№ 9, сентябрь 1999

Мы передаем эстафету!

Начинаем Новый учебный год. И уже второй (только второй!) сезон нашей самостоятельной студенческой «Трибуны». А это значит, что приходит новая когорта авторов со своими взглядами, проблемами, вкусами, что наше издание, конечно, будет чуть-чуть меняться. Я их еще не знаю – новых слушателей курса критики-журналистики, с которыми мы будем делать газету дальше, и мне самой безумно интересно, что у нас получится, каким они увидят и почувствуют наше время на стыке тысячелетий, как и о чем им захочется писать.

В школах есть милая традиция последнего звонка, когда юные выпускники как бы передают эстафету вновь приходящей малышне. И нынешний, девятый, номер «Трибуны» – тоже своего рода эстафета. В нем – материалы «маститых», теперь ставших четвертокурсниками. Многое из того, что было ими наработано, постепенно выйдет в свет, это уже наша традиция. Более того, кто-то из них с газетой расставаться не собирается. Но, постепенно «господствующие высоты» займут новые авторы.

Редакционный портфель сегодня полон. Обилие текстов в каждом отдельно взятом направлении (портреты, театральные рецензии, проблемные заметки) соблазняет сделать номер тематическим. Но мы идем по другому пути, предъявляя читателю жанровое многоцветье от иронических зарисовок и этюдов, до развернутых оценочно-аналитических очерков. Чтобы сразу очертить масштаб возможного.

На фотографии – команда авторов начального этапа выпуска газеты (к сожалению, не в полном составе, в тот солнечный майский день конца прошлого учебного года не все смогли к нам присоединиться). Они были первыми. Они начинали. Они передают эстафету.

Проф. Т. А. Курышева,
художественный руководитель «Трибуны»

№ 6 (8), июнь 1999

Лично для меня была большой неожиданностью огромная очередь, выстроившаяся в тот вечер у входа в клуб «Манхеттен-экспресс». Внутри, на этом вечере царила особая атмосфера, которую не встретишь на академических концертах: некий сплав интеллектуализма со свободой выражения эмоций, которые порождала эта музыка. Публика была, в основном, «зрелая», но и мои ровесники пришли поразмыслить над жизнью.

Я долго думала, почему именно искусство бардов, как никакое другое из поп-культуры, за исключением, может быть, «рока», так провоцирует слушателя на размышления о жизни. Считаю, что это происходит от того, что на суд слушателя выносится сочинение, где доминирующее положение занимает слово. В самом деле, ведь искусство бардов – распетая поэзия, его эмоциональное воздействие складывается из трех составляющих: поэзии, артистической ситуации, музыки. Музыка в этом списке стоит на последнем месте, ее значение в данной ситуации – сугубо прикладное. Главное – поэтический текст, а также атмосфера – своеобразный энергетический обмен между исполнителем и слушателем. Мне захотелось поговорить, и я подошла к одному из артистов.

– Антон Шадько, – представился невысокий коренастый человек с удивительно яркими выразительными глазами.

– Когда Вы начали заниматься музыкой?

– С детства. Я окончил «Мерзляковку».

– А сочинение музыки?

– Честно говоря, не помню, а вот пьесы для гитары я  стал писать с 1983 года.

– И что это была за музыка?

– Преимущественно песни. Так, с 1983-го по 1992-й я написал около пятидесяти песен

– На свои стихи или больше любите других поэтов?

– Обожаю стихи Марины Цветаевой, в них хочется окунуться. В ее поэзии есть все…

Эти слова можно было бы с полным правом отнести и к творчеству Антона Шадько. Его песни были настолько разнообразны по тематике, что порой казалось, они отрывают тебя от земли, заставляют более ярко воспринимать окружающий мир, тоньше чувствовать… Среди них: «С большой нежностью», «Над синевой», «Мореплаватель». Эти песни словно объединяли публику, превращали ее в единый организм, очищали душу, а, значит, делали нас лучше, добрее.

Ольга Чурикова,
студентка III курса

№ 6 (8), июнь 1999

Да, я двоечник. И этого не скрываю. Все мы – потенциальные двоечники. Но даже к самому отъявленному прогульщику иногда (очень редко) приходит странное желание поработать. Представляю вам свою методическую разработку «Техника практической сдачи экзамена».

В идеале, конечно, все предметы нужно считать обязательными. Но, как показывает практика, студент, сдающий все экзамены в обязательном порядке, начинает худеть, бледнеть, теряет интерес к жизни и впадает в состояние, которое мы условно назовем «тихий съезд». Поэтому целесообразно все экзамены классифицировать на обязательные, необязательные и «на потом». Обязательные – это те, которые лучше уж сдать тогда, когда требуют. У теоретиков это, например, гармония, МТС, анализ; у инструменталистов, надо полагать, специальность. Необязательные – их, конечно, сдавать тоже придется, но есть возможность «потянуть» некоторое время. У тех же теоретиков, например, фортепиано. Оттягивать, конечно, долго не надо. Ну, дней десять вполне хватит, чтобы выучить программу. Третья категория экзаменов – «на потом». Имеется в виду такая форма сдачи, когда студент, изыскав соответствующую медицинскую справку, где указано, что он в день экзамена лежал, по меньшей мере, в бессознательном состоянии, предъявляет ее куда следует (следует – в деканат) и мирно со всеми расшаркивается до следующей сессии. Правда, при таком подходе предметы к очередной сессии имеют тенденцию к накоплению. Поэтому, исходя из того, что вышеназванный подход к экзаменам имеет достаточно крупные недостатки, мною были собраны, обработаны и классифицированы все основные техники сдачи экзаменов.

Итак, все способы сдачи экзаменов можно разделить на традиционные и нетрадиционные. В свою очередь, традиционные способы подразделяются на следующие:

1. Финансовый. Весьма распространен во многих вузах, под названием «дать на лапу». Популярностью в МГК не пользуется.

2. Технический. Способ, предложенный Леонидом Гайдаем («профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем») отметается по причине полной неспособности студентов МГК к техническому творчеству.

Психологический. Способ, таящий в себе множество плодотворнейших возможностей. Самый простой (мини юбка, надетая на длинноногую студентку, в сочетании с глубоким декольте) работает только в том случае, если экзаменатор –  мужчина. Если экзаменатор – женщина, принесите на экзамен своего ребенка. Смена пеленок и прочих подгузников вернет женское сердце к тем счастливым временам, когда и она месяцами не спала по ночам. И тогда уж, поверьте опыту, она вам все простит. А может, и не только вам, – зависит от того, сколь долго ваше чадо будет надрываться в крике. В данной ситуации, чем дольше, тем лучше. Подсознательное желание педагога поскорей избавиться от вас будет вам же на пользу. Но не спешите заводить ребенка только ради этого! При большом запасе специальных терминов (не обязательно только музыкальных) и достаточной бойкости языка возможно применить тактику «запудривания мозгов». При успешном ее применении педагогу ничего не остается делать, как с умным видом кивать головой. Но берегитесь, если инициатива перейдет в руки педагога. Он этой тактикой владеет не хуже вас.

3. Биоэнергетический и экстрасенсорный. В эту категорию входит множество техник, начиная от такой элементарной, как закладывание монеты в туфель и заканчивая проведением в коридоре перед кабинетом полномасштабного камлания с полной атрибутикой сибирского шамана. Сюда же входят такие известные и общеупотребительные приемы как гипноз, телепатия, телекинез, а также левитация. Но ввиду тривиальности и хорошей осведомленности педагогов об этих приемах, перейдем к рассмотрению нетрадиционных методов сдачи экзаменов.

Нам удалось выделить только два. Первый заключается в написании так называемых «шпор», которые включают ответы на наиболее сложные вопросы (за исключением вопроса о смысле бытия и «есть ли жизнь на Марсе?»). Но по сути, это очень трудоемкий метод, так как. в «шпоры» обычно перекочевывает весь материал лекций. И есть опасность, что при переписи вы можете его и выучить. А зачем вам лишняя и ненужная информация?

Второй, и самый нетрадиционный метод – держать все в голове, используя возможности памяти, ассоциативного и образного мышления. Но этот способ настолько редок, что после успешной экзаменовки не стоит его афишировать – вам все равно не поверят. Впрочем, данная классификация не претендует на всеохватность. Пользуясь ею, следует проявлять творческую инициативу и смело экспериментировать, соединяя различные формы и техники сдачи экзаменов. Успехов вам!

Лилия Демидова,
студентка III курса

№ 6 (8), июнь 1999

Бывают концерты, узнав о которых сразу решаешь, что их пропускать не стоит. Именно на такой концерт  и пыталась прорваться кучка консерваторских студентов вечером 21 мая. Сделать это было нелегко – толпа желающих затопила весь вестибюль Рахманиновского зала, а на контролеров не действовали ни студенческие билеты, ни даже приглашения. Благодать человеколюбия осенила их только после окончания второго номера программы, и воодушевленные студенты рассеялись вдоль стен зала (даже стоячих мест практически не оставалось).

У такого неслыханного ажиотажа были свои причины. Кого не заинтересует концерт под названием «Folies d’Espagne» – «Испанские безумства»! А «бессменный солист» вечера Петр Айду заинтриговал публику уже с момента появления афиши  –  ведь рядом с его именем значилось 8 (!) инструментов, на которых он должен играть. (Помимо исторических разновидностей клавира – клавесина, клавикорда, молоточкового фортепиано, романтического клавира и современного рояля  – были обещаны барочная гитара и лютня.) Да и Ансамбль под управлением Назара Кожухаря уже хорошо известен любителям старинной музыки, не говоря уже об Ансамбле ударных инструментов Марка Пекарского. Как потом выяснилось, кроме этого публике были приготовлены сюрпризы вроде балета, акробатов и прочих приятных неожиданностей.

Сама идея концерта очень оригинальна. Восемь исполненных произведений принадлежат различных жанров, национальных школ и эпох были написаны для нескольких исторических разновидностей клавира, что создало невероятное для одного концерта обилие стилей и звучаний – от Пасквини и Корелли до Рахманинова, от клавикорда и клавесина до современного рояля, от инструментального концерта до оперы и балета. И объединила их общая тема – мелодия знаменитой «Фолии». Была представлена почти трехвековая история обработок этого «безумного» португало-испанского танца. Поскольку хронологический порядок не был соблюден, вряд ли слушатели имели возможность «проследить историческое развитие музыкальной композиции и исполнительства на примере одной музыкальной темы», как об этом было сказано в программке. Но они могли оценить многообразие и непохожесть жанровых воплощений этой темы, композиторских стилей и музыкальных тембров. Благодаря использованию аутентичных инструментов и погруженности самих выступающих в каждый из затронутых ими стилей, создался удивительный «эффект присутствия» в той или иной исторической эпохе.

По вполне понятным причинам я не могу судить о первых двух произведениях – сонате «La Folia» А. Корелли для траверсфлейты и basso continuo и клавирных Вариаций на тему «Folie d’Espagne» К. Ф. Э. Баха. Мое знакомство с миром «испанских безумств» началось сразу со зрелищной и праздничной постановки фрагмента из оперы Ф. Конти «Дон Кихот». Прекрасные инструменталисты, замечательные костюмы (за это, вероятно, нужно благодарить спонсоров) перенесли слушателей в атмосферу оперных спектаклей начала XVIII века, воспринимавшихся как праздник и развлечение, одновременно принося эстетическое удовольствие. Особенный энтузиазм у публики вызвала балетная интермедия, где танцоры, также облаченные в отличные костюмы, достаточно удачно воспроизвели особенности старинного танца. Что касается певцов (Юлия Корпачева – сопрано и Михаил Давыдов – бас), то поначалу не все шло гладко. Несмотря на свое эффектное появление на двух противоположных балкончиках и темпераментно сыгранную перебранку Мариторне и Санчо Панса, они не сразу попали в темп, взятый прекрасно технически «подкованным» Ансамблем старинной музыки. Однако к репризе дуэта ситуация выправилась, и по окончании сцены все исполнители были удостоены бурных аплодисментов.

Закончил первое отделение Петр Айду Испанской рапсодией Листа, сыгранной на романическом клавире. Для демонстрации своего исполнительского мастерства и технических возможностей солист зарезервировал две такие «экологические ниши», другая из них – исполнение Вариаций на тему Корелли С. В. Рахманинова на современном рояле во втором отделении. Они составили довольно резкий контраст барочной программе, особенно Рахманинов, прозвучавший между кантатой И. С. Баха и сочинениями «старых итальянцев». В отношении Листа этот эффект был значительно сглажен благодаря прочувствованию пианистом специфики романтического клавира. Исполнение оказалось лишенным привычного, а порой и раздражающего «фортепианного» блеска, размаха и шума. И хотя отменная техника оставалась заметной, произведение предстало более камерным, а его трактовка – более тонкой и детализированной.

В «Крестьянской кантате» И. С. Баха, открывшей второе отделение, особенно сильное впечатление произвел инструментальный состав. Ансамбль старинной музыки и тут был на высоте. Н. Кожухарь «парил» над ансамблистами, пленяя слушателей полной  свободой, красотой тембра и каждой интонации. В который раз обратил на себя внимание и клавесинист Юрий Мартынов, великолепный в ансамбле и при этом играющий свободно и разнообразно. К сожалению, такая степень вживания в музыку редко встречается у вокалистов. Не были исключением и Ольга Кирьянова, и Михаил Давыдов). В  дальнейшем, однако, от них можно ожидать и более впечатляющих результатов, имея ввиду хороший тембр и исполнительскую точность.

Поклонники Ансамбля старинной музыки давно знают пристрастие этого коллектива к сюрпризам, которые у них выглядят как непринужденная импровизация в стиле эпохи Барокко. Поэтому публика с трепетом ожидала чего-то необычного, когда перед двумя заключительными номерами программы – Партитой для клавикорда Б. Пасквини и Concerto grosso Ф. Джеминиани – участники ансамбля забегали, производя загадочные подготовительные операции вроде перетаскивания клавикорда в проход в середине зала. А когда прямо перед носом слушателей Айду уселся за клавикорд, и заструились волшебные серебристые звуки этого тишайшего инструмента, весь зал замер в изумленно-восхищенном молчании. Весь зал – и сидящие на сцене участники Ансамбля старинной музыки, готовые сразу после окончания Партиты подхватить ее тему (все ту же «Фолию»), на которой основан и концерт Джеминиани. Айду же, закончив свой сольный номер, неторопливо и эффектно проплыл через ползала на сцену, где продолжил музицирование за молоточковым фортепиано (за клавесином был Мартынов). Концерт, завершивший программу, прозвучал прекрасно. Барочные концерты всегда удавались Ансамблю благодаря особому найденному им приподнятому тону исполнения. Вот достойное завершение великолепной программы!

Но оказалось, что это еще не конец. Не успели смолкнуть аплодисменты, как сцена начала наполняться музыкантами самого необычного вида: один – с варганом, другой – с блокфлейтой. Через весь зал на сцену прошел исполнитель на таборпайпе (одноручная флейта в сочетании с тамбурином), сотрясая стены грохотом своего, казалось бы, небольшого барабанчика. Появился и Айду с барочной гитарой, а также Некто в красном, игравший на волынке. В разгаре этого неистового гудения и грохота на сцене оказались два акробата. Через минуту мужчина уже отсек девочке голову (разумеется, тут же вернувшуюся на свое место) и изрыгнул столп пламени… Мы как будто оказались в разгаре средневекового «бесшабашного веселья» (именно так звучит один из переводов слова folia), которое дошло до неистового накала и… оборвалось. Представление окончено!

Что творились с публикой, невозможно передать. Она улюлюкала не хуже, чем на концерте популярной музыки. А когда все принимавшие участие в концерте музыканты высыпали на сцену, восторгам не было предела. И действительно, было чем восхищаться и за что благодарить замечательных профессионалов, которые  сотворили праздник – от тонкого эстетического переживания до удовольствия «для души, глаз и слуха» и, наконец, до полного растворения в разбушевавшейся стихии «безумной», но прекрасно исполненной музыки.

Елена Петрикова,
студентка III курса

№ 6 (8), июнь 1999

Любите ли вы японскую каллиграфию? Каллиграфия по-японски – это не только умение писать четким, красивым почерком, но, как оказалось, целое направление в искусстве, столь же показательное для японской культуры как икэбана, бонсай, оригами или кимоно.

В одном из залов Третьяковской галереи проходила выставка такой своеобразной живописи, где на картинах ничего не было изображено кроме иероглифов! Смотря на эти картины, понимаешь, что вряд ли когда-нибудь японцы откажутся от своей, казалось бы неоправданно сложной, письменности. Каждый язык, в его фонетическом и графическом проявлении, – олицетворение культуры, его породившей. Сколько неподвижной, тонкой красоты и скрытой выразительности в этих причудливых значках, в которые можно вглядываться бесконечно. Остановимся у некоторых картин. Вот текст, написанный в каллиграфическом стиле старинных японских свитков. Вот размашистым почерком написан иероглиф, обозначающий бабочку: он и на самом деле похож на бабочку…

А недавно мне довелось присутствовать на творческой акции, которую осуществил один современный художник. В Творческом доме на Пятницкой улице одна из стен зала предварительно была обшита картоном. При большом стечении публики, на глазах у всех художник разрисовывал эти картонные листы «загадочными письменами» в стиле японской каллиграфии. По окончании этой художественной импровизации кто-то из зала попросил автора: «Прочитайте, что там написано». Ответ был следующим: «Это самая большая загадка!»

Наталья Григорович,
студентка III курса

№ 6 (8), июнь 1999

Московская публика вновь встречает своего кумира. Спустя год после своего феерического выступления на конкурсе им. П. И. Чайковского, Кемпф по-прежнему владеет умами слушателей. Переполненные залы, толпы студентов, штурмующие входы в БЗК, затяжные аплодисменты красноречиво свидетельствуют об этом.

21 апреля концерт камерного оркестра «Российская камерата» под руководством В. Трушина, в котором принимал участие Ф. Кемпф, был полностью посвящен Моцарту. В центре идеально выстроенной программы, в обрамлении Дивертисмента В-dur и Симфонии № 40, прозвучал концерт для фортепиано с оркестром № 23.

Отразить в исполнении дух музыки Моцарта удается лишь исключительно одаренным музыкантам. Удивительно, что это феноменальное постижение замысла композитора, по-видимому, является исконной чертой творческой индивидуальности Кемпфа. Он не принадлежит к числу пианистов, атакующих публику громоподобными раскатами сложнейших пассажей. Его игра покоряет мягкостью звучания, обаянием утонченной лирики. Как никто другой, этот пианист умеет проникнуть сквозь внешние приметы стиля композитора в самую суть его творения. Многим до сих пор памятно его гениальное исполнение Третьего концерта С. Рахманинова – бесспорно лучшее из всего, что звучало на последнем конкурсе им. Чайковского.

Сейчас, в апреле, как и тогда, игра Кемпфа буквально заворожила присутствующих. Во время звучания медленной части Концерта Моцарта в зале стояла напряженная тишина. Взгляды слушателей (и в особенности слушательниц) были прикованы к молодому пианисту. Каждая нота буквально резонировала в сердцах. Помимо прочего вызывал восхищение удивительно гармоничный диалог солиста и оркестра. Ведь не секрет, что солисты, умеющие слушать оркестр встречаются не так уж часто. Кемпф – исключение из этого правила. Безупречный английский вкус не изменяет ему ни на секунду. Его исполнение Моцарта было совершенным.

В наши сложные, непредсказуемые времена приезд пианиста такого уровня как Ф. Кемпф вызывает не только восторг, но и беспокойство. Ведь любая из этих встреч может оказаться последней. И все же надеемся, что настоящее искусство преодолеет любые препятствия.

Татьяна Колтакова,
студентка III курса

№ 6 (8), июнь 1999

Одиннадцатый конкурс имени Чайковского – уже история. Все позади: накал борьбы, восхищение публики, огорчения участников, слегка подмоченная репутация жюри пианистов, ощущение пустоты и провинциальности самого мероприятия на протяжении первых двух туров, несмотря на заезжий гвалт иностранцев в кроссовках, подчас владеющих клавиатурой компьютера гораздо виртуознее, чем мануалом Steinway… Вся эта конкурсная суета, вся чехарда ушла, развеялась, как дым… И остался Он, юный сосредоточенный британец, странным поворотом судьбы и призванием музыканта занесенный на это не всегда справедливое ристалище, на эту схватку исполнительских школ, амбиций, политических пристрастий и одержавший бесспорную победу над чужими планами и расчетами, став истинным покорителем зрительских сердец. Фредерик Кемпф! Феномен этого единственного на конкурсе пианистов представителя туманного Альбиона сравним, быть может, только с появлением ослепительного американца на Первом конкурсе Чайковского. Но между фаворитом Первого и всеобщим любимцем Одиннадцатого пролегла целая декада конкурсов. Изменилось время, другой стала и публика…

Молодой Ван Клиберн пленил тогдашнего забитого, изолированного от мировой культуры, запуганного образом «капиталистического врага» советского зрителя прелестной непосредственностью, лучезарной улыбкой, открытостью «американской души», явной любовью к русской музыке. Именно такой образ импонировал тогда слушателю и был им востребован.

Но вернемся к событиям прошлого лета. Предполагалось, что и Одиннадцатый конкурс тоже явит публике очередного «Ван Клиберна», на сей раз – своего. На эту роль явно претендовал Денис Мацуев. И, действительно, все, казалось, было срежиссировано на славу: и пленительный образ кудряво-румяного юноши с широко распахнутыми яркими глазами, и раскованная, подкупающая манера держаться, и обаятельная, как бы озаряющая весь зал улыбка, и эффектный взлет рук в конце сложных и бурных пассажей, да и сама виртуозность пассажей… Нужно признать, среди конкурсантов Мацуев держался наиболее эффектно и артистично. А эти дружеские рукопожатия с дирижером… Даже почтенный маэстро Кац, до этого бесконечно шокировавший дрожащих конкурсантов, то и дело сбивавший их с темпа, вдруг преобразился. На выступление в третьем туре он лично вывел Дениса Мацуева на сцену как уже состоявшегося лауреата и аккомпанировал ему как маститому музыканту, даже не помышляя ни об одной коварной «пике», которые он до того щедро ставил другим исполнителям на том же конкурсе. Все, казалось бы, «работало» на Мацуева, безусловно профессионального пианиста с великолепной техникой и определенным артистическим талантом. Он «шел» на первую премию. и получил ее… Но не стал героем, сенсацией конкурса пианистов, его высшим достижением. Этим летом публике был угоден другой герой, потребен иной пианистический стиль, иная глубина проникновения в музыкальную ткань конкурсных произведений. Скромный обладатель третьей премии Фридерик Кемпф стал таким героем. Он покорил слушателей глубиной исполнительского интеллекта, тонкостью и своеобразием интерпретаций, музыкантской зрелостью. Зрелостью в неполные 22 года! Так, в конце века интеллектуализм одержал верх над всеобщей погоней за беглостью пальцев, превратившей искусство в спорт. Здесь вспоминаются слова профессора Бондурянского, обращенные к ученикам: «Не стремитесь сыграть быстрее. В мире обязательно найдутся один-два человека, которые сыграют еще быстрее. Ценность искусства не в этом. Главное – нутро, музыкантское наполнение».

Когда в дни конкурса я брала интервью у Фредерика Кемпфа, он поведал мне (кстати, на правильном и довольно чистом русском) о любопытном феномене его жизни. Оказывается, его мать – немка, отец – японец, познакомились они в Англии на французских курсах, а жена самого Фредерика – русская. А Фредерик Кемпф, по-моему, человек-Земля, дитя всего мира, синтез всех культур. Кажется, его искусство вобрало в себя всю мировую мудрость: восточную созерцательность, западную созидательность, немецкую пунктуальность, русскую духовность… В этом его сила, в этом разгадка его необычного исполнительского стиля.

На конкурсе все, жюри, зрители, музыкальные критики, единодушно признали, что самого «русского» Рахманинова предложил именно Кемпф. Таков он, нетитулованный кумир последнего конкурса, герой двух концертов, которые открыли апрельские вечера в Большом зале консерватории в нынешнем году. Как хорошо, что встречи с чудом иногда повторяются!

Ксения Холодная,
студентка III курса

№ 6 (8), июнь 1999

Слава Богу, каникулы уже не за горами. Мы все устали. Пора притормозить и спокойно поразмышлять о жизни, сменить обстановку, поплавать, погреться на солнышке, наконец. Ведь у нас такая бесконечно длинная зима! И мы эту передышку заслужили – за спиной уже восемь номеров нашей пока еще очень молодой «Трибуны». Теперь, дорогой читатель, пару месяцев придется поскучать без нас.

Впрочем, сессия еще только набирает обороты. В делах учебных еще рано подводить итоги, еще можно и нужно побороться. И пара-тройка «умных» советов как выбраться из экзаменационного штопора, которые придумал наш автор, призваны немножко развлечь и поддержать слабеющего духом студента.

«Чувство глубокого удовлетворения», с которым мы приступили к верстке заключительного номера учебного года, омрачают воспоминания о пережитом. Особенно досталось Дмитрию Олеговичу Чеховичу, под послушными чудо-пальцами которого наши разрозненные материалы и фотографии как по волшебству выстраивались в эффектные газетные полосы. Обилие студенческих мыслей и слов, как правило, с трудом втискивалось в отведенное наброском макета место, и он, сидя в прокуренном пенале бывшего парткома, терпеливо подбирал шрифты, сжимал абзацы, менял кегли и даже вносил грамматическую правку, когда мы, отчаявшись, начинали вырезать кусочки из уже отредактированных «повествований». А поиски Светланой Витальевной компьютера, в который сброшен текст, по топографической схеме типа «кажется третий справа от Александра Витальевича, но, может быть, и рядом с Денисом Винцентовичем», причем под экзотически непредсказуемым названием файла, достойный «сюжета для небольшого рассказа».

И все-таки грех жаловаться. Осуществилось мое давнее желание: студенты сдают свои материалы в печатном виде, они владеют компьютерным набором, тщательно работают над словом – править стало легко, ищут изобразительное решение, экспериментируют со шрифтами, готовят свои тексты к публикации и, наконец, видят плоды своей профессиональной работы и получают от нее удовлетворение. И главное, пригубив пьянящего питья журналистики, когда острая мысль, направленная на музыкальную современность, обретает плоть и кровь в виде печатного слова, они (разумеется, не все, но некоторые) уже не хотят с этим расставаться. Значит мы все поработали не зря и можем сказать друг другу – спасибо!

Проф. Т. А. Курышева,
худ. рук. «Трибуны»

№ 5 (4), май 1999

Писать рецензию на концерт, состоявшийся почти полгода назад – дело, согласитесь, нелегкое. Но, тем не менее, полезное и увлекательное, потому что только так, временем, можно проверить ценность и важность любого события, которое в первый момент могло вызвать бурю эмоций, а уже в следующий забыться навсегда…

То, чему свидетелями стали я и публика, пришедшая в Малый зал консерватории вечером 10 декабря 1998 года, забудется не скоро, да и забудется ли когда-нибудь? Концерт из произведений Джона Кейджа, одного из апостолов музыки XX века, обещал быть интересным. Афиши и анонсы пестрели разного рода «завлекалочками». Здесь и сама программа, куда были включены легендарные «Музыка на воде» и «4’33”», и имена участников концерта, среди которых Александр Любимов, Иван Соколов, Назар Кожухарь, Марк Пекарский, Светлана Савенко, и еще театр пластической миниатюры под руководством Валерия Мартынова. То и дело в консерватории натыкаешься на загадочно-интригующий лозунг «Кругом, возможно, Кейдж…», предпосланный автором, Иваном Соколовым, тексту ознакомительного содержания и рекламного назначения, который только подогревал любопытство по поводу приближающегося события.

В назначенный день и час зал был набит до отказа. Все жаждали наконец «увидеть» и услышать Кейджа, дух которого, обитающий сейчас «где-то в неведомых мирах», собирались «вызвать» его же музыкой организаторы концерта. Восторг вызвало уже первое произведение, исполненное ансамблем ударных инструментов под управлением Марка Пекарского. Ворвавшийся шквал четко ритмизованных звуков задал тон происходящему на сцене: под натиском этого напора постепенно исчезали нервозность, напряжение, неизбежно возникающие в первые минуты выступлений; весь зрительный зал погружается в состояние легкого транса, необходимого для «общения» с духом Кейджа (что, однако, не мешает встречать бурными аплодисментами каждый номер программы). И вот мы уже чувствуем  присутствие самого композитора! Словно голос автора за кадром звучат откуда-то со стороны придуманные им смешные истории. Зритель ни на секунду не выходит из этого состояния. Даже паузы между номерами, связанные с подготовкой сцены, размещением нехитрого «реквизита», заполняются остроумно и тонко сыгранными интермедиями в исполнении актеров театра пантомимы. Эти «вкрапления» вызывают в зале хохот и бурные аплодисменты. Разве можно остаться безразличным к милым выходкам актера, когда он входит в зал, сгибаясь под тяжестью огромной кадки с пальмой, и потом долго пытается пристроить ее на сцене, загораживая то половину, где расположился дирижер Любимов, то другую, где в позе ресторанной певички, в невероятно экстравагантном одеянии, дополненном боа из «мексиканского тушкана», готовится порадовать публику великолепным сопрано Светлана Савенко. Да, такого зрелища портреты, молча взирающие со стен Малого зала никогда не видели, и вряд ли увидят, потому что это невозможно повторить. Уже после первых номеров стало ясно, что задуманное устроителями сбывается с невероятным успехом. Это не было концертом, это был настоящий Performance – зрелище, которое синтезировало в себе различные виды искусства и  происходило одновременно в разных плоскостях и на разных уровнях сознания. Грань между исполнением отдельных произведений настолько искусно нивелировалась, что все сливалось в единый, четко продуманный спектакль. Поражал и артистизм исполнителей. Зная всех их как серьезных, талантливых музыкантов, трудно было подумать, что за внешне респектабельным имиджем скрывается не исчезнувшая с годами детскость, желание играть, творить на сцене, шутить, не бояться выглядеть по-идиотски смешно, но при этом нигде не переходить грань между искусством и безвкусицей, оставаясь в рамках сотворенного ими же театра абсурда. Кейдж действительно был с нами – его дух общался с залом через музыку, через слово, делился своими мыслями и юмором… Конечно, роль музыки здесь была решающей, но не единственной. И в этом мы смогли убедиться, когда во втором отделении услышали «4’33”».

Зная, что представляет собой эта пьеса и то, как обычно преподносится публике ее исполнение, многие (если не сказать все) были заинтригованы  предстоящей интерпретацией. Участники этого исполнения превзошли, наверное, самые смелые ожидания. Я так и не поняла, когда же все это началось. Ведущий А.Любимов придумал любопытную вещь: он просто не объявил композицию. «Музыка тишины» началась с не-нарушившего эту тишину не-названия. На сцене происходит уже привычное перемещение предметов, людей, вещей, инструментов. «Пунктиром» пробегает Назар Кожухарь в полосатом халате и домашних тапочках. Вместе с Пекарским он садится пить чай. Зрители увлеченно наблюдают за происходящим. (Многие, наверное, с радостью согласились бы разделить их теплую компанию и отведать чаю с пирожными и бутербродами – ведь шел уже третий час концерта…) Но вот артисты заняли свои места, дирижер взмахнул палочкой и… наступила тишина, нарушаемая только позвякиванием чайных ложечек, прихлебыванием чая да активно двигающимися челюстями Пекарского, один за другим поглощавшего бутерброды. (К чести исполнителя отметим, что он не  забывал предлагать их менее занятым в тот момент дирижеру и исполнителям!) В зале растет гул голосов, чуть сдерживаемый смех. И вдруг ловишь себя на мысли – ведь воспринимаем мы не то, что нужно! В какой-то, наверное одному Кейджу понятный момент, зал и сцена поменялись местами и те, кто находились там, освещенные огнями рампы, слушали другую музыку и смотрели другое, не менее интересное представление, которое разыгрывали все мы, зрители, истинные исполнители «4’33”»!

Несомненно, исполнение «4’33”» стало «гвоздем» программы, но и другие произведения ничуть не уступали ему. Это и «Credo in US», и «Прекрасная вдова 18-ти весен» (в роли которой выступила Екатерина Кичигина, продемонстрировавшая необычную вокальную технику), и Концерт для фортепиано с оркестром. Представление разыгрывалось участниками на одном дыхании и даже антракты не нарушали атмосферу некой ирреальности происходящего. Концерт, длившийся более чем три с половиной часа, не вызвал утомления от переизбытка увиденного и услышанного, хотя «45 минут для чтеца», помещенные в начале третьего отделения, заставили испытать меня ощущение бесцельно потраченного времени. Нужно отдать должное Марку Пекарскому, достойно вынесшему 45-минутный марафон чтения. Правда, текст производил впечатление «бреда сивой кобылы в лунную ночь» – настолько сумбурно, быстро и невыразительно он был прочитан. Может быть, не стоило помещать эту композицию «под занавес», после потрясшего всех своей новизной «4’33”»? Мерный  стрекот пишущей машинки, приводимой в движение дамой внушительных размеров, и монотонная проповедь, иногда оживляемая крещендо голоса чтеца, навевала зевоту, а содержание текста – главного составляющего элемента действа, осталось и для меня и, наверное, для многих «за кадром». Хотелось присоединиться к остальным участникам, которые несколько раз пытались остановить  экзекуцию зала самым радикальным способом. Наконец, Дмитрию Чеглакову это удалось. Зал с облегчением откликнулся бурными радостными аплодисментами!

Под занавес зрители были вознаграждены за столь долгое терпение и увидели потрясающее зрелище под названием «Музыкальные скульптуры». Ощущение восторга от красоты – хрупкой и загадочной сохранилось у автора этих строк до сих пор. Все, как завороженные, наблюдали за движениями актеров театра пластической миниатюры. В своем инопланетном облачении они словно рисовали музыку плавными волнистыми линиями, повинуясь невидимым импульсам, исходящим от музыкантов… На этой красивой, трогательной ноте и закончился тот вечер. Мы покидали зал с ощущением странника, которому после долгого пути открылась необыкновенная красота причудливого мира, где обитает дух Джона Кейджа.

Ирина Никульникова,
студентка III курса

№ 5 (4), май 1999

Рок-музыка… С какими предметами и явлениями ассоциируются эти два слова? Кто-то, услышав их, вспоминает рок-н-ролльные 50-е годы, кто-то – «битлов». Академические музыканты-профессионалы выделяют среди необъятного моря пластинок лишь небольшое количество конкретных альбомов конкретных исполнителей, которые, на их взгляд, являются шедеврами. Люди старшего поколения вообще резко отрицательно относятся к року. Однако, сегодня уже нельзя отрицать того, что рок – явление очень значимое, прошедшее длительную эволюцию: «танцевальные» 50-е годы, «бунтарские» 60-е, «золотые» 70-е, «зрелые» 80-е… А какое определение дать последнему  периоду развития рока – 90-м годам нашего века? Мне на ум приходит лишь одно слово – «кризисные».

В 60–80-е годы появились величайшие достижения рок-музыки. К ним, без сомнения, относятся: пластинка Beatles «Sergeant Pepper’s Lonely Hearts Club Band» (1967), концептуальный альбом Pink Floyd «The Dark Side Of The Moon» (1973), «A Night At The Opera» группы Queen (1975), альбом американца Брюса Спрингстина «Born In The U.S.A.» (1985) и много других работ различных исполнителей. А в 90-е годы я прежде всего отмечаю отсутствие шедевров,  альбомов, которые могли бы встать с названными в один ряд. Раньше на большой сцене было очень много групп и исполнителей, совершенно разных по музыкальному стилю и сценическому имиджу. Сейчас исполнителей еще больше, но по музыке и имиджу они все приблизительно одинаковы. Среди молодых рокеров мало ярких творческих индивидуальностей, у них и поп-исполнителей совершенно исчез творческий подход к делу – их больше всего интересует не возможность сказать новое слово в современной музыке, а как бы заработать побольше денег и всю оставшуюся жизнь купаться в роскоши.

Но это не означает, что талантливые рок-музыканты перевелись на белом свете. Просто они вынуждены оставаться в тени, не выдерживая жестокой диктатуры продюсеров крупных фирм грамзаписи и требований шоу-рынка. Правда, у этих музыкантов есть два выхода: либо «коммерциализировать» свою музыку, либо записываться на инди-фирмах – небольших фирмах грамзаписи, организованных группами энтузиастов. Как правило, они выпускают пластинки некоммерческих исполнителей.  Тиражи их маленькие, но в авторитетных западных музыкальных журналах это явление не обделяют вниманием – проводятся хит-парады продукции инди-фирм. Об этой ситуации с горечью высказался бывший лидер легендарных Pink Floyd Роджер Уотерс, когда корреспондент в одном из интервью завел речь о бессмертном альбоме группы – «The Dark Side Of The Moon»: «Если бы мы выпустили нечто подобное не четверть века назад, а сегодня, вряд ли судьба альбома была столь благополучна. Эти ребята из отдела артистов и репертуара, скорее всего, замахали бы на нас руками: Да вы что?! Да кто же это возьмет? Нет-нет! Надо «ужаться»! Вот, скажем, эту вещицу надо обрезать на 16 тактов – а то ее на радио не станут крутить. Ну и так далее. Короче – полная безнадега…»

В чем же объективная причина этой ситуации? Скорее всего в том, что на Западе уровень жизни стал очень высоким, люди имеют все, что хотят (или почти все). Бунт против окружающего мира, из которого родилась рок-музыка, в теперешних благополучных условиях начинает сходить на нет. И как результат – возникли  два полюса современной рок- и поп-музыки: на одном – нарочитое стремление угодить вкусам толпы (избитые гармонии и приемы аранжировки, «приглаженный» имидж); на другом – уход в различного рода «экстремальщину» (намеренное утяжеление звучания, вызывающий сценический образ, в текстах – темы сатанизма, садомазохизма, ненормативная лексика). Но общая черта всех молодых групп – похожесть друг на друга. Хотя у современных популярных исполнителей попадаются очень даже неплохие композиции, но, как правило музыкантам не хватает творческой фантазии весь альбом составить из вещей такого же качества. Например, я в 1997 году услышал интересную песню «Don’t Speak» молодой группы No Doubt, но, купив их альбом «Tragic Kingdom», я обнаружил, что кроме этой вещи там слушать больше нечего, все остальные композиции очень скучны и невыразительны. К сожалению, таких альбомов у новых групп очень много.

Серость продукции молодых команд скрашивают плоды творчества долгожителей рока, у которых открылось второе дыхание. Очень хорошие альбомы выпустили в 90-х Rolling Stones, Joe Cocker, Elton John, Aerosmith. А группы, пик популярности которых пришелся на 80-е  сейчас, наоборот, переживают тяжелый период: молодежь 80-х уже подросла, а в ранг классиков рока эти группы еще не перешли. Многие из них стараются удержаться на поверхности, некоторые вносят новые элементы в свой музыкальный стиль (U2, Duran Duran, другие – наоборот, возвращаются  к тем музыкальным идеям, которые использовали в ранний период своего творчества (Depeche Mode в своем последнем студийном альбоме «Ultra» 1997 года). Публика и критика реагируют на эти изменения по-разному, но дела, по большому счету, у этих групп неплохи. Исключение составляет, пожалуй, лишь американский поп-идол 80-х Prince: сейчас он выбрасывает на музыкальный рынок огромное количество своей новой музыки, которая, год от года становится все хуже и хуже (последний альбом «New Power Soul» 1998 года публика и критики почти единодушно сочли самым худшим в его дискографии).

Что произойдет с рок-культурой в будущем? Возможно, она модифицируется в какую-нибудь другую культуру. Трудно предсказать. Сегодня среди новых групп есть талантливые коллективы. Правда, их немного. Например, английская группа Oasis, которая в своих композициях удачно сочетает мелодику в духе Beatles и современные приемы аранжировки. Очень неплохо работает австралийская поп-роковая команда Savage Garden. Оригинальный стиль у шведов Cardigans, в отдельных своих хитах  возрождающих традиции поп-музыки 60-х – 70-х годов. Альбом 1997-го года «OK Computer» английской группы Radiohead немного не дотягивает до определения «шедевр», но это очень яркое событие в рок-музыке 90-х годов. Все это позволяет иметь надежду, что в будущем появятся произведения, которые встанут в один ряд с битловским «Сержантом Пеппером» и пинк-флойдовской «Темной стороной Луны»

А. Истратов,
студент III  курса