации возрожденной скрипки Гварнери дель Джезу. Январский вечер принадлежал пианисту Даниэлю Баренбойму, воплотившему мечту о единстве людей разных культурных традиций.Оба Мастера неоднократно создавали «звучащие полотна» в совместном музицировании, одно из них – Три сонаты для скрипки и фортепиано Й. Брамса. Но в эти дни они предстали перед нами прежде всего носителями высоких идей.
«Удивление – начало мудрости» – гласит пословица древних греков. (далее…)

№ 3 (92), март 2009

Можно сказать определенно: в Москве наступил настоящий оркестровый бум. Двадцать три оркестра работают сейчас в столице – больше чем где-либо на Земном шаре. Но останавливаться на этом музыканты не собираются. В начале текущего сезона миру был представлен новый коллектив: Молодежный симфонический оркестр СНГ. (далее…)

№ 3 (65), март 2006

Первую половину октября меломаны и просто любители фортепианной музыки пребывали в нетерпеливом ожидании – в Москве появились афиши, гласившие: «Андрей Гаврилов играет все ноктюрны Шопена». Далее мелким шрифтом: «Rонцерт организован фондом М. Горбачева в пользу детей, больных лейкозом». В рекламе чувствовался отголосок западного метода привлечения зрителя: подобный заголовок мог заинтриговать как музыканта-профессионала, так и человека, далекого от искусства, но почуявшего необычность задумки. И действительно, не каждый день, а точнее, даже не каждые десять лет, публике предлагается столь редкая программа.

Когда настала указанная дата концерта, Большой зал был заполнен до отказа. Публика собралась на удивление расношерстная: партер занимали дамы в декольте и дорогих украшениях, мужчины в дорогих костюмах, солидная интеллигенция, музыкальная профессура; на балконах расположились – кто сидя, кто стоя – заядлые меломаны, преподаватели музыкальный учебных заведений и множество студентов. Все они ожидали интересного вечера.

Однако музыка начала звучать далеко не сразу. Первым на сцену после ведущего собственной персоной пожаловал М. С. Горбачев с дочерью. Пафос его пространной речи, которую даже пытались глушить аплодисментами, заключался в том, что он рад приветствовать Гаврилова, ныне редкого гостя в России, и солидарен с ним в желании помогать детям. Затем, попеременно с дочерью, он крепко обнимал, дружески похлопывая по спине, появившегося пианиста. Короткая вступительная речь самого Андрея Гаврилова, как оказалось, была действительно необходима. Он объявил притихшей публике, что будет «просто играть жизнь Шопена». Музыканты в зале насторожились…

С первыми звуками стало понятно, что пианист в совершенстве владеет филигранным шопеновским стилем: тишайшее, нежнейшее piano, блестящие россыпи мелких украшений и пассажей, впечатляющее rubato. Но вместе с тем на каждом шагу слушателя ждали непривычные сюрпризы. Создавалось впечатление, что Гаврилов не играет, а наигрывает, часто относясь к авторскому тексту без должного уважения, проглатывая и переиначивая детали. Ему ничего не стоило в одном месте безукоризненно исполнить сложное украшение, а в следующий раз неряшливо отмахнуться от него, как от чего-то ненужного и бесполезного. Но в целом первое отделение прошло в интимном строе и без «внештатных» ситуаций, хотя и этого хватило, чтобы заставить музыкантов в антракте недоумевающее переглядываться. Были и такие, кто ушел.

Возможно, эти последние поступили правильно, потому что второе отделение – с поздними ноктюрнами – люди, воспитанные на классической интерпретации сочинений Шопена, слушать без содрогания сердца просто не могли. В избранной манере А.Гаврилов продолжал вести слушателя по дорогам жизни композитора, но дороги эти становились все драматичнее, а исполнение, соответственно, все импозантнее и нестандартнее. Пианист по наитию, ему одному ведомому, расставлял неожиданные акценты в мелодиях, внезапно начинал откровенно свинговать, притоптывая ногой, выпускал из-под пальцев тихие вихри «косматых пассажей» и выделывал еще много странных вещей, которые приводили в молчаливое недоумение знатоков и любителей. Нарядный партер реагировал гораздо спокойнее.

Когда отзвучал финальный аккорд последнего ноктюрна, в зале воцарилась тишина. Но уже через несколько секунд раздался гул аплодисментов и крики браво. В основном из партера. Большая часть балкона безмолвствовала… Не потому, что так они хотели высказать исполнителю свое неодобрение, но просто ненадолго задумались и затем исправно присоединились к аплодирующим.

Концерт дал много пищи для размышлений. Что это было: небрежно сыгранная программа или новый современный взгляд на Шопена? Вроде бы халтуры быть не могло – Гаврилов всемирно признанный музыкант, а не те ноты регулярно хватал, как известно, и Горовиц. А если это новый взгляд, то может ли он быть таким странным? Или есть предел, за который лучше не выходить? Так может быть, гавриловская манера исполнения – не «старательно выигрывая» текст (как учат студентов в консерватории, что согласитесь, слушать часто просто скучно), а как бы наигрывая в тесном кругу близких друзей – и есть новый способ «оживить» музыкальные дневники Шопена?

Наталия Сурнина,
студентка IV курса

№ 8 (62), декабрь 2005

Одно из главных богатств русского народа – фольклор. И не удивительно, что фольклорные концерты, всегда представлявшие колоссальный интерес, и по сей день пользуются завидным успехом. К счастью, в Московской консерватории подобные концерты – не редкость: их регулярно устраивает наш фольклорный ансамбль (художественный руководитель – проф. Н. Н. Гилярова), к которому в последнее время часто присоединяются коллеги из фольклорного ансамбля Санкт-Петербургской консерватории (художественный руководитель – проф. А. М. Мехнецов).

Однако поющие в народном стиле – хорошо, а подлинные народные исполнители – лучше. В этой связи очередное совместное выступление двух консерваторских коллективов, состоявшееся в Малом зале, стало настоящим подарком. То, что происходило на сцене, было даже не концертом, а, скорее, неким действом, в котором «хозяевами» оказались гости из деревни Верхняя Песочня Кировского района Калужской области, пять прекрасных исполнительниц, уже около сорока лет поющих вместе: Прасковья Семеновна Горбунова, Прасковья Васильевна Козлова, Прасковья Михайловна Корягина, Екатерина Андреевна Лучкина и Наталья Васильевна Носова. Маленький штрих. Сейчас в Москве редко услышишь имя «Прасковья». Зато пришедшие в зал оказались в компании сразу трех обладательниц этого раритетного имени.

Два часа пролетели незаметно. Благодаря прекрасно составленной программе, концерт воспринимался на одном дыхании, вплоть до того, что антракт, объявленный совершенно неожиданно, после очередной бурной овации, показался чем-то неуместным. Общая композиция концерта напоминала полирефренное рондо. Чередовались ансамбли, жанры и региональные традиции. Прозвучали покосные, карагодные, свадебные песни, пасхальные песнопения, духовные стихи, частушки. Слушатели в полной мере могли оценить, насколько отличаются друг от друга песни Калужской, Липецкой и Смоленской областей. После каждого выхода певиц зал взрывался аплодисментами. Особенно трогательно было наблюдать реакцию детей, один из которых в разгар концерта, видимо, увлекшись темпераментным исполнением, вырвался из родительских рук и побежал на сцену. Честно говоря, и многим взрослым хотелось сделать то же.

Концерт закончился. Бабушки в ответ на благодарность с присущей им деревенской добротой отвечали: «На здоровье!». И действительно, люди уходили с этого концерта, получив колоссальный заряд бодрости и прилив сил. А когда покажется, что бодрость и силы на исходе, нужно опять пойти на подобный концерт.

Андрей Рябуха,
студент V курса

№ 7 (61), ноябрь 2005

В погоне за Западом отечественная музыкальная поп-культура с невероятной жадностью и ненасытностью перенимает все, что попадается под руку. Слепо копируя чуждые стили и ритмы, мы совсем забыли о своих собственных многовековых традициях. Русская песня, попав в жернова шоу-индустрии, превратилась в аляповатый сплав культур. Однако некоторым российским музыкантам не безразлична судьба русского о наследия, которое они пытаются сохранить хотя бы как альтернативу эстрадному «кичу». Один из них – студент Московской консерватории Владимир Соколов, создатель фольклорного коллектива «Вереск» (www.averesk.com).

– Володя, первый вопрос, конечно, о твоем коллективе.

– Наш фольк-ансамбль из шести человек появился в 2002 году. Все его участники – студенты Консерватории и других вузов. Мы стремимся сделать русский фольклор доступным и интересным для слушателей всех возрастов. Наш путь – объединение архаичных национальных традиций со стилевыми направлениями, актуальными и популярными в эстрадной музыке.

– Почему ты решил взяться за фольклор, неужели тебе это действительно интересно?

– Народная песня – плод духовного развития нашего народа. Все качества, присущие русскому человеку, отражаются в его песнях. Это искренность и широта, любовь к своей родной земле, умение много работать и хорошо веселиться. Она воспевает истинные чувства без сарказма, лицемерия и ханжества. Непривычному уху она может показаться протяжной и заунывной, но в нас она вызывает ощущение чего-то особенно родного и близкого. Музыка, как горы и лес, является частью страны, в которой она родилась, и человек только пробуждает ее к жизни.

– Непривычно слышать из уст молодого человека подобные патриотические речи…

– Громкое слово «патриотизм» в основе своей содержит не только привязанность к земле, на которой человек вырос, но также знание своей национальной культуры и уважение к ней. Об этом не следует забывать.

– То есть ты пытаешься пропагандировать русский фольклор? Не кажется ли тебе, что это непосильная задача для молодого коллектива?

– К сожалению, сейчас на музыкальном рынке нашей страны фольклор не представлен так, как ему подобает. Все радиостанции забиты однотипными песнями в стиле евро-поп, часто не очень качественными и в своей сущности чуждыми русскому человеку. Как правило, это попытки скопировать то, что было модно на Западе несколько лет назад. Люди шоу-бизнеса, занимающиеся продвижением западной индустрии на нашем музыкальном рынке, не думают о последствиях. Их интересуют только денежные потоки. Конечно, на долгое время из-за многочисленных коллизий, происходивших с нашей страной, русская песня была забыта. Даже на государственном уровне.

– Но ведь проблема развития и поддержки национальных традиций актуальна не только для нашего государства?

– Это так. Национальная музыка, поэзия, архитектура – объекты гордости любого, даже самого маленького государства. В Европе проходит множество фольклорных конкурсов и фестивалей. Этнические радиостанции, студии – целая индустрия, занимающаяся пропагандой фольклора. Тратятся огромные средства не только на поддержание своего народного искусства внутри страны, но и на популяризацию его за рубежом. И это дает результаты. У нас многие знакомы с искусством фламенко или с кельтской музыкой гораздо лучше, чем с собственным фольклором.

– Классический вопрос: «Что делать»?

– Каждый из музыкантов, администраторов к, продюсеров должен четко понимать, что если ситуация будет развиваться так же, как и сейчас, то через какое- то время с нами начнут происходить те же процессы, что и с народом, оказавшимся под влиянием другой культуры. Заимствуя у других стран, мы потеряем то, что вынашивалось нашим народом тысячелетиями. И настоящая русская музыка станет уделом историков и искусствоведов. На ее смену придет псевдорусская культура, которая сейчас предлагается иностранным туристам. Каждое поколение нашей молодежи, воспитанное исключительно на западной музыке, можно считать потерянным для русской культуры

– Ты считаешь, что этот процесс нельзя остановить?

– Отчего же? В последнее время опасный крен в сторону западной культуры начал выравниваться. Все чаще появляются музыкальные коллективы, способные противостоять западному влиянию. Наш фольк-ансамбль «Вереск» также пытается быть активным участником этого процесса. Мы все профессиональные музыканты, и уже это является залогом качественного исполнения народной песни. Конечно, высочайший уровень западной индустрии шоу-бизнеса ставит очень высокую планку для любого произведения, попадающего на наш музыкальный рынок, и внимание молодежи не так-то просто переключить на нашу народную музыку. Но мы не хотим вставлять русскую песню в западные клише, хотим помочь озвучить ее природу, раскрыть ее глубину, и помогают нам в этом возможности современной аранжировки. В музыке «Вереска» можно услышать отголоски хип-хопа, трип-хопа, драм-энд-басса, хауса и многих других направлений западной музыкальной поп-культуры. Но мы стремимся не просто копировать стили, а деликатно перенести западный опыт на свой материал, ни в коем случае не нарушая законов звучания и развития русской песни.

Беседовала Евгения Федяшева,
студентка IV курса

№ 5 (59), сентябрь 2005

В дни празднования 60-летия со Дня Победы с новой силой зазвучали по всей стране песни военных лет. Ведь это музыка, без которой для каждого русского человека образ Победы был бы неполным. И, конечно, не прошел мимо них и наш фестиваль.

Песни войны услышал и Большой зал Московской консерватории. Думаю, я не ошибусь, если скажу, что среди всех концертов фестиваля «60 лет Памяти» этот стал одним из самых теплых и душевных. И не только потому, что знакомые и любимые песни в эти праздничные дни особенно согревали сердца слушателей, но и потому, что исполнены они были Камерным хором Московской консерватории под управлением профессора Бориса Тевлина. Коллектив, репертуар которого состоит из самых сложных сочинений хоровой литературы, прекрасно справился и с этой программой.

В первом отделении звучали только песни военных лет. Все это были шлягеры: «Темная ночь», «Землянка», «Вечер на рейде», «Смуглянка» и многие-многие другие. Такие разные, они провели слушателей сквозь печали войны и радости победы. А самое главное, что на концерте не было «чужих» – настолько сильна до сих пор сила этих песен. Несмотря на то, что участники хора еще совсем молодые ребята, они отнеслись к этой музыке очень трепетно. Популярные песни Т. Н. Хренникова вместе с хором исполнила солистка Московской государственной филармонии Светлана Белоконь.

Но не обошлось и без ложки дегтя. Большинство песен звучало в хоровой обработке композитора Игоря Потиенко, широко известного сейчас своими работами в кино. К сожалению, его аранжировки не отличались разнообразием и напоминали то студенческую задачку, то саундтрек из малобюджетного кинофильма. Для обычного слушателя это, конечно, не стало «минусом» концерта, но на музыканта такие обработки нагоняют тоску. Положение спас хор, который исполнял все с большим артистизмом. Особенно запомнилась песня «На Берлин», где коллектив вновь блеснул актерским и танцевальным талантом, превратив номер в сценку и заслужив несмолкаемые овации… Пришлось повторить песню «на бис»!

Второе отделение состояло из русской духовной музыки и народных песен. Несколько частей из «Всенощного бдения» Рахманинова прозвучали как панихида по безвременно ушедшим в годы войны. Но финал концерта вернул слушателей к радостному настроению. После печальной «Во поле березонька стояла» зазвучали плясовые «В темном лесе», «Пойду ль я…» и другие. Атмосфера праздника сохранилась конца вечера. Казалось, что довольные слушатели уходили, напевая любимые мелодии и пританцовывая…

Наталия Сурнина,
студентка IV курса

Один из концертов фестиваля запомнился знакомством с малоизвестными сочинениями, созданными в годы войны. Мы имели возможность познакомиться с камерно-инструментальными сочинениями таких композиторов, как Ганс Краса (1899–1944), Михаил Яскевич (1887–1946), Николай Рославец (1881–1944), Виктор Ульман (1898–1944). Им было суждено погибнуть в военное время. Впервые многие услышали камерную музыку Аркадия Нестерова (1918–1999), Всеволода Задерацкого (1891–1953). Трио «Растет рябина на полесье» (1949) на слова Г. Пасько связано с тематикой военных лет. Это сочинение для сопрано, скрипки и фортепиано Бориса Франкштейна было исполнено с участием автора. Особенно хочется отметить «финалы» обоих отделений концерта, где прозвучали Фортепианный квинтет Дмитрия Шостаковича соль минор, соч. 57 (1940) и Струнный квартет № 3 Виктора Ульмана (1943), который стал светлой кульминацией вечера. Было очень приятно, что большая часть исполнителей представляла студенческое поколение и, судя по всему, соприкосновение с военным временем посредством музыки не оставило их равнодушными.

Александра Кулакова,
студентка IV курса

В концерте в Малом зале участвовали студенты Консерватории, курсанты Московской военной консерватории и пионерский отряд «Красная пресня» школы № 105. Венцом концерта, порадовавшего необыкновенно теплой и праздничной атмосферой, стала презентация книги «Московская консерватория в годы Великой отечественной войны». В объемном труде собраны архивные материалы, письма и воспоминания, связанные с военным периодом жизни Консерватории. Выступали составитель книги С. С. Голубенко, редактор Е. С. Власова, рецензенты: Е. Г. Сорокина, Е. М. Царева и другие.

Отрадно было видеть, что недавнее прошлое бережно хранится в памяти и передается из поколения в поколение.

Ассоль Митина,
студентка IV курса

Преданных поклонников таланта композитора собрал авторский концерт А. Я. Эшпая. Со сцены в адрес композитора-фронтовика прозвучало много теплых и добрых слов. Проф. Е. Г. Сорокина назвала этот вечер кульминацией фестиваля «60 лет Памяти» – и не ошиблась.

Программа была составлена из произведений, написанных композитором в разные периоды его жизни, – от полной юношеской энергии фортепианной Токкаты (1948) до сочинений нынешнего столетия. Серию инструментальных соло в первом отделении завершили струнный квартет и Венгерские напевы для скрипки и фортепиано. Во втором отделении были исполнены хоровые и оркестровые произведения. Среди замечательных исполнителей был, конечно, и сам Андрей Яковлевич.

Слушая его музыку, понимаешь: у этого человека было в жизни многое. В его сочинениях чувствуется подлинный трагизм, глубокая скорбь, как в Трех хорах a cappella, посвященных брату композитора, погибшему в первые дни войны под Ленинградом. Но, пожалуй, еще больше в ней света и надежды, как в исполненных в этот вечер впервые Трех марийских песен для хора a cappella. В самых вдохновенных и поэтичных произведениях Эшпая перед нами встает образ его родного края: прозрачные озера и священные березовые рощи, светлое небо и еще более светлая грусть.

Полина Захарова,
студентка IV курса

Свои лучшие силы представила в Большом зале Московская военная консерватория. Это интересное учреждение, в котором студентам дается как музыкальное, так и военное образование. В прошлом оно было военным факультетом Московской консерватории, который готовил дирижеров военных оркестров. Сейчас это самостоятельный вуз с несколькими музыкальными специальностями.

Особой теплотой отличалось вступительное слово, обращенное к ветеранам, среди которых присутствовала вдова маршала Г. К. Жукова.

В программе концерта значились произведения Римского-Корсакова, Чайковского, Глиэра, Рахманинова, Шостаковича. Все сочинения звучали в переложении для духового оркестра. Инструментовка была выполнена студентами, а дирижировали как студенты, так и профессора военной консерватории.

Исполнение отличалось слаженностью, хотя переложения классических сочинений в духовом варианте часто были несбалансированны по тембру и казались непривычными для знатоков оригинала. Наиболее эффектно прозвучали «Пляска женщин» и «Пляска мужчин» из оперы Рахманинова «Алеко», концертино для тромбона с оркестром Римского-Корсакова.

Во второй половине концерта на сцену вышел хор. Были сыграны Марш «Генерал Милорадович» для хора и оркестра композитора В. Халилова и Попурри на темы песен о духовом оркестре А. Ермоленко. А в заключение тожественно и мощно прозвучала для многих уже бессмертная песня Д. Тухманова «День Победы».

Екатерина Калинина,
студентка IV курса

«Это, может, в обычное время и сошло бы, но давать такое 8 мая — чересчур!». Такое мнение можно было услышать от слушателей концерта из произведений молодых композиторов, состоявшегося в Малом зале консерватории.

Очевидно, что указанная в программке идея «музыкального приношения памяти всех, павших в Великой отечественной войне», не дошла до аудитории. И действительно, концерт слушался со странным ощущением. С одной стороны, семь разных авторов из разных городов России, каждый со своей концепцией приношения – от чуть ли не классического советского массового хора «У Кремлевской стены» А. Кокжаева до «The songs of the last words» М. Фуксмана – «экзистенциального разбега, нарушаемого где-то на/за гранью текста равновесия между здесь и там» (цитирую автора). Была и прямая связь с ветеранами – запись голоса фронтовика Б. С. Марца в композиции «Память времени» О. Шадуллиной, и изысканный веберно-баховский подтекст сочинения «…И мир молчит» для вокального квартета и камерного ансамбля А. Кулигина, и «просто красивая музыка», как охарактеризовал свою «Пастораль» для камерного ансамбля К. Бодров. И просто «Эпитафия» для органа соло М. Воиновой.

К сожалению, слишком явно в большинстве случаев чувствовалась незрелость композиторов. Неустоявшиеся стили. Слишком явные намеки на чужие произведения (иногда чересчур конкретные). Внешняя эффектность и занимательность использования средств при нередком отсутствии смысла. Лучшими оказались произведения, вообще ни на что не претендовавшие. И главный минус – притягивание большинства произведений к теме концерта и фестиваля, что называется, за уши.

Да, можно сказать, что именно так это поколение думает о войне – если бы звучало личное мнение поколения. Но звучали интересные и не очень, свои и чужие технические находки (недаром один из слушателей посчитал все сочинения, кроме одной quasi-киномузыки, экспериментами), для которых название и «военную» часть концепции можно поменять без всякой потери.

При этом очень не хотелось бы переходить на конкретные недостатки конкретных произведений конкретных авторов. Возможно, объявленная тематика была далека от помыслов большинства участников, но слушателям, пришедшим на концерт в предпраздничный воскресный день, этого уже не объяснишь. К сожалению.

Владимир Громадин,
студент IV курса

Конечно, от финального аккорда фестиваля, тем более в Большом зале, всегда ждешь чего-то особенно яркого и запоминающегося. Именно в таком восторженном настроении я шла на заключительный концерт. Но не прошло и пятнадцати минут, как я поняла, что мои ожидания напрасны.

Концерт задержали, и вместо 18.00 он начался в 18.45. Как выяснилось, начало перенесли на 19.00, но официально об этом не было объявлено. К тому времени уже давно пришедшая публика, а это были, в основном, люди почтенного возраста, стала вслух выражать свое недовольство. Как же так?! Такой торжественный фестиваль, и такая неорганизованность!

Поначалу казалось, что зал наполовину пуст, но к семи часам партер стал постепенно заполняться. Послышался надрывный голос конферансье, и вдруг возникло ощущение, что находишься в глубокой захолустной провинции. А ведь это был лучший концертный зал Москвы! На сцене поместили небольшой экран для просмотра короткометражного фильма о войне. Точнее, это была «нарезка» военных кадров с комментарием диктора, который почему-то не выговаривал букву «р». Идея сама по себе хорошая, но публика, буквально требовавшая музыки, просто не могла ее воспринять.

Положение не спасли даже Гимн Российской федерации и минута молчания, после чего прозвучало первое небольшое произведение, не значащееся в программе. В атмосфере всеобщего раздражения, казалось, что и исполнение оставляет желать лучшего. Прошуршали неохотные редкие аплодисменты. Аудитория была обижена и явно мстила за задержку.

Однако испытания на этом не закончились. Как раз в тот момент, когда все уже ожидали непосредственного начала концерта, пошли официальные речи организаторов фестиваля. Как и речи оскаровских лауреатов, в которых хочется всех упомянуть, они были интересны только самим членам оргкомитета. Получасовое ожидание казалось просто невыносимым. Самое интересное, что начнись концерт вовремя, все то же самое было бы воспринято положительно.

До того фестиваль представил 22 тщательно подобранные концертные программы. Оставалось исполнить только одну, самую главную. Четыре произведения русских композиторов – все посвящены победе в Великой Отечественной войне. Каждое из них было предварено краткой пояснительной речью проф. Е. Г. Сорокиной. И хотя это достаточно давняя традиция – рассказывать о произведении, в настоящем концерте комментарии как нельзя лучше способствовали более чуткому восприятию.

Очень здорово и вместе с тем неожиданно, что в начале прозвучала мировая премьера сочинения А. Гречанинова, написанного 62 года назад, – «Ода к Победе» для симфонического оркестра и хора. В исполнении оркестра Московской консерватории оно оказалось весьма убедительной, хотя, к сожалению, в хоре было невозможно разобрать слова. Затем последовали Девятая симфония Д. Шостаковича и «Ритуал» А. Шнитке, которые были приняты публикой «на ура». Безусловно, главная заслуга в этом принадлежала дирижеру Анатолию Левину. Он управлял оркестром с большой экспрессией и буквально заряжал зал потрясающей энергетикой.

В заключение концерта прозвучала «Ода на окончание войны» Прокофьева, для чего пришлось полностью изменить расположение оркестра на сцене. Вместо ожидаемого антракта публике предложили посмотреть очередной небольшой фильм о войне, но… фильм так и не был показан, зато партер наполовину опустел. Несмотря на это, последнее произведение действительно заставило ощутить ликующую атмосферу праздника Великой победы и очень удачно подошло для завершения грандиозного музыкального фестиваля.

Концертная программа прозвучала великолепно. Студенческий оркестр под управлением А. Левина сумел блестяще исполнить сложные произведения. И хотя большая часть публики, покинувшая зал, так и не смогла получить желаемое удовольствие от концерта, исполнителей не в чем упрекнуть.

Анна Тыкина,
студентка IV курса

№ 4 (58), май 2005

То что система русского музыкального образования воспитала и воспитывает выдающихся музыкантов, ни для кого не секрет. Не секрет и то, что многие российские музыканты сегодня мечтают о загранице. Причины очевидны. В современной России музыкант высочайшего профессионального уровня подчас оказывается весьма стеснен финансово. Ситуация такова, что жизненный уровень этих людей не идет в сравнение с их уровнем профессиональным. Тут уж можно держаться либо на гранте, либо на энтузиазме…

По-настоящему профессиональная жизнь музыканта начинается уже с обучения. Большая часть студентов консерватории обзаводится работой, а если и нет, то хотя бы усиленно об этом думает. Единицы из разряда «суперстар» уже имеют сольную гастрольную жизнь и даже читают лекции в других вузах. Другие счастливчики попадают в престижные и высокооплачиваемые оркестры. А многие работают в неизвестных оркестрах, рассчитывая на счастливый случай… В то же время преподавательская деятельность становится все менее популярной, ею занимаются все больше теоретики. В итоге многие музыканты либо порывают с любимым искусством, либо работают в смежной области, например, в области музыкальной журналистики.

Возвращаясь к исполнителям, можно сказать, что гонорар получивших российскую (но пока что не международную) известность солистов оставляет желать лучшего. Видимо, это проблема именно нашей страны. Да и о чем можно говорить, если слово «консерватория» в устах наших современников нередко звучит как ругательство. Неприятно отмечать, что такое отношение исходит и от нашей власти: комментируя критику в адрес нынешнего министра культуры, господин Фрадков роняет фразу: «Хорошо хоть консерваторией не обозвали…». Понятно, что эта фраза только способ еще раз уколоть, и тем не менее…

Выходит – нашей стране не нужны высококлассные музыканты, чьими именами поддерживается и культура нашей страны, и российский мировой статус. Солисты-исполнители вынуждены самостоятельно пробивать себе дорогу. И тут во избавление несчастных от этой неблагодарной работы (ибо каждый должен заниматься своим делом) на первый план выдвигается профессия арт-менеждера. Судя по названию, такой человек должен быть сведущ в организации мероприятий, имеющих отношение ко всем видам искусства. На деле же выясняется, что новички, не имеющие давних связей с музыкальным сообществом, вливаются в музыкальный мир с трудом. К счастью, многие из арт-менеджеров имеют высшее музыкальное образование, которое, по их словам, просто незаменимо. А дальнейшее приобретается либо с опытом, либо со вторым образованием. Каким? Где этому можно научиться?

Кроме обычных курсов арт-менеджмента есть курсы и чисто музыкального направления: платное отделение существует в Академии им. Гнесиных, в Московской консерватории есть бесплатный факультатив. И такая двойственность не случайна – ведь сама профессия подразумевает освоение как общеобразовательных, так и музыкальных дисциплин. Тут возникает вопрос — кому легче овладеть недостающей информацией? Музыка – замкнутая система, требующая длительного погружения. Не музыкант, который попытается это сделать, скорее всего погрязнет в море информации, оставаясь в глазах профессионалов дилетантом. Конечно, дилетантами могут оказаться и менеджеры-музыканты. И все же согласитесь, что объем немузыкальной информации (как показывает практика) осваивается гораздо быстрее, чем происходит освоение музыкальных азов. Не свидетельствует ли это о том, что музыкальным менеджментом стоит заниматься именно музыкантам?

Надежда Лобачева,
студентка III курса

№ 1 (55), январь-февраль 2005

…принято у нас говорить, когда речь заходит о каком-нибудь явлении азиатского происхождения, непонятном для нашего менталитета. И уж если говорить о вещах, близких музыке, то для некитайца, пожалуй, самой впечатляющей, и одновременно шокирующей оказывается Пекинская опера, один из многочисленных в Китае, и, вместе с тем, единственный по своей популярности вид китайского музыкального театра. Его неотъемлемой частью, наряду с музыкой, являются и искусство декламации, и искусство восточных единоборств, в том числе владение оружием, и акробатика с элементами циркового представления, и искусство костюмов и грима. Соответственно, актер Пекинской драмы – настоящий универсал, от которого требуется прекрасное пение, поставленная речь и отличное владение телом. Потому и обучение будущих актеров начинается уже с пятилетнего возраста.

Невероятная зрелищность Пекинской оперы стали ее визитной карточкой. Цвет, линии рисунка грима, крой одежды могут многое рассказать зрителю о герое спектакля. Так, например, красноватый цвет лица присущ положительным персонажам, говоря об их благородстве и добропорядочности. Белый цвет, наоборот, характерен для персонажей коварных и подлых. Роскошный шелковый халат золотисто-желтого цвета может принадлежать только императору, а простая синяя роба – обычному человеку. Кроме того, весьма конкретной символикой обладают и каждый жест, и движения актера, и разнообразная бутафория, подсказывая зрителю развитие сюжета.

Тем не менее, если иностранцы, как правило, смотрят Пекинскую оперу, то китайцы ее слушают. Причина таких разных подходов, по всей видимости, не столько в языке, сколько в самой музыке. Нельзя не вспомнить, пусть и столетней давности, но весьма примечательный случай, описанный известным синологом академиком В.Алексеевым: «Мне довелось быть в Пекинской опере с одним знакомым европейцем. Он не выдержал «мучений» и ушел, назвав всю оперу «кошачьим концертом». На этот комплимент китайцы отвечают вполне аналогичным, называя европейскую манеру пения «коровьим ревом» и «рычаньем тигра».

Разумеется, сейчас, в результате тотальной европеизации современное поколение китайцев полюбило западную музыку. Мы же нередко продолжаем рассуждать по старинке, приклеивая ярлык анахронизма ко всему, что не вписывается в привычные рамки. И причина такого неприятия, вероятно, кроется в несколько эгоцентристской позиции – мы до сих пор не можем допустить, что чужая культура ничем не хуже нашей, что она просто другая. И чтобы понять ее, надо либо в ней вырасти, либо к ней приобщиться. И если первое уже невозможно, а для второго нет условий, то просто попытаться расширить рамки своего восприятия вполне реально. Хотя бы ради того, чтобы не уподобляться человеку, далекому от музыки, а потому не переносящему классической оперы.

Что греха таить, когда я впервые услышала Пекинскую оперу, то ощущения были далеко не восторженные. Мужчины, поющие пронзительным фальцетом, «мяукающие» диалоги, оглушающее звучание ударных и «взвизгивания» двухструнной скрипки – непростое испытание для уха, воспитанного на европейской музыке. Потребовалось определенное время, чтобы многое, тогда еще недоступное моему сознанию, стало постепенно переходить в разряд понимаемого. В результате же акценты в восприятии буквально развернулись на 180?! Вот тогда передо мной и начала раскрываться вся ее магическая прелесть.

Еще до недавнего времени, до того, как в нашу повседневную жизнь прочно вошел телевизор, театр в Китае был главным культурным центром для всех слоев населения. И это отнюдь не пустые слова! Спектакли требовали от зрителей (из которых немалая часть была неграмотна) знания истории и даже классической литературы, без чего понять короткий исторический эпизод или отрывок из романа было бы невозможно. С другой стороны, технический прогресс со своей индустрией развлечения, лишив Пекинскую оперу изрядной части публики, сделал определенный вклад и в ее сохранение. Сейчас выпускается множество записей на CD и DVD, реставрируются уникальные архивные аудио- и видеоматериалы. А на Центральном Всекитайском телевидении даже есть отдельный канал, специализирующийся сугубо на театральном жанре, в первую очередь, Пекинской опере.

Для большей экзотики можно побывать на спектакле в стенах традиционного театра. Здесь, как и в любом другом китайском театре недалекого прошлого, зрители, наслаждаясь прекрасным исполнением, сидят за столиками и вкушают ароматный чай. Зеленый. Нередко жасминовый. И это абсолютно не мешает восприятию оперы, как кому-то может показаться. Такую активную публику, которая приходит на спектакли Пекинской оперы, в нашей стране увидишь, разве что, на спортивных аренах и эстрадных концертах. Все происходящее на сцене влечет за собой непосредственную реакцию со стороны китайских зрителей. Невольно возникают ассоциации с давно минувшей традицией забрасывать артистов либо цветами, либо тухлыми помидорами. Конечно, такие бесчинства на китайской сцене не встретишь, но бурные аплодисменты и многоголосные возгласы «Хao!» (что в переводе означает «хорошо!») в середине арии после очередной сложной фиоритуры, продолжают сотрясать стены их театров и сегодня.

Поэтому неудивителен факт, что Пекинская опера до сих пор остается народным театром. Ну, где у нас видано, чтобы простой люд, не обремененный любовью к искусству, ходил слушать оперу? А в Китае отыскать человека, равнодушного к театру достаточно проблематично. Причем, зрители Пекинской оперы в своей массе – совсем не профессионалы, они просто большие любители. Их много. Их огромные толпы, которые можно встретить даже в… городских парках. Там, в типично китайских открытых беседках под аккомпанемент инструментального ансамбля ими исполняются любимые арии. Причем, не ради заработка, а для души, из любви к искусств». Вот уж действительно, Восток – дело тонкое…

Туяна Будаева,
студентка IV курса

№ 7 (53), ноябрь 2004

Вторую и последнюю свою оперу «Леди Макбет Мценского уезда» Шостакович написал в 1932 году, когда ему было двадцать шесть лет. Скандально известное партийное постановление 1936-го похоронило, по всей видимости, далеко не один оперный шедевр Шостаковича. Да, он говорил, что после 1936 года у него не было желания переступать порог оперного театра. Но, несомненно, его композиторский гений требовал выражения через оперу. Если подсчитать количество возникавших в разное время оперных планов, то цифра порядка тридцати просто ошеломляет! Рассказать о них в небольшой статье невозможно. Но на двух последних оперных замыслах остановиться стоит. Тем более, что о них может поведать человек, причастный к созданию либретто. Музыковед Александр Викторович Медведев общался с Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем многие годы. Особенно часто в последние пять месяцев жизни композитора, когда создавались либретто опер «Портрет» и «Черный монах». Наша беседа с А. В. Медведевым, по сути, выдержки из его доклада «О двух оперных замыслах Д. Д. Шостаковича», прочитанного на международной конференции «Век после Чехова. 1904–2004», прошедшей в июне этого года в усадьбе Мелихово.

Я познакомился с Д. Д. Шостаковичем еще будучи студентом третьего курса. По приглашению Г. Хубова стал работать в журнале «Советская музыка». Один раз в месяц у нас проходили редколлегии, где в узкой комнатке на 3-й Миусской улице (ныне улице Чаянова) собирались М. Д. Сабинина, И. В. Нестьев, Г. М. Шнеерсон, Л. В. Полякова. Шостакович тогда был членом редколлегии и приходил на все наши заседания. И я мальчишкой попал в этот коллектив! Позже, с 1963 по 1968 год, я работал в Большом театре и обращался ко многим композиторам с предложением сочинить оперу. Обратился и к Шостаковичу. Немного помолчав, он сказал: «Если писать, то только что-то крупное. Например, «Тихий Дон». Я спросил: «Как быть с либретто? К кому обратиться?» «Ну, раз вы такой азартный, вы и напишите», – ответил Шостакович.

Я был в замешательстве, мне никогда не приходилось этим заниматься, на что Дмитрий Дмитриевич ответил: «Это замечательно, что вы не знаете! Значит, будете работать без оглядки. Это самая лучшая форма работы. Вы музыкант, к тому же хорошо владеете словом. Сам материал подскажет вам верное решение. Забудьте о рифме – она совсем не обязательна, она отвлекает и даже… мешает. А вот о ритмической организации текста надо заботиться. Это важно. Помните, что написанные вами слова должны звучать, должны быть пропеты».

Когда либретто было готово, Шостакович на титульном листе надписал: «Одобряю. Принял к работе». Он даже начал писать, но, к сожалению, не довел оперу до конца. Возможно, все нарушила встреча с Шолоховым в Ростове-на-Дону. Ирина Антоновна Шостакович рассказывала мне, что Шолохов на той встрече был в подпитии, клал Шостаковичу руки на плечи, обращался к нему на «ты», почему-то называл Димитрием… Надо знать натуру Шостаковича, чтобы понять, как все это могло покоробить его.

Когда я спросил Дмитрия Дмитриевича, почему он оставил свою работу, он ответил: «Я такой же человек, как все, и у меня тоже что-то может не получаться. Но у меня нет никаких претензий к вашему либретто. В нем все хорошо, все на месте. И «Тихий Дон» – конечно, великий роман. Но что поделаешь – не получается у меня, не получается».

Больше он ничего не говорил. Можно только строить предположения, какой могла бы быть эта опера. Несколько лет спустя, в Ленинграде, 18 марта 1975 года, на другой день после премьеры в МАЛЕГОТ’е нашей с М. Вайнбергом оперы «Мадонна и Солдат», произошел разговор, который положил начало нашей новой совместной работе. Помню слова композитора, сказанные скороговоркой, чуть иронично: «Я хочу вас попросить написать для меня либретто двух опер. Сюжеты, так сказать, невеселые, но авторы неплохие – Гоголь и Чехов. Две оперы, так сказать, под одной крышей (Шостакович сложил руки домиком). Сначала «Портрет». Герой там кончает плохо, сходит с ума, умирает. Занавес, антракт. Пусть публика покружится в фойе, попьет лимонад. Потом «Черный монах». История тоже довольно мрачная. Но ведь классики, классики!.. Я давно думал об этой работе, теперь надо бы успеть».

«Давно» применительно к названным сюжетам имеет точную датировку. По словам Шостаковича, он задумал написать «Портрет» еще в конце 20-х годов, сразу после завершения оперы «Нос». Что же касается «Черного монаха», то пристальный интерес композитора к этой повести не ослабевал, можно сказать, на протяжении всей его жизни. Он словно примеривался к манящему сюжету, искал возможные его решения. А начался этот интерес совсем как у Чехова, с провидческого сна.

Этот сон 19-летний Шостакович увидел в новогоднюю ночь 31 декабря 1925 года, о чем 1 января, написал своему старшему коллеге, известному теоретику музыки Б.Л.Яворскому: «Иду я в пустыне, и вдруг навстречу мне попадается «старец» в белой одежде, который говорит мне: этот год будет для тебя счастливым. После этого я проснулся с ощущением огромной радости. …Вспомнил рассказ Чехова «Черный монах» и вспомнил, что у Коврина было состояние такой великой радости, что он не знал, куда от нее деваться. Ах, как это было хорошо».

Совместная работа с композитором многое открыла мне в замысле оперного диптиха по Гоголю и Чехову. Шостакович явно сопоставлял главных героев «Портрета» и «Черного монаха» – Чарткова и Коврина. Их судьбы, каждая по-своему, трагичны. Жизни молодых, талантливых людей, художника и философа, в расцвете сил, на взлете, круто меняются, происходит слом характеров, личность разрушается, человек гибнет.

В «Портрете» художник предает свой талант, богатеет, жиреет, обслуживает власть имущих и, в конце концов, становится пародией на самого себя. Помню реплику Шостаковича о Чарткове: «Совсем как Ионыч из рассказа Чехова!». В «Черном монахе» Коврин неотделим от явившегося ему призрака, который становится его alter ego. Монах не есть воплощение зла или фатума. Он прежде всего, обольститель, «ласковый и лукавый». Он не производит никаких действий, просто является к Коврину и беседует с ним. И эти беседы, воздействующие на болезненное сознание героя, так ему необходимы! Без них он чувствует себя посредственностью, «одним из стада», как говорит Монах.

Недостаток внешнего действия Шостакович намеревался возместить насыщенностью и остротой диалогов. Эти диалоги, будь то спор или взаимное согласие, затрагивают главнейшие проблемы бытия: о смысле человеческого существования, о смерти и бессмертии, о Боге, христианстве, истинной вере, о гении и посредственности.. Во время одной из последних наших встреч Шостакович сказал слова, которые я понял как основу видения им специфики оперного действия: «Психология человека, его внутренняя жизнь – как раз и есть та скрытая драма, которую он, порой не догадываясь, постоянно носит в себе. Музыка может открыть этот мир, где все движется и клокочет».

На мой вопрос, почему все-таки сюжет «Черного монаха», занимавший мысль Шостаковича более сорока лет, не был озвучен, не стал оперой, композитор ответил: «Я не находил ключа к повести Чехова. В ней много разговоров и мало действия. Для оперы это не очень хорошо. Но главная причина в том, что я не мог представить, как воссоздать на сцене галлюцинацию, призрак, мираж. Ведь Монах должен не только петь, но и двигаться, быть видимым и Коврину на сцене, и зрителям в зале. Я не находил решения…И так закончил свою мысль: «Я начинаю писать музыку только тогда, когда слышу и вижу задуманное сочинение целиком, во всем его объеме, с началом, серединой и концом. Теперь, кажется, такое видение появилось». Общение с Дмитрием Дмитриевичем стало для меня настоящей академией. Он поразительно чувствовал пространство создаваемой музыки, ее временные пределы. Я не удивлялся, когда он говорил о той или иной задуманной сцене в «Портрете»: «Минут девять-десять, не больше». Или: «Фразу официанта в ресторане «Слуш-с! Извольте! Сей момент!» хорошо бы повторить в финале устами Чарткова,– ведь он сам стал таким же официантом в искусстве!». Или: «При заказе Сановником портрета, его слова: «Нам не нужны гении, нам нужны верноподданные» стоит повторить обрывочно, в отдалении: «Гении… гении… не нужны… не нужны…».

Работая над либретто, я приучался к особой, чисто оперной экономии текста. В «Портрет» я решил включить сцену из гоголевского же «Невского проспекта». Шостакович ее всячески одобрил, и я этой сценой был доволен. А через месяц, когда либретто близилось к завершению, он сказал: «Знаете, я должен Вас огорчить. Сцену, которая мне безумно нравилась и которая Вам нравится, пришлось убрать. Уж, извините. Понимаете, какая вещь, картина яркая, интересная, но она тормозит действие. Люди ходят по проспекту туда-сюда, показываются, как на витрине, а действие стоит на месте. В опере надо, чтобы все двигалось, все должно быть в движении».

Однажды Дмитрий Дмитриевич попросил меня выписать по актам длительность опер, шедших в Большом театре. Я сделал такую выписку из режиссерских книг и принес к Шостаковичу. Он с интересом просмотрел список, и вдруг удивился: «Сколько идет 1-й акт „Войны и мира“ Прокофьева? Час пятьдесят? Это невозможно. Музыка музыкой, но надо ведь и со слушателем считаться. Нельзя час пятьдесят держать людей в креслах». «Идеальной» оперой по временному раскладу всех четырех действий Шостакович называл «Кармен». Особенно его восхищали 20 минут финальной сцены…

Последний раз А.В.Медведев видел Дмитрия Дмитриевича за две недели до его кончины. Либретто «Портрета» было закончено, композитор его одобрил. Либретто «Черного монаха» к тому моменту существовало лишь в виде сценарного плана и наметок решения ключевых моментов действия. К счастью, либретто «Портрета» позднее было озвучено. В 1983 году М. Вайнберг написал оперу «Портрет», которая была с успехом поставлена в Чехословакии. А замыслом «Черного монаха» недавно заинтересовался К. Пендерецкий. Сейчас А. В. Медведев заканчивает работу над либретто. Конечно, «сюжеты невеселые, но ведь классики, классики!..».

Подготовила Туяна Будаева,
студентка IV курса